Мать четырех ветров - Коростышевская Татьяна

— Его величество снова допускает вас к аудиенции? — не удержалась от шпильки я.

Судя по помрачневшему лицу Пеньяте, укол достиг цели.

— По моему мнению, все было гораздо проще, без потусто­ронней ерунды, — поджал тонкие губы ректор. — Игорь Стрэмэтурару пытался за тобой ухаживать. Ты его порыв не поддержала, продолжая кокетничать. Он подкупил чиновни­ка канцелярии. Виновные уже строго наказаны, — в сторону алькальда уточнил ректор. — Продажный чиновник офор­мил для ветреника бумагу, дающую право провести твою инициацию. Отпираться бессмысленно — данный документ мы обнаружили в твоих вещах.

Если бы Зигфрид не держал меня за плечо, я бы уже пере­летела через стол и вцепилась в длинный нос ректора ногтя­ми. Меня колотила крупная дрожь.

— Бедный влюбленный юноша пришел к тебе. Затем, по­сле того как все произошло…

— Он умер от переполняющего его счастья, вскрыв себе яремную вену своими же зубами, — закончил вместо ректора знакомый голос. И из оконной ниши, отодвинув парчовое драпри, появился Дракон. — Этот сюжет также достоин увеко­вечивания в литературе. Драгоценнейший дон Пеньяте, с при­скорбием вынужден вас разочаровать — донья Лутеция прове­ла роковую ночь, а также последующий за ней день со мной.

Сердце остановилось, потом забилось, как обезумевшая птаха. Влад явился мне на помощь, и теперь… Только почему так холоден его взгляд, почему губы кривит сардоническая усмешка?

— Здравствуйте, донья Лутеция. Рад видеть вас в добром здравии и в кругу друзей. Думаю, нашу небольшую тайну пришло время обнародовать. Неожиданная трагедия — убийство моего подданного — заставила меня отложить дела, что, видимо, пришлось очень кстати.

Я вскрикнула от боли — Зигфрид неистово вцепился мне в плечо.

— Так это был ты? Я догадывался, с кем она была, но…

— Барон, давайте отложим выяснение отношений, — лас­ково предложил Дракон. — Думаю, ни почтенному ректору, ни почтеннейшему дону ди Сааведра наши разговоры не ин­тересны. Дама была в затруднении, я это затруднение разре­шил в меру своего разумения. Теперь донья Лутеция может продолжать изучать силу ветра.

— Я убью тебя, — устало проговорил Зигфрид.

— Дуэль? Что ж, думаю, после дознания я выкрою пару минут для сатисфакции.

— Да ты…

Я не могла говорить, душили слезы. Я посмотрела на аль­кальда, тот раздраженно подкручивал свои огромные усы.

— Позволите проводить вас? — вдруг спросил ди Саавед­ра, поднимаясь. — Если возникнут еще какие-нибудь вопро­сы…

Я приняла его руку и с благодарностью на нее оперлась.

— Донье Ягг выделили новую комнату? — спросил аль­кальд ректора. — Даме нужен отдых.

— Я предпочла бы остановиться в лекарском крыле, — прошептала я. — Только хочу забрать некоторые вещи.

Идти было больно. И дышать было больно. Жить было больно. Я уговаривала себя, что обо всем подумаю потом — когда останусь одна.

— Донья Ягг, нам необходимо поговорить, — властно про­изнес Дракон. — И совместно подписать документы.

— Я сообщу вам, как только буду готова к беседе, — не обо­рачиваясь, бросила я. — Можете пока заняться очинкой перь­ев.

— Прошу, — пропустил меня в дверях алькальд. — Вы очень бледны, моя дорогая. Вы позволите пригласить вас на ужин? Если в отсутствие дуэньи встреча с мужчиной для вас неприемлема…

— Бросьте, капитан, — рассмеялась я. — Какие дуэньи при моем реноме? Я правильно употребила это слово? Меня и так на весь мир ославили. Куда мы пойдем?

У него явно отлегло от сердца.

— Мне предстоит еще несколько дел, за это время вы смо­жете немного отдохнуть. А через час я пришлю портшез. Вы согласны?

— Да, — просто ответила я. — Буду ждать.

ГЛАВА 6,

в которой не находят ключей, зато подбираются замки, героиня идет на свидание, и подписываются некие бумаги

Осень — перемен восемь.

Русская поговорка

El que madruga coge la oruga.

(Ранняя пташка получает гусениц).

Испанская пословица

Комнатка оказалась крошечной, но очень уютной. А то, что предназначалась она для меня одной, несомненно, пере­вешивало все возможные ее недостатки. С декором сестры не усердствовали, отдав предпочтение простоте и удобству. Не­большая кровать с гобеленовым балдахином, толстая оплыв­шая свеча на прикроватном столике. Ни зеркал, ни картин. Умывальный таз с кувшином в углу; узкое стрельчатое окошко, похожее на бойницу, расчерченное квадратиками решетки, но не застекленное. Видимо, балдахин предполага­лось плотно задергивать на ночь во избежание сквозняков.

Я легла животом на постель. Было очень плохо. Я тихо­нечко повыла, жалея себя, с каким-то нехорошим сладостра­стием мысленно перебирая все фразы, брошенные Владом. И выражение его глаз, и каким ледяным презрением он ока­тил меня, и мои нелепые ответы… Потом, покряхтывая, под­нялась. Надо было отправляться к сестре Матильде за сове­том. Времени на бесполезные терзания не было, поэтому я пообещала себе при первой удобной возможности прореве­ться всласть. Если медичка ничем не сможет мне помочь, стребую у нее хотя бы зеркало. У Иравари наверняка уже есть пара-тройка идей по каждой интересующей меня теме.

В дверь тихонько постучали и, не дожидаясь ответа, толк­нули створку. Я в этот момент стояла на четвереньках, пя­тясь к краю постели, и головы повернуть не могла.

— Лутеция? — осторожно донеслось от двери. — Тебе пло­хо?

— Какая нечеловеческая проницательность! Помогла бы лучше, чем глупые вопросы задавать.

Эмелина свалила в изголовье ворох какой-то одежды и попыталась подхватить меня за талию. Я взвыла.

— Мне больно! Ты чего вообще сюда явилась?

— Руками сильнее упрись! — совсем не обиделась моя бывшая соседка. — Давай на раз-два-три. Я потяну, а ты от­толкнешься. Раз… два…

И под мой истошный вопль нам удалось придать мне вер­тикальное положение.

— Да уж, врагу такого не пожелаю, — отдуваясь, сообщила Эмелина. — Меня мэтр Кляйнерманн к тебе отправил, велел платье занести и принадлежности туалетные. Я теперь с дру­гой девушкой живу, с водяницей Агнешкой, меня в ее комна­ту переселили.

— Это которая из ляхов, княжеская дочь? — ревниво осве­домилась я. — У нее еще родимое пятно на щеке?

— Та самая, Брошкешевич ее зовут. Я пока все эти «шчш» выговаривать научилась, чуть не поседела. А она, представь, спать мне не позволяла, пока я весь этот шипящий комплект правильно не произнесу. И, главное, заявила: «Я старше, зна­чит, покорности и послушания от тебя жду». Заноза бело­брысая! Думает, раз через неделю мэтрессой станет, ей надо мной издеваться позволено!

Мы немного помолчали.

— Я прощения попросить хотела, — наконец проговорила Эмелина. — Ну, за то, что в смерти Игоря тебя обвиняла.

Я пожала плечами и засеменила к двери. Без ежеминутного моциона мои мышцы расслаблялись и пояс врезался в тело.

— Чего молчишь?

Я крохотными шажочками отправилась к окну.

— Жду, когда ты извиняться примешься. Начинай!

Расставленные на манер коромысла руки придавали моей походке непередаваемое изящество.

Донья Гутьеррес возмущенно надула губки, гладкая кожа лба собралась складочками.

— А что я должна была подумать? Являешься вся такая… А он там, весь такой… А мы с ним, между прочим…

Соседка зарыдала, будто опустила какую-то внутреннюю заслонку, и достала из рукава шелковый платок. Я приблизи­лась и погладила ладонью ее блестящие волосы.

— Мне очень жаль бедного мальчика. И жаль, что у вас с ним ничего не получилось.

— Я тебя ненавидела, — всхлипнула Эмелина, схватив меня за руку. — За то, что он за тобой ухаживать принялся, а ты его будто не замечала. А он красивый был и умный очень и забавный.

— А помнишь, как он нас спасать явился? Глаза горят, сам весь такой благородный, — шмыгнула я носом. — А как мы с ним из окна сиганули, а ты в обморок брякнулась?

По щекам потекли слезы; те, которые я не смогла выпла­кать по своему прошедшему счастью, теперь лились из-за чу­жой оборванной жизни и были они горькими и очень искрен­ними. А Эмелина продолжала бормотать:

— Кровавая пелена глаза застит, будто бычья ярость напа­ла, в ушах только шум какой-то, ору, а слов своих не слышу. Прости меня, Лутеция! — Темпераментная соседка полезла обниматься. — На вот платочек, он еще с одной стороны су­хой. Слезы утри.

— Ты с Иваном, что ли, дружишь? — удивленно шмыгну­ла я носом, разглядывая вышитых красных петушков на шелковом канте. — Просто один мой рутенский знакомый имен­но такими птицами носовички украшает.

Я припомнила, как удивилась, узнав, что Ванечка, в сво­бодное от «холинья и лелеянья» дядюшки Колоба время, вы­шиванием увлекается. Представить в его огромных ручищах тоненькую иголку было делом нелегким.