Мода на умных жен - Елена Арсеньева

– В самом деле, – кивнула Алена. – Тогда что получается, я вас опоила или окормила отравой какой-то? Но почему она подействовала только на вас, а не на ваших детей?

– Откуда вы знаете, – едко усмехнулся Алексей, – может быть, Галя с Ванькой тоже бились в припадках? Да нет, глупости, дурацкая шутка, на самом деле я вас не подозреваю ни в чем, потому что вся эта гадость со мной началась задолго до вашего появления в моей жизни. Скорей уж я буду ресторанного повара подозревать, который нам еду готовил.

– Нет, тогда лучше официанта, – хмыкнула Алена. – Он точно знал, кому какая тарелка достанется. Он вам небось и подсунул отраву.

– Тяжелый случай, – угрюмо сказал Алексей.

– Тяжелый, – согласилась Алена. – Нет, не думаю, что в ресторане что-то произошло, все всё время были на глазах друг у друга. И даже если заподозрить самое ужасное – что ваши дети как-то замешаны… Но они ведь постоянно были так или иначе на глазах у нас: когда мы уходили с Анж… то есть с Галиной, вы оставались с Иваном.

– Они довольно долго ждали нашего приезда, вы забыли? – проговорил Алексей. – Чуть не час. Времени для чего угодно хватило бы.

– Ну да, смазать край бокала отравой или корочку хлебца ею натереть, – усмехнулась Алена. – Да бросьте, ну что за чепуха? Я не верю в эту чушь. Да и вы, мне кажется, в нее тоже нисколько не верите, вы просто закрываете глаза на очевидность. Причины только в вас, только в вашем здоровье, понятно? Я не знаю, что и почему заклинило вас на идее что-то сотворить с какой-то картиной. Кстати, а что за картина, к которой вас влечет с такой патологической силой, не помните?

– Говорил раньше и теперь повторяю: не помню, – пробормотал Алексей. – То есть в те минуты, когда на меня… накатывает, конечно, знаю, а после припадка – нет. Да не в том дело! Значит, вы считаете, что это мой собственный сдвиг по фазе и больше ничего?

Алена сочувственно на него поглядела. Тяжело называть человека безумцем. Правда, тяжело. Все равно как сообщить ему походя о его смертельной болезни!

– Не мне диагноз ставить, повторяю, а врачу, – неловко пробормотала она. – Почему бы вам хотя бы с Иваном не посоветоваться? Он же все-таки какой-никакой, а профессионал.

– Да я уже, кажется, говорил, что дети меня и без того сумасшедшим считают… – пробормотал Алексей. – К тому же, повторяю в восьмисотый раз, я не могу просить совета у того, кого более или менее подозреваю в кознях против себя. Ладно, хватит, закроем тему. Дурак я был, конечно, что полез за советом к Муравьеву, дурак я был, что послушался его и связался с вами. Только душу зря растревожил, поверил…

– Поверили, что я могу вот так, одним мановением руки, как сказочный облакопрогонник, все ваши беды развеять? – саркастически спросила Алена. – На бобах разведу любую беду? Нет, признаюсь в собственном бессилии. Или я слишком мало знаю, или…

– Да нет, не в том дело, – резко прервал ее Алексей. – Не в том, что я поверил в ваши сверхъестественные детективные способности. Я вам как женщине поверил. Я подумал, что это был просто с вашей стороны… шаг ко мне навстречу. Понимаете? Вы меня с первой минуты поразили, я просто обмер… Вот это да, думаю, не бывает таких женщин… не бывает, однако она стоит передо мной… А Левушка в то же время какую-то ерунду болобочет насчет ваших талантов следовательских и шутки выдает дурацкие насчет женитьбы… Я ушам не верил, Господи, думаю, да неужели еще не все потеряно в жизни, неужели судьба моя может так счастливо измениться? И всякие дурацкие юльки-юбки отойдут в прошлое? Я нарочно говорил тогда, что меня волнует ее отношение, что не хочу ее терять, я ведь хотел… хотел в вас ревность возбудить! Понятно?

Алена знала, что человек с вытаращенными глазами – зрелище не слишком-то эстетичное, поэтому сдерживала внешнее проявление своих эмоций, елико возможно. Другое дело, что удавалось это, похоже, плохо.

Неужели Алексей говорит правду? Значит, тот поцелуй что-то значил для него? Неужели он… а она-то… Вот раззява! Проглядела вспышку чувств, словно невнимательный астроном, проглядевший вспышку на солнце! Все-таки разлука с Игорем произвела на нее жуткое воздействие, ожесточила, душу словно камнем одела: сексуальное влечение к себе она распознает запросто и так же запросто на него отвечает, а вот интерес более глубокий, более трогательный, сердечный интерес не замечает – не хочет замечать, что характерно!

Или дело не только и не столько в ее душевной черствости и ожесточенности? Алексей ей нравится… точно, нравится… вот сейчас, когда он вдруг шагнул навстречу и схватил ее в объятия, ее тело привычно и радостно готово отозваться, но…

Но что-то мешает. Сдержанность? Стыдливость?

Ха-ха. Три ха-ха!

Мешает жалость. Та самая жалость, которую она ощущала к Алексею с первой же минуты, как узнала о его загадочных припадках. И, будем называть вещи своими именами, к этой жалости в изрядной степени примешивается… брезгливость. Безумие вызывает в обычном, нормальном человеке такое же отвращение, как дурная болезнь, как проказа. Оно не заразно, но мы страшимся его, словно чумы!

– Нет, Алексей, нет, пожалуйста, – забормотала Алена бестолково, пытаясь отвести его руки, которые обнимали ее, обнимали жарко, жадно, уворачиваясь от его губ, закидываясь назад, чтобы отстраниться, и невольно подставляя шею под его поцелуи. – Да нет же, вы неправильно поняли, мы… мы не должны, мы не можем…

– Да почему, почему не можем, если мы этого оба хотим?! – выдохнул ей в ухо Алексей, и у нее блаженные мурашки немедленно побежали по коже, но длилось это только миг, грубый физиологический миг, и немедленно исчезло. Она напряглась, пытаясь вырваться, но еще стараясь высвободиться помягче, чтобы не обидеть Алексея…

И тут до него дошло.

Он сам разжал руки, сам отстранился, мрачно глянул Алене в глаза:

– Мы не можем, потому что мы не хотим, да? Вернее, вы не хотите?

– Алексей, я не знаю, я не готова… – жалко, потерянно забормотала она, ощутив вдруг резкую тоску по его рукам, по его теплу… Затянулось ее телесное одиночество, затянулось чрезмерно, но тотчас насмешливые черные глаза всплыли в памяти… – не глаза вчерашнего «спасителя» Максима, отнюдь нет! – и Алена, задыхаясь от невыносимой, неизживаемой любви к невозвратному, несбывшемуся, несбыточному, воскликнула почти в отчаянии: – Я не могу. Извините, не сердитесь, я не могу!

– Понятно, – неожиданно спокойно изрек Алексей, отстраняясь. – Вам меня, конечно, жаль, несчастного психа, но все же вы мною изрядно брезгуете. Понятно!

– Да нет… да что вы… – проблеяла Алена, не слишком-то, впрочем, стараясь быть убедительной, ибо в диагнозе ее чувств Алексей нисколечко не ошибся. Увы и ах!