Кот - Александр Покровский

Это очень просто.

Я считаю его чрезвычайно выносливым и износостойким, а пределом выносливости и износостойкости мне представляется только резина.

Некоторые найдут эти мои рассуждения чересчур тривиальными, подозревая меня во всяких скабрезностях, но я буду стоять на своем: только резина.

Видели бы вы, сколько ее здесь. Она полностью покрывает корабль снаружи, и ее тьмущая пропасть внутри: амортизаторы, прокладки, перчатки, коврики, шланги, оплетки - она всюду. По ней ходят, рядом с ней едят, на ней спят. Здесь она - земля, вода, воздух.

Именно поэтому я полагаю, ее можно использовать, образовав прилагательное для описания выносливости и стойкости ануса моих сегодняшних собратьев. Он, судя по выражению их лиц, много чего претерпел.

И прежде всего речь идет о падениях.

Вы просто не представляете себе, сколько раз в день они падают!

А все оттого, что на ногах они носят кожаные тапочки, а те, чуть где вода, скользят, как салазки, и потом - хлоп!

Позвоночник бы давно высыпался в трусы - как здесь говорят, - если бы не известные свойства их удивительного зада. Именно из-за этих свойств их продолжают снабжать тапочками на кожаном ходу.

Хотя в последнее время, я думаю, с указанной обувью произойдут революционные изменения.

Перед самым отплытием от пересыпанного перхотью Тихона я услышал историю о генерале, который захотел побывать на одном боевом корабле. Его бросились отговаривать: мол, вы знаете, у них там такое, а он ни в какую - хочу. Тогда на него надевают те самые тапочки, он ступает на пирс после дождя и-и-е… блызь! - вставил-таки мой хозяин в этот рассказ несколько слов - падает на свой старческий копчик, после чего какое-то время балансирует на нем, совершенно засунув его в собственную жопу, - замечание шелудящегося Тихона, а потом со всего размаха - хрясть, затылком о железо - и голова отделилась от туловища.

Так что концепцию тапочек ждут большие перемены. К этому выводу пришли все участники нашей беседы. Эти перемены немедленно повлекут за собой постепенное ослабление и даже преобразование свойств описываемых анусов (итог моих наблюдений), о чем, я полагаю, не могут не сожалеть авторы военной доктрины, для которых любое посрамление боеготовности не проходит безболезненно.

Но!

Падающие генералы суть движители общественного прогресса - с этим уж ничего не поделать, а прогресс ведет к ослаблению естества - тут уж ничего не попишешь.

Словом, немалые преобразования нас ожидают впереди.

Вот!

Об анусе я закончил.

И если у вас есть что-либо добавить - милости прошу, но меня увольте, увольте, сыт по горло.

Разве что еще одно замечание: если для того, чтоб поменять тапочки, нужно укокошить генерала, то такая армия, невзирая на потери, должна с ходу брать города, господствующие вершины и артезианские колодцы.

Ей все нипочем.

Вот какие выводы можно сделать, понаблюдав, как они приземляются на свой прорезиненный афедрон.

Если же вам по силам другие выводы, я их с удовольствием выслушаю.

А? Что? Ну-ну…

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ. "Оторвались"

"По местам стоять: узкость проходить!"

Ах! Мы все еще на корабле. Наши рассуждения про всякое такое абсолютно заслонили текущие события.

"Есть, десятый!.."

Интересно, что там делает вахтенный? Как он будет "по местам стоять" и в то же время "узкость проходить"? И потом, что такое "узкость"? Стоит, мне кажется, выглянуть и посмотреть.

Черт возьми! Он же ничего не делает. Сидит и докладывает: "Во втором по местам стоять: узкость проходить".

И сейчас же задуло, задуло…

"Снимается давление в лодке, осмотреться в отсеках!"

Вахтенный на месте, но он ничего не осматривает. Ему сказали: "Осмотреться!" - а он ни гугу. Мне нужен Ньютон, чтоб он мне все объяснил.

Где у нас Ньютон?

– Мой дорогой Лейбниц! - кстати, я впервые вижу Ньютона. Возникнув из шторы над койкой, он на ходу меняет свои очертания. - Как говорил Архимед, все в этом мире есть математика.

Стоило ли вызывать Ньютона для того, чтобы узнать, что там когда-то сказал Архимед?

– Люди, их отношения между собой, все, что они делают или забывают делать, - все это суть алгебраические выражения, куда в виде упрощенных символов могут быть подставлены конкретные личности. И тогда события прошлые или грядущие можно будет узреть со всей очевидностью.

Ньютон исчезает.

Мда. Думаю, он нам больше не понадобится. Нагородить такое от имени Архимеда!..

Видимо, мы так и не узнаем, что такое "узкость".

– Узкость - это проход между камнями, - это сообщение от крыс, посланное через акустический узел.

Вход в базу со стороны моря очень узок. Он напоминает горло. Справа и слева высокие камни. Центральный предупреждает вахтенных в отсеках. Он говорит им: "По местам стоять…" - что означает: "Будьте внимательны", а они отвечают: "В таком-то по местам стоят…" - что означает: "Мы наблюдаем за всем очень внимательно".

– А кто такой "центральный"?

– Это пост в третьем отсеке. Он командует всем кораблем.

– Благодарю за разъяснения.

– Не стоит благодарности. Всегда готовы все здесь объяснить. Кстати, над вами буфетная. Мы достали вам сыр и кусочек мяса. Все положим перед той форточкой, в которую вы уже выходили. Может быть, вы захотите позавтракать.

– Ваша осведомленность не может не поражать.

Крысы за мной наблюдают.

Это нехорошо.

Это беспокоит и тяготит, это вводит в искушение и заставляет сожалеть…

Они слышат мои мысли, когда я нахожусь в акустическом узле.

Это валтузит. Меня.

Чуть в сторону - и можно не опасаться подглядывания.

А вот пищу нужно проверить. Она может быть ядовитой.

В обществах, подобных крысиному, вероломство не является чем-то зазорным.

Там оно так естественно.

К счастью, я многое знаю о ядах, и провести меня нелегко.

К тому же обоняние у крыс хуже кошачьего.

Те, кто питается падалью, тонким вкусом не отличается.

Сейчас разберемся.

Пища там, где и обещано, и выглядит привлекательно. Никаких цианидов и всякого такого.

Значит, меня прикармливают.

Что ж, прикормить врага - избежать войны. Это мудро и вполне в духе крысиной идеологии.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ. На пороге - хозяин

– Фу! - дверь с грохотом отъезжает в сторону, на пороге - хозяин.

– Оторвались! - выдыхает он, после чего валится на койку. - До погружения еще минут двадцать, так что можно поспать.

Он немедленно засыпает.

– Блядь! - после него появляются Шурик с Юриком, которые тут же, вместе с ботинками, оказываются на своих лежаках.

Не хватает только Тихона с его себореей. Где же наш Тихон?

– Тихон на вахте, скотина! - отзывается с койки мой хозяин, так и не приходя в сознание. - Бдит, бандит! - произносит он, горестно вздыхает, после чего устанавливается тишина.

У меня шерсть на затылке торчком торчит.

Я вам хочу заявить, что после таких вот врываний в каюту можно в капрофага превратиться.

Шерсть ну никак не уляжется. Уговариваешь ее, уговариваешь, говоришь ей: "Ложись, моя милая, ложись, моя хорошая…" - а она не ложится.

Я тронусь с ними скоро, умом поеду, рехнусь, чокнусь, взбреньдю, взбеленюсь, обчухонюсь, затаратоню, съем заношенные носки.

Как говорил Зигмунд Фрейд, коллекционер "непристойных звуков" и гримас: "Мысли и переживания здесь слиты воедино".

Думаю, жителю Вены будет излишним объяснять смысл принципа гшнаса. Он заключается в том, что из окружающих комичных и никчемных вещей создаются уникальные и изысканные предметы - щит из кастрюли, например, или сердце из соломы.

Психопаты Фрейда, должен вам заявить, чтоб на некоторое время оставаться в своем уме, наряду с реальными историями своей жизни подсознательно выстраивали в своем воображении страшные и извращенные события, которые они выводили из самого невинного и банального материала повседневности.

Все это от излишества, от размеренности, от спокойствия.

Все это оттого, что там, в блистательной Вене, можно положить ложку с яствами осторожненько в собственный рот и подумать и о них, и о том, как ты кладешь в рот, и во имя чего ты кладешь, и при каких условиях, а потом уже насладиться вкусом.

Нам же, чтоб не свихнуться на фоне этой нашей действительности, минуя страшные, гнусные и даже уродливые события, которыми она изобилует, из заурядных и неприметных обстоятельств следует создавать прекрасные, убедительные картины, не говоря уже о том, что если что и попало в рот, то ни о каком наслаждении и речи быть не может.