Форсирование романа-реки - Дубравка Угрешич

– А в чем дело?

– Насколько я знаю, мы с тобой приехали вместе!

– Ну так и что?

– Вчера я был в нашем консульстве. Там тобой интересовались. Они не очень-то хорошо посмотрели на то, что ты не пришел.

– Я не мог.

– Что, неужели эта австрийка действительно тебя окрутила?

– Нет.

– …Юра, я хотел тебя предупредить, чтобы ты был поосторожнее с этим интервью. Знаешь, эти, на Западе, могут вывернуть наизнанку каждое слово. Припишут тебе такое, чего ты и не думал говорить. А потом доказывай, что ты не верблюд. У Бондаренко были из-за этого проблемы, помнишь?

– Я не давал никаких интервью. И мне нечего доказывать.

– А она как, ничего?

– Кто?

– Австриячка?

– Иди ты к черту, Витя!

– Ладно, старик, не злись!

– Все в порядке.

– Вчера тебя не было на дискуссии. А мы потом ездили на фабрику. Я взял на твою долю пакет. Знаешь, то, что тебя не было, это тоже не все поняли! Хозяева меня спрашивали, где ты.

– Мне очень жаль…

– Сегодня прием. Ты, как я понимаю, не пойдешь? Ладно, когда встречаемся, чтобы ехать в аэропорт?

– В три. Внизу, в холле.

– Хорошо. Погоди, погоди… Слушай, у тебя от суточных ничего не осталось? Ну, просто я подумал… ты все время был в номере, ничего не тратил, вот я и решил…

– Нет.

– Хоккей! Нет проблем! Это я на всякий случай.

– Ладно, Витя, увидимся позже.

Трошин положил трубку и с облегчением вздохнул. Он лег на кровать и закурил сигарету. «Хоккей», сказал Витя. Так бы мог сказать и его сын Алеша. «Хокеюшки». Пока что все «хо-ке-юш-ки»… Страх неожиданно исчез, словно его и не было. Еще есть время принять решение. Поезд на Вену или самолет на Москву. Однажды он уже был в похожей ситуации. Тогда он выбрал самолет на Москву.

В тот раз дело решил инфаркт, случившийся у Маркова за день до вылета, и Трошинское «приличное» (именно так они и сказали) знание английского. Грушко, Темин, Флора и он полетели на пять дней в Нью-Йорк. Петя Темин тогда слинял. Исчез в уличной толпе. Навсегда. Но Флора Семенова – глава делегации, жена генерала Семенова, известного автора военных романов, даже несмотря на это, не потеряла места директора издательства.

В первый день было что-то вроде литературного вечера в советском посольстве в Вашингтоне, назавтра они посетили два нью-йоркских издательства, третий день провели в Пен-клубе на Пятой авеню, видели живьем Norman'a Mailer'a и John'a Updike'a, а на четвертый день Трошин не смог преодолеть искушения и извлек хорошо запрятанную бумажку с адресом и телефоном Саши Либермана, который эмигрировал по «израильской визе». По глупой инерции «советской» осторожности он позвонил ему с улицы, из телефона-автомата… «Господи, Юра, неужели это ты?! Просто невозможно поверить! Повтори еще раз… Да, мы все здесь!.. Fine, just fine! Ирка! Ирка, представляешь, Юра здесь! Скорее бери такси! Скорее! Да!»

Сашино возбуждение передалось и Трошину. Бессмысленно повторяя про себя Сашины слова «fine, just fine», которые, скользнув в ухо, глупо застряли там, он схватил первое же такси (Madison Street, please!). Вид нью-йоркских улиц, мелькавших за стеклом, путался у него с видами улиц Москвы, и Трошину вдруг показалось, что между этими городами вообще нет никакой разницы и он просто спешит к старым друзьям на одну из обычных пьянок.

Саша и Ира топтались перед подъездом желтоватого кирпичного дома, который тоже ничем не отличался от московского. Было холодно, и их лица предстали перед Трошиным в дымке пара от дыхания. Сначала они топтались перед входом, хлопали друг друга по плечам, обнимались, целовались, заглядывали в лица, снова обнимались, глупо топчась на месте от холода, как пингвины, снова тыкали один в другого кулаками… Потом рассудительная Ира заставила их наконец войти в дом. На лифте, тоже совершенно московском, они поднялись наверх.

– С мамой вы знакомы, правда?

Юлию Карловну он видел в Москве всего два-три раза. Это была маленькая, сгорбленная старушка с редкими седыми волосами, собранными на затылке в небольшой пучок. Юлия Карловна была бывшей «питерской» барышней, которая теперь, в свои восемьдесят лет, отправилась вместе с сыном и снохой в эмиграцию. Сейчас она писала мемуары, встав в один ряд с теми, кому Мандельштам сказал «добрый день», с кем Белый однажды танцевал вальс, кто как-то пил чай с Ахматовой, кто всю свою жизнь был чьей-то любовницей, женой, приятельницей, достаточно крепкой, чтобы всех их пережить и сейчас, в конце своей жизни, попытаться придать собственному существованию определенную ценность.

– Ты, Ира, ставь воду на pelmeni и почисти картошку, нет, пусть картошку чистит мама, а ты позвони Диме, Валере, в общем, позвони всем! А мы сгоняем на Brighton Beach за селедкой и водкой! – командовал Саша, подталкивая Трошина к двери. Трошину снова показалось, что их окутал теплый пар, который даже стал гуще, словно они вдруг прямо в одежде непонятно почему оказались в русской бане.

В машине Трошин рассматривал Сашин профиль, подбородок, морщины и думал о том, что Саша заметно постарел.

– Ну, Юра, как тебе это удалось?

– Спасибо инфаркту.

– У кого?!

– У Маркова.

– А, этот мудила… Кто еще с тобой?

– Грушко, Темин, Флора.

– Ого! Прекрасная компания! Я вижу, ты продвинулся. И что вы здесь делаете?

– Какие-то переговоры с американскими издателями.

– Американцы вас в гробу видали!

– Я тоже так думаю.

– Ну ладно, что ты сразу обиделся! Надеюсь, ты не чувствуешь себя членом советской делегации? А Темин свалит!

– Почему ты так думаешь?!

– Здесь все известно, старичок! А ты?

– Что – я?

– Ты не останешься?

– Мне это пока в голову не приходило.

– Ну, если придет… на меня можешь рассчитывать. O.K.?

– O.K.

– И Флора с вами, говоришь?

– Ага.

– Эту суку давно надо было выебать. Пока я еще там был, а? Может, сейчас ее оприходуем? Вдвоем? Ввалимся к ней в номер? Ты как, еще в форме?

– Старею.

– А я пока держусь! Мы здесь в цене, знаешь? Негры, пуэрториканцы, славяне… Из славян впереди нас только поляки. Американки дают им легко в знак политической поддержки! А мы торгуем русской душой. Американские пизды с ума сходят! Душа здесь товар дефицитный. А у нас этого говна полно!

– А Ира?

– Ира – русская баба, – махнул рукой Саша и торжественно объявил: – Ну вот, прибыли. Brighton Beach, или город-герой Одесса!

Саша остановил машину, и Трошин через стекло увидел маленькую симпатичную улицу с низкими домами и магазинчиками, над которой возвышался виадук. В магазинчиках, которые лепились друг возле друга, можно было купить советские шпроты, селедку, консервированного лосося, квашеную капусту, шоколадные конфеты советского, венгерского, болгарского и югославского производства, украинскую pertsovku, армянский и грузинский коньяк, русскую водку, югославское вино, овсяное печенье, грузинский сыр suluguni… Отовсюду слышалась музыка – русские романсы, эмигрантский фольклор, старые одесские песни. Трошину, который послушно шагал за Сашей, показалось, что здесь все друг друга знают, – продавцы дружески подмигивали покупателям, часто называли их по имени. Но всех – и продавцов, и покупателей как будто смущало, что все есть, им как будто хотелось оставить за собой право играть в преодоление препятствий, получать желаемое лишь после определенных усилий. Женщины сновали с полными сумками, и им, казалось, не хватало очередей.

– Погляди, – растроганно сказал Саша, оборачиваясь вслед одной из покупательниц, – такую настоящую, большую, красивую задницу можно увидеть только в Одессе!

В переполненных комиссионках царил фантастический, но тем не менее естественный беспорядок. Здесь можно было найти иконы, настоящие и фальшивые, веера, четки, старые украшения, matryoska, советские сувениры, маленькие гипсовые бюстики Ленина, будильники марки «Победа», электросамовары, янтарь, узорные русские платки, палехские шкатулки, ushanki из кроличьего меха, маленькие Кремли (был и один большой – ночник), лорнеты, значки, песенники, книги – Солженицын, Брежнев, рядом – песни Галича и советских исполнителей народной музыки.

Прислонившись к опоре виадука, рядом с горой выгруженных мешков с капустой, Трошин ждал Сашу, который в магазине напротив покупал выпивку, и думал о том, что он в Нью-Йорке (в Америке!) уже четыре дня, что завтра он возвращается назад, что он очень мало видел, но что за последний час его собственная страна навалилась на него со всей своей силой и, может быть, именно поэтому ее гротескный, карикатурный образ, образ родины, где весело перемешаны ценности, времена и пространства, кажется здесь таким искренним, жизненным и достоверным. И не позвони он Саше, ему удалось бы избежать этих впечатлений. А позвонил он ему не просто потому, что хотел с ним увидеться. Только сейчас ему стало ясно, что другой, тайной причиной было любопытство – его тянуло узнать эту «другую жизнь», о которой он и сам иногда мечтал. Бросить все, нырнуть и выплыть на другом берегу уже не самим собой, а кем-то другим.