Тринадцатый апостол. Том II - Алексей Викторович Вязовский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Но люди чтут его. Для них он все же бог. И лучше пусть они поклоняются Божественному Августу, чем своим мертвым древним идолам.
— Для меня он останется прадедом и великим правителем, достойным уважения. А Бог только один. Так что зайдя в храм Августа, воскурив ладан и прочитав молитву, я поминаю всех моих предков, и не более того.
— Что ж, твое отношение к ним тоже достойно уважения. Для меня было большой честью познакомиться и поговорить с тобой, Марк Юлий.
На этом мы прощаемся со жрецом. Видимо каждый из нас так и остался при своем мнениии…
* * *…Когда я выхожу из храма Августа, площадь уже опустела, даже зануда Максимус куда-то свалил. Ага… все ушли на фронт. Только в тени колонн меня дожидается Сенека в компании незнакомого молодого египтянина, который, завидев меня, начинает вдруг кланяться, как заведенный. Луций, смеясь, поясняет, что этот парень из магистратуры, его за нами прислал Галерий — все родственники девушек уже в сборе, ждут только нас.
Это хорошо. Настроение у меня боевое, чувствую, сейчас кому-то прилетит за отказ от дочерей.
Заходим с Луцием в атриум Галерия — префект уже вовсю чихвостит там нерадивых родственников.
— Нет, Марк Юлий, ты полюбуйся на них! Повитуха подтвердила им, что девушки остались невинны, а они все равно не желают забирать их домой.
— Мой господин, да ведь не в этом же дело! — лебезит перед Галерием толстый дядька в богато вышитой одежде.
Фамильное сходство с Манифой на лицо — это явно ее отец. Жирные пальцы его унизаны кольцами и перстнями, на шее массивное золотое ожерелье. Двойной подбородок дрожит при каждом слове. Префекта он боится до судорог, но отступать, тем не менее, не собирается.
— А в чем? — негодует Галерий — Что заставляет вас бросить на произвол судьбы своих родных дочерей?
— И что прикажете делать девушкам из приличных семей? — добавляю я — если они даже в служанки не годятся!
— Понимаете, …наши дочери теперь навечно опозорены, жрецы храма Сета пользуются дурной славой в Мемфисе.
— То есть, в городе все знали, что этот храм продолжает действовать?! — мгновенно ловит толстяка за язык Галлей.
Отец Манифы испуганно замолкает, поняв, что сболтнул сейчас лишнего.
— Господин, не гневайтесь, прошу вас! — чуть не плачет он мгновение спустя — я всего лишь купец — маленький человек, и знаю лишь то, о чем говорят на базаре.
— Не ври мне, купец! — грохает кулаком по столу Галерий — Вся твоя торговля зависит от благополучия Мемфиса, и чтобы ты не знал, что здесь в храмах происходит?! А вы двое, что молчите?
На суровом морщинистом лице еще одного мужчины — старого, сгорбленного временем и смуглого до черноты — читается непонятное мне упрямство. Губы его скорбно сжаты — он молчит, но тоже видно, что старик все уже для себя решил. Судя по всему, это отец бедной Зэмы. Неужели ему не жалко свою совсем юную девочку?!
Лишь самый молодой из мужчин — светлокожий и светловолосый — единственный, кто готов честно сказать, почему он так поступает со своей дочерью.
— Господин префект, я не могу позволить моей дочери переступить порог нашего дома, иначе ее позор падет на все нашу большую семью. Никто не возьмет в жены не только Залику, ни и ее младших сестер, если только самые пропащие из женихов. Да и те будут попрекать их опозоренной сестрой всю оставшуюся жизнь. Никто в Мемфисе не захочет породниться с семьей, в которой есть такая девушка. А многие даже не захотят вести с нами торговые дела.
— Так выдай ее замуж в другой город провинции — предлагает компромиссное решение Сенека.
— Рано или поздно слухи дойдут и туда. Я не могу рисковать своей репутацией.
— И что, совсем нельзя ничего поделать?! — охреневаю я от такой постановки вопроса.
Отец Залики переводит на меня взгляд и, выдержав паузу, вкрадчиво произносит.
— Господин Верховный жрец, а нельзя ли наших дочерей сделать жрицами при храме вашего нового бога в Александрии? Это была бы большая честь для них и для наших семей, тогда все разговоры разом прекратились бы.
Вот жук…! Сразу чувствуется деловая хватка. Но в чем-то он прав, тогда уже никто не посмеет косо глянуть в их сторону. Эх, видимо, придется мне самому устраивать судьбу несчастных девчонок. Только ведь и я не лыком шит — сейчас такие условия им озвучу, что мало не покажется.
— Уважаемые, я правильно вас понимаю: вы готовы сделать меня официальным опекуном ваших дочерей с правом полностью распоряжаться их судьбами?
Все трое с готовностью и даже некоторой радостью кивают. Угу… Не догадываются еще папаши, что я могу не только причинять добро, но и наносить людям радость.
— И вы все готовы сделать вклад в Храм в размере приданного своих дочерей, с тем, чтобы я потом мог подобрать им достойного жениха в Риме на свое усмотрение?
При слове «приданое» лица отцов слегка скисают, поняв, что халява не прокатит. Зато при слове «Рим» глаза у всех троих загораются. Это ведь, скорее всего, означает еще и римское гражданство для их дочерей, а значит и для их будущих внуков. Светловолосый сразу же согласно кивает мне — его такая судьба дочери вполне устраивает. В старике скупость долго борется с выгодой, но видимо он все-таки любит свою Зэму, потому что, поколебавшись немного, тоже соглашается. А вот толстяк пытается торговаться и просчитать все варианты:
— Досточтимый Марк Юлий, э-э-э… дело в том, что я вообще-то уже нашел жениха Манифе. Но он живет в Кирене, а у меня нет сейчас возможности туда отправиться и переговорить с ним. Вы не могли бы…
— Доставить ее к жениху? Хорошо. В принципе, нам это по дороге. Но что если он тоже откажется от нее?
— Тогда возьмете ее в Храм, и уже сами будете решать ее дальнейшую судьбу.
Хитер купец, ничего не скажешь — при любом
