Стоп. Снято! Фотограф СССР. Том 3 (СИ) - Токсик Саша

Виталий подходит ко мне вразвалочку, держа руки в карманах.

— Чего надо? — спрашивает он через губу.

— Тебя в милицию не вызывали недавно? — спрашиваю.

— Нет, а чё? — несмотря на агрессию, он не может скрыть любопытства.

Общаюсь я с ним совершенно дружелюбно, даже улыбаюсь при этом в тридцать два зуба.

— Нет, — с подозрением прищуривает он глаза. — А что?

— А меня вызывали, — говорю.

Достаю из кармана повестку, разглаживаю её у себя на коленке и тычу ему в глаза. Насколько я помню, Виталика Терентьева, того самого фотографа, с которого началось моё знакомство с Подосинкиной и с Молчановым, парень он ссыкливый.

Причём эту ссыкливость можно назвать не просто деталью, а основной чертой Виталькиного характера. Из-за этого он в своё время и взвалил свои ошибки, допущенные по пьяному делу, на меня и на няшу-редакторшу.

Я зашёл в редакцию газеты «Знамя Ильича» для того, чтобы узнать координаты Терентьева и отыскать его на просторах областного центра, твёрдо уверенный, что после той ситуации с пьяной дракой его хотя бы с работы попрут.

Но нет. В первом же кабинете мне охотно рассказали, что Виталик сейчас находится в проявочной, освободится приблизительно через час, а ловить его лучше на улице, потому как после обеда фотокор Терентьев отбывает на редакционное задание.

Так что восстановлением справедливости в рамках отдельно взятой газеты здесь и не пахло. Тётка, ответственный секретарь, отмазала своего нерадивого племянничка, и тот, несмотря на все косяки, продолжал работать.

Соответственно, мой план из категории «сделка с совестью» переходил в разряд «с паршивой овцы хоть шерсти клок».

— Значит, не вызывали… — многозначительно тяну я. — Ну ладно тогда. Пошёл я. Приятно было свидеться.

— Эй, а чего такое-то? — слышу окрик Виталика уже в спину.

— А то, что с прокурором я сегодня разговаривал, — на полном серьёзе, а главное, абсолютно честно заявляю ему. — Белоглазов фамилия. Знакома такая? Уверен, что знакома.

Фотограф областной газеты — это такая личность, которая бывает везде. Соответственно, и все фигуры областной власти знает и по фамилии, и в лицо. Так что совершенно не удивляюсь, когда Виталик кивает с потерянным видом.

— И чего? — тянет он.

— В суд твоё дело передают, вот чего, — продолжаю. — Хотят сделать образцово-показательный процесс. Меня прокурор убеждал ни в коем случае заявление моё не забирать, а то я им всё дело развалю.

— В смысле, не забирать? — ловит на лету мою мысль Виталик.

— Да тут вот какое дело, — закидываю я наживку. — Ты ведь, вроде как, коллега мой. Я теперь тоже фотограф в районке нашей. А я, получается, своего пацана под суд отправляю. Неправильно это, нехорошо.

Глаза Виталика светятся недоверчиво.

— Так ты хотел заявление забрать?

— Хотел, — вздыхаю. — Да передумал. Очень уж они надавили на меня. Этот Белоглазов, как на меня уставился… Страшный! У меня все мысли куда-то в желудок провалились, — таращу глаза. — Говорит, по всей строгости социалистического закона надо таких людей карать.

— Эй, Терёха, — кричит один из его спутников, — долго тебя ждать? Чё ты там телишься?

— Без меня идите, — машет Виталик. — Я догоню.

— Тут такое дело, — говорю я Терентьеву, — что двумя словами не обойдёмся. Может, сядем где, поговорим как люди. А то что мы впопыхах?

— Где? — тут же спрашивает он.

Я пожимаю плечами.

— Тебе виднее, ты здесь местный. Я же из деревни, откуда я знаю. Есть здесь поблизости место, где можно посидеть спокойно и желательно пивка выпить? А то меня после сегодняшнего похода в ментовку до сих пор в дрожь бросает.

Попытку купить в гастрономе бутылку Агдама и распить её на лавочке, я мягко и решительно пресекаю. Не тот это формат беседы. Так что наше путешествие заканчивается в баре под названием «Арфа» — солидном полутёмном, на удивление приличном заведении с тяжёлыми дубовыми столами.

Дородная женщина в белом халате выдаёт нам за стойкой две кружки слегка пахнущего тиной, зато буквально ледяного пива. На меня она смотрит с подозрением, но, видимо, Виталика видит здесь не первый раз, поэтому ненужных вопросов относительно моего возраста не задаёт.

К пиву Виталик берёт несколько горстей крохотных сушёных рыбок, состоящих, на мой беглый взгляд из одних глаз, и густо покрытых соляной коркой. На вкус они оказываются на удивление неплохими. Как леденцы, только солёные, буквально тают на языке. Ни костей, ничего не остаётся.

— При пивзаводе бар, — поясняет Виталик. — Здесь свежее всегда. Ну, зато с наценкой, — вздыхает он.

Пиво и правда обходится мне почти вдвое дороже, чем такое же разливное из бочки на улице. Может быть, поэтому народу в баре немного.

К делу мы переходим уже на второй кружке. Точнее, я ещё даже не добиваю первую, а вот Виталик себя особо не сдерживает.

— Я ж не виноват, — совершенно искренне оправдывается Виталик. — Кто ж нормальному человеку водку перед работой предлагать будет? Тем более, на жаре.

— Тут никто не виноват, — поддерживаю я его. — Всё равно что несчастный случай.

— Вот, ты меня понимаешь! — радуется Терентьев. — Давай, за творчество.

— Тут такое дело… — подхожу я к вопросу. — Мы с тобой, конечно, коллеги. Но я-то в районке, а ты в области. В центре, можно сказать. Не то, что моя глушь несусветная.

— И чего? — не врубается Виталик?

— А того, — говорю. — Дай мне шанс. Помоги к вам внештатником устроиться. Не хочу я до конца жизни в своих ебенях сидеть. Замолви за меня словечко, покажи мои фотки главному редактору. А я плюну на Белоглазова, наберусь храброси и заявление заберу. И всё. Все твои беды закончатся. Мне так сегодня и сказали: «ты — основной потерпевший, если заявление своё заберёшь, нам предъявить нечего будет».

— Как так я фотки покажу? — робеет Виталик. — Да он меня пошлёт на все четыре!

— Тебя, может, и пошлёт. Но у тебя ведь тётка там ответственным секретарём… — продолжаю мысль. — Если она покажет, то, может, и не пошлёт. А самое главное, попытаться надо. Никогда себе не прощу, если такой шанс упущу в жизни.

— И ты заявление заберёшь? — уточняет Терентьев неожиданно трезвым голосом.

Ну да, с его-то опытом две кружки — это всё равно, что слону дробина.

— Заберу, — киваю. — Причём независимо от результата. Возьмут меня внештатником или не возьмут. Ты их покажи, главное.

— Покажу, — соглашается он. — Приноси.

— Это не всё, — говорю.

Ну и что, что я принесу ему фотки? Их ещё сделать надо.

— Я у себя в районе редких птиц и зверей фотографирую. Есть у нас зимородок такой, в Красную книгу занесённый. Но только я к нему близко подобраться не могу. У вас же в газете наверняка телевик есть.

— Есть, — кивает Терентьев.

— И наверняка он не нарасхват?

— И это правда. Купили его для того, чтобы футбольные матчи снимать. Но те бывают не чаще, чем раз в месяц. А дура эта стоит. Никто её с собой на съёмки брать не хочет. Тяжеленная зараза!

— Одолжи мне его на три дня, — говорю. — Всё равно никто не хватится.

Глава 16

— Я тебе, конечно, верю, — говорит Виталик, но в его голосе явно звучит сомнение. — Штука-то дорогая, мало ли что случиться с ней может. Вдруг ты её потеряешь или разобьёшь, а отвечать мне?

В какой-то мере я его понимаю. Между нами не то, что нет никакого договора, даже расписку я ему писать не буду. Потому что такая расписка, если она когда-нибудь будет обнародована, скорее во вред для него окажется, чем на пользу.

Потому что никакого права на то, чтобы отдавать кому-то в пользование казённое оборудование, фотограф Виталик не имеет. Так что, кроме честного слова, никаких других обстоятельств, закрепляющих наше соглашение, быть не может.

— Ну, подумай, — говорю. — Какие-то три дня, и я заберу своё заявление. Не будет больше на тебе никаких обвинений. Ни в пьяной драке, ни в попытке гражданку Подосинкину розочкой зарезать. Живи, как с чистого листа, — киваю для убедительности. — А так сам посуди: суд, огласка, на работу снова сообщат. А если срок дадут? Да хоть условный. Тебе это надо?