Богач, бедняк. Нищий, вор. - Ирвин Шоу

— Ну и что? — угрюмо буркнул Томас. Он представил себе, как дядя Харольд подслушивал за дверью, и его затошнило от этой мысли.

— Ну и что! — повторил за ним дядя Харольд. — И это все, что ты можешь мне сказать? «Ну и что?»

— А что я должен вам сказать? — Ему хотелось крикнуть: «Я люблю Клотильду! Это самое замечательное, что произошло за всю мою поганую жизнь. Клотильда тоже меня любит. Будь я постарше, я забрал бы ее из этого проклятого порядочного дома, из этой уважаемой семьи». Но, конечно, он не мог этого сказать. Он вообще не мог ничего сказать. Он задыхался от бессилия.

— Я хочу, чтобы ты сказал, что тебе стыдно за грязную связь, в которую ты позволил себя втянуть этой невежественной хитрой крестьянке, — прошипел дядя Харольд. — Ты должен обещать мне никогда больше не дотрагиваться до нее. Ни в этом доме, ни где-нибудь еще.

— Я ничего не обещаю.

— Хорошо. Ты ничего не обещаешь, — подхватил дядя Харольд. — И не надо. Когда я уйду от тебя, я спущусь к ней, уж она-то пообещает многое, уверяю тебя.

— Это вы так думаете, — возразил Том, но даже ему самому слова эти показались пустыми, детскими.

— Я не думаю, я знаю, Томми, — шепотом сказал дядя Харольд. — Она пообещает все, чего я захочу. Ей некуда деваться. Если я ее уволю, куда она пойдет? Вернется в Канаду к своему пьянице мужу, который уже два года ее разыскивает, чтобы избить до смерти?

— Она найдет себе другую работу. Ей совсем не обязательно возвращаться в Канаду.

— Это ты так считаешь. Ишь какой специалист по международному праву! Тебе кажется, все так просто? Ты думаешь, я не обращусь в полицию?

— А при чем тут полиция?

— Ты еще ребенок, Томми. Она развратила малолетнего. Тебе всего шестнадцать. Это преступление, Томми. Серьезное преступление. Америка — цивилизованная страна, и дети здесь оберегаются законом. Если ее и не посадят в тюрьму, то, конечно, вышлют как иностранку, которая в чужой стране развращает малолетних. У нее нет гражданства, и ей придется вернуться в Канаду. Об этом напечатают в газетах, и муж будет поджидать ее. О да, она пообещает все, — повторил дядя Харольд вставая. — Мне жаль тебя, Томми. Ты не виноват. Это у тебя в крови. Твой отец всегда шлялся по проституткам. Мне было стыдно здороваться с ним на улице. А твоя мать, если ты этого еще не знаешь, незаконнорожденная. Ее воспитали монахини в сиротском приюте. Спроси как-нибудь, знает ли она, кто ее родители. А теперь ложись спать. — Он похлопал Томаса по плечу. — Ты неплохой парень, я был бы рад сделать из тебя человека, которым гордилась бы семья. Я хочу тебе добра. Ладно, спи. — И дядя Харольд, пивная бочка в бесформенной полосатой пижаме, сознавая свою власть, вышел из комнаты, неслышно ступая босыми ногами.

Томас погасил свет, лег на кровать и изо всей силы ткнул кулаком в подушку.

На следующее утро он встал пораньше, чтобы до завтрака успеть поговорить с Клотильдой, но, когда спустился вниз, дядя Харольд уже сидел за обеденным столом и читал газету.

— Доброе утро, Томми, — поздоровался он, шумно прихлебывая кофе.

В комнату вошла Клотильда со стаканом апельсинового сока для Томаса. Она даже не взглянула на него. Лицо ее было хмурым и замкнутым.

После завтрака Том, как всегда, ушел на работу, решив вернуться днем, когда дома никого, кроме Клотильды, не будет.

Ему удалось уйти из гаража только в четыре часа. Тетя Эльза в этот день ездила с дочерьми к зубному врачу. Обе девочки носили шины. Дядя Харольд — Том знал это наверняка — сейчас находился в демонстрационном зале. Клотильда должна быть дома одна.

Когда он подъехал на велосипеде к дому, Клотильда поливала из шланга лужайку под окнами. На Клотильде был белоснежный халат. Тете Эльзе нравилось, чтобы ее прислуга походила на медсестер. Это было своего рода рекламой идеальной чистоты. Мол, в моем доме можно хоть с пола есть.

— Клотильда, зайдем в дом, надо поговорить, — сказал Томас.

— Мне некогда. — Она направила струю на клумбу с петуньями.

— Он вчера ночью приходил к тебе?.. Дядя?

— Ну, заходил.

— Ты его впустила?

— Он в доме хозяин, — мрачно ответила Клотильда.

— Ты обещала ему что-нибудь? — Он почти кричал, но ничего не мог с собой поделать.

— Я обещала никогда больше не оставаться с тобой наедине, — отрезала она.

— Но это, конечно, несерьезно? — взмолился Томас.

— Нет, серьезно. — Она вертела в руках наконечник шланга. На пальце поблескивало обручальное кольцо. — Между нами все кончено.

— Нет! — Томасу хотелось схватить ее и встряхнуть. — К черту этот дом! Найди другую работу. Я тоже уйду и…

— Не говори глупости, — резко оборвала его Клотильда. — Ты же знаешь о моем преступлении, — передразнила она дядю Харольда. — Он добьется, чтобы меня выслали из страны. — И грустно добавила: — Мы не Ромео и Джульетта. Ты школьник, а я кухарка. Возвращайся в гараж.

— Неужели ты ничего не могла ему сказать? — Томас был в отчаянии. Он боялся, что разрыдается прямо здесь, на глазах у Клотильды.

— А чего говорить? Он дикий человек. Он ревнует, а когда мужчина ревнует, говорить с ним — все равно что со стеной или с деревом.

— Ревнует?.. — не понял Томас.

— Он уже два года меня домогается, — спокойно сказала Клотильда. — Каждую ночь, как только его жена заснет, приходит и скребется у меня под дверью, словно кот.

— Жирная сволочь! В следующий раз я его подкараулю.

— Нет, ты не сделаешь этого, — возразила Клотильда. — В следующий раз я впущу его. Уж лучше тебе знать об этом.

— Впустишь его? Его?!

— Я служанка, — сказала она. — И живу, как положено служанке. Я не хочу потерять работу, оказаться в тюрьме или вернуться в Канаду. Забудь обо всем. Alles Kaput![4] Это были славные две недели. Ты славный мальчик. Извини, что я втянула тебя в неприятности…

— Хватит! Хватит! — закричал он. — Теперь я больше не дотронусь ни до одной женщины, пока не…

У него сдавило горло, и, не договорив, он вскочил на велосипед и поехал, не разбирая дороги. Он ни разу не обернулся и поэтому не видел отчаяния и слез на смуглом лице Клотильды.

9

Выйдя из метро на Восьмой улице, Гретхен вначале купила шесть бутылок пива, а потом зашла в химчистку за костюмом Вилли. На землю опустились сумерки, ранние ноябрьские сумерки, воздух дышал морозцем. Люди были одеты в пальто и шагали торопливо. Впереди Гретхен шла, зябко нахохлившись, девушка в брюках и шинели. Голова у нее была покрыта шарфом. У девушки был такой вид, словно она только что встала с постели, хотя был уже шестой час пополудни. Впрочем, в этом и заключалась прелесть Гринич-Виллидж: люди здесь поднимались с постели в любое время дня и ночи. И другая приятная особенность — в этой части города в основном жила молодежь.

Девушка в шинели зашла в гриль-бар «Коркоран», хорошо знакомый Гретхен, как и десяток других баров по соседству: сейчас значительная часть ее жизни проходила в барах.

Она прибавила шагу. Бумажная сумка с бутылками тяжело оттягивала руку. Гретхен возвращалась с только что закончившейся репетиции, а к восьми часам ей надо было снова быть в театре. Пьеса пользовалась скромным успехом, но, без сомнения, должна была продержаться до июня. Каждый вечер Гретхен трижды проходила в купальнике через всю сцену. Ей несколько раз приносили странные письма и телеграммы с приглашением на ужин, а два раза она даже получила от кого-то розы.

Гретхен взбежала по лестнице на третий этаж. Дверь квартиры открывалась прямо в гостиную.

— Вилли! — крикнула она. Квартирка была маленькая, всего две комнаты, и кричать не имело смысла. Но Гретхен нравилось произносить вслух его имя.

На ободранном диване сидел Рудольф со стаканом пива в руке.

— Привет. — Он встал и поцеловал ее в щеку.

— Руди! Что ты здесь делаешь? — воскликнула она, ставя сумку с пивом на пол и вешая костюм Вилли на спинку стула.

— Я позвонил, и твой друг впустил меня, — ответил тот.

— Твой друг одевается, — подал голос Вилли из соседней комнаты. Он часто целыми днями ходил по комнате в халате.

— Я так рада тебя видеть. — Гретхен сняла пальто и крепко обняла брата. Затем отступила на шаг назад, чтобы как следует разглядеть его. Раньше, видя его каждый день, она не сознавала, насколько он красив: смуглый, стройный, в голубой рубашке и спортивном пиджаке, подаренном ею в день его рождения. Задумчивые ясные зеленоватые глаза. — Ну садись, — потянула она его за рукав, — рассказывай, как там дома. Господи, до чего же я рада тебя видеть! — Ей показалось, что голос ее звучит несколько неестественно. Если бы она знала, что он придет, она сообщила бы ему о Вилли. Как ни говори, парню всего семнадцать… Ни о чем не подозревая, приехал навестить сестру и вдруг узнает, что она живет с каким-то мужчиной.