Гавань - Антун Шолян

Но Слободану казалось, что он видит не возносящуюся ввысь спираль, а сверло, которое вгрызается и буравит сердце Мурвицы. Он видел рыбаков, возвращающихся в пять утра с погашенными фонарями, хмурых, злых, потому что стало невозможно хоть что-либо убить острогой, так как мины изуродовали дно, подрыли берега. Рыбаки уже перестали приветливо здороваться с ним, они уже не считали его своим земляком. При встрече опускали глаза и молча проходили мимо.

Вместе с динамитом, при помощи которого пробивали трассу в горах и закладывали в море основания огромных волнорезов, в городке появились и взрывники с искалеченными, без одного-двух пальцев руками, с холодными, настороженными глазами, и раскаты взрывов чередовались и смешивались с грохотом подготовительных работ на трассе и в гавани. Среди белого дня в старом порту всплывали целые косяки дохлой рыбы. Она покачивалась на легкой волне вверх побелевшим брюхом и медленно разлагалась в мелких бухточках.

Подобно выброшенным из моря рыбам, так же кверху брюхом лежали на берегу рыболовные баркасы и постепенно начинали зевать рассохшимися днищами — из-под облезшей на солнце, грязной краски стали проглядывать серые доски. Никому и в голову не приходило их подкрашивать или столкнуть в море и отправиться на ловлю. Рыбаки один за другим поступали работать на стройку или уезжали из Мурвицы.

Небольшая часть их занялась своими жалкими клочками земли, сильно урезанными виноградниками и еще более крохотными приусадебными участками. Но грядки и лозу покрыла мелкая и густая пыль, которая каждый день, словно роса, опускалась с мурвицкого неба, и растения скукоживались, вяли, блекли, будто и на них гавань наложила свою грязную лапу. Вскоре уже мурвичане почти перестали попадаться на глаза. Только старый Дуям, решив, вероятно, что о нем позабыли и что кров над его головой вполне надежен, снова выполз из дома и педантично продолжал обходить свои бывшие владения от виллы «Виктория» до кладбища. Он сокрушенно качал головой над каждым заброшенным кустом винограда, слабыми стариковскими руками пытался уложить камни разрушенной ограды. Появилось у него и новое занятие: он бродил по кладбищенским тропинкам с большим заостренным на конце колом и искал вампира, разрывшего могилы.

— Люди такого сделать никак не могли, — говорил он, стоя среди раскопанной части кладбища, напоминающей площадку для солдатских учений по рытью окопов (некоторые из местных жителей, уезжая из Мурвицы, забрали с собой и покоившиеся на кладбище кости). — И шакалы тоже! Это вампиры!

И он до полуночи размахивал на кладбище острой палкой, разговаривая с тенями и призывая на помощь своего погибшего пса и покойных друзей.

Иногда издали видел его и инженер, ночи напролет просиживая с Викицей перед корчмой. По временам ему мерещилось, что старик разыскивает именно его. Может, и правда я жирею от трупного смрада на развороченном кладбище, разбухаю, словно бурдюк, и таюсь здесь, как тучный, неподвижный, прожорливый вампир, всласть нажравшийся и мозгами полубогов, и ослиными хвостами. И конечно, конечно, Катининым коньяком.

Еще раз в Мурвицу прибыли два черных автомобиля, и из них веером высадились высокие чиновники. Слободан не придал этому особого значения, как, впрочем, не придавал его теперь и многому другому. Раньше это бы его взбудоражило. Сейчас он лишь отметил, что вечером, вопреки обычаю, никакого банкета в отеле не устроили. Тузы даже не показались на стройке и поселились не в отеле, а на вилле «Виктория» — туда утром вызвали на совещание всех ответственных сотрудников Дирекции.

Слободана, естественно, не пригласили, как, впрочем, и других «работяг» из гавани. Он не знал, о чем они совещаются, да его, по правде говоря, это и не интересовало. Точно так же он не сразу узнал, что вместе с ними приехала и Магда. Она тоже провела эту ночь в «Виктории». Только утром курьер из Дирекции принес ему на стройку заклеенный конверт, и инженер окаменел, прочтя лаконичную записку-приказ: «Жду тебя во время перерыва в отеле. Магда».

Направляясь в отель, он зашел к Катине и выпил рюмку коньяку, для бодрости. Когда пришел, понял, что Магда его поджидает уже довольно долго. Она сидела на террасе, подставив лицо осеннему солнцу. Загар не очень хорошо приставал к ее уже несколько сморщенной, пористой коже: издали она могла показаться загорелой, однако вблизи становилось ясно, что лицо выглядело темным от покрывавших кожу возрастных пятнышек и проступивших кровеносных сосудов. Когда Магда подкрасится, подумал инженер, приоденется — она очень красивая пожилая дама.

Нельзя сказать, чтобы сейчас Магда была не в форме. Она выглядела, как всегда, холодно и свежо, словно только что приняла душ и переоделась. Все на ней было чисто и отглажено, руки с безупречным маникюром, и сидела она абсолютно прямо. На столе перед ней лежала точно такая же свежая, только что вымытая, покрытая капельками воды веточка винограда. Она отрывала от грозди ягодку за ягодкой так осторожно и аккуратно, будто они были драгоценные. Даже в этом паршивом отеле ее обслуживали вполне пристойно: чистая салфетка, стакан холодной воды.

— Мне коньяк и бутылочку раденской, — сказал, садясь, Слободан сгорающему от любопытства официанту.

— Я слышала, что ты пьешь, — сказала Магда, — но незачем сразу мне это тыкать в нос. Кроме того, то, что я намерена сказать, лучше бы тебе выслушать на трезвую голову. Если ты еще на это способен.

— Одна рюмка коньяку еще никому не повредила, — сказал Слободан. Он хотел произнести это небрежным, беспечным тоном, но фраза прозвучала напряженно, вызывающе и как-то пискляво.

— Посмотри, на кого ты похож. — Магда смерила его взглядом с головы до пят. — Разжирел будто свинья, опух, вид неряшливый. Сегодня даже не брился. Мешки под глазами отвисли до колен.

— Не знал, что приезжаешь, — сказал Слободан, проводя рукой по стерне подбородка, — а то бы подфартился.

Принесли коньяк. Инженер выпил его в два глотка. Если при первом известии о приезде Магды он струхнул, то сейчас испытывал полное равнодушие: его вообще не интересовало, о чем она собирается с ним говорить. Оперевшись локтями на стол, он вертел в руках пустую рюмку.

— Вопреки всему, — произнесла Магда, глядя на него в упор, — я приехала, чтобы еще раз тебе помочь.

— Вымыть, побрить, — сказал Слободан.

— Вытащить тебя из дерьма. В котором ты явно с наслаждением тонешь. Ты, конечно, поставил себя здесь в невозможное положение. Ты, может быть, еще не знаешь, что Стройпроект собирается тебя отозвать. Это может случиться в любой момент. Твой авторитет на стройке уже не стоит ломаного гроша.

— Отозвать, отозвать! Ну и что ж я могу поделать?

— Если тебя снимут, тебе, естественно, и в Загребе не на что рассчитывать. Не представляешь, каких только там не наплели сплетен. Я их наслушалась до отвала, точнее сказать, по горло сыта твоим дерьмом. Последний раз хочу протянуть тебе руку помощи. Ты их просто должен, слышишь? — обязан предупредить. Подай заявление об уходе и отсюда, и со своего места в Загребе. Сошлись на любую причину: болезнь, какие-нибудь новые планы, все равно. Сейчас у тебя последний шанс более или менее прилично выпутаться.

— И что дальше прикажешь — кормиться воздухом? — сказал Слободан.

— Я уже подготовила почву для новой службы.

— Новая служба меня не интересует.

— Перспектива в ближайшем будущем выехать за границу. В Индию, в качестве советника.

— Индия меня не интересует.

— Уехал бы на время, пока вся эта твоя вонь немного не рассеется. Сначала, может быть, на год в Америку, на стажировку.

— Хватит с меня обетованных земель. О них здесь уже некоторые пишут историю. Я имею в виду, об обетованных землях. Дайте мне слово, товарищ, — обратился он к официанту, который явно подслушивал их разговор, — что незамедлительно принесете еще один коньяк.

Магда хладнокровно мерила его взглядом, постукивая по столу аккуратно отшлифованными, покрытыми светлым лаком ногтями. Снова съела одну виноградинку, подчеркивая тем самым, что терпение ее безгранично.

— Нет, серьезно, Магда, — сказал инженер. — Я благодарю тебя за хлопоты, за все. Но ты должна понять одно: может быть, под влиянием разных слухов и здешних осложнений ты и считаешь, будто мне наплевать на эту работу, что я отношусь к ней несерьезно, так вот учти, для меня она важнее всего, что было до сих пор в жизни. Я ни в коем случае не смогу отсюда уехать. Особенно после всего, что я… сделал. Я уже связал себя с этим местечком. Не только потому, что сам мурвичанин, и меньше всего из-за этой женщины; меня связало с ним начатое здесь дело, люди, которые взялись его осуществить вместе со мной. Я никогда бы не смог предать ни их, ни нашу гавань. Ты думаешь, мне не приходило в голову смыться отсюда, спасти свою шкуру? Сбежать от ответственности, от сложившейся ситуации? Послать все к чертям собачьим! Хотя бы ради собственного спокойствия, если уж не ради дальнейшей карьеры. Если уж не ради тебя. Но я не смог. Знаю, что и теперь не смогу бросить все так, на полпути. Это стало бы еще одним предательством, может быть, одним из многих в длинном ряду уже совершенных, но предательством сознательным и хорошо рассчитанным, какого я не простил бы себе всю жизнь. Я и правда безнадежно запутался. Угодил в яму. В ловушку. Не знаю, как точнее выразиться. Викица — лишь второстепенная деталь. Нет, я не могу подать заявление об уходе и так просто отсюда уехать.