“Цесаревич” Часть I. Эскадренный броненосец. 1899-1906 гг. - Рафаил Мельников

H.A. Матусевич, считая себя, видимо, слишком молодым адмиралом (он получил свой чин только 28 марта 1904 г.), был как и все приучен не перечить начальству. И подвига гражданского мужества, которого в то мгновение ждала от него история (отстранить, взяв под арест, изменившего своему долгу командующего), совершить не посмел. Эскадра, приученная панически бояться мин, без раздумий вернулась на ночной рейд. И судьба — хотя совсем уже не по заслугам — вновь хранила русских. Им нипочем оказались и японские мины (подорвался лишь один броненосец "Севастополь", ни атаки японских миноносцев. Все они были отбиты. И это лишний раз подчеркивало преступность поведения Витгефта. Утром 11 июня флот с внешнего рейда перешел в гавань. Но вместо решительного смещения вполне, уже казалось бы, разоблачившегося себя командующего, адмирал Е.И. Алексеев, вновь занялся (о, несказанность тайн российской бюрократии!) затяжными письменными и телеграфными (с доставкой депеш на джонках или на миноносце "Лейтенант Бураков") увещаниями, словно капризного ребенка, своего нестойкого духом недавнего начштаба.

Стоило бы и сегодня издать в виде документов эти стихи в прозе, которыми обменивались два связанные каким-то необъяснимыми узами военачальника. Вместе с призывами оправдать его доверие и не бояться противника, командующему делался ряд полезных вполне здравых тактических советов, которые предлагалось непременно обсудить в собрании командиров. С должной предусмотрительностью следовало выбрать, и момент для нового прорыва, чтобы он оказался для японцев действительно неожиданным. Но недавно образцово послушный В.К. Витгефт, всегда радовавший наместника своими аккуратностью и исполнительностью, избавившись от первого контакта с барином, словно бы закусил удила. Ощутив вдруг вкус к коллегиальности, он продолжил прятаться за спасительные протоколы созываемых им совещаний.

Так в протоколе от 4 июля 1904 г. собравшиеся на "Цесаревиче" флагманы и командиры высказали свое коллективное мнение о том, что требуемый наместником прорыв во Владивосток крайне затруднен минной опасностью на рейде, меньшей эскадренной скоростью русского флота, и огромным минным флотом японцев. (О полной безопасности этого флота, выяснившейся в ночь на 11 июня, флагманы предпочли умолчать). Доказывалось также, что уход эскадры, заставив вернуть на корабли орудия, отданные в крепость, ослабит ее оборону и ускорит падение Порт-Артура.

В то же время подчеркивалось, что оставаясь в Порт-Артуре, флот усиливает оборону крепости и дает ей возможность выдержать осаду"/ Под этими взглядами времен Крымской кампании вместе с В.К. Витгефтом подписались и все остальные имевшиеся в Порт-Артуре адмиралы: князь Ухтомский, Лощинский, Григорович и Матусевич. В числе 10 капитанов 1 ранга, согласных с этим мнением, был и временно командовавший "Цесаревичем" Н.М. Иванов. Высказавшихся с отдельным мнением не оказалось. Это было какое-то массовое затмение.

Подкрепляя свою оборонческую позицию, командующий в письме наместнику от 11 июля договорился до того, что "потерянные суда можно построить", а вот "нравственного удара от сдачи крепости, которая без помощи флота не устоит", не окупит сохранение остатков флота". Наконец, "безучастие флота к родному порту, ради которого он был занят, навсегда останется пятном и укором".

Была и совсем уж постыдная, убогая и иначе не скажешь, аналогия с Крымской войной. Невозможность справиться с минами, обступившим и подходы к артурскому рейду, командующий уподоблял паровому превосходству флота союзников, а необходимость вывода флота через мины за тралами — "выходу парусного флота против парового". Такими вот уроками мужества и такой военной наукой владел адмирал, который по законам ценза и протекции оказался во главе флота в той решающей, как никогда, для России войне.

Кроме словесной эквилибристики, адмирал, как и ранее, подписывал также и приказы об усилении боевой подготовки. Их для него готовил начальник штаба Н.А. Матусевич. Он из всех сил старался поддержать в командующем боевой дух. Так, циркуляром штаба № 31 от 19 июня предписывалось на кораблях "начать ружейную вспомогательную стрельбу". Для чего требовалось "взять из экипажа обратно все приспособления", а "стрельбу дробинками и прицеливание вести возможно чаще". Приказом № 206 от 17 июня обобщался весьма поучительный опыт отражения восьми атак японских миноносцев 10 и 11 июня.

В последующие дни отдельные корабли или отряды выходили в море для поддержки огнем сухопутных позиций. В их проводке через мины участвовали и катера "Цесаревича". Сам броненосец в море не выходил. Как флагманский корабль, он своими сигналами управлял всей жизнью и действиями флота. Большую помощь корабль 26 июня оказал "Севастополю". В его кессоне, только что (25 июня) установленном, от искр электрической резки (при удалении рваных краев конструкций)воспламенился порох, осевший в корпусе после взрыва японской мины. От загоревшейся в кессоне парусины огонь перекинулся во внутренние помещения корабля, где загорелись столы и койки. "Цесаревич" и спасательное судно "Силач" в считанные минуты успели подать на "Севастополь" пожарные шланги и быстро справились с пожаром.

25 июля в Порт-Артуре была получена телеграмма наместника № 24 от 18 июля, в которой он, выражая несогласие с протоколом от 4 июля, напоминал, что "флот, имея свое особое назначение, отнюдь не может связывать свою участь с судьбой крепости. Нельзя допустить, чтобы он ради обороны крепости мог бы сделаться трофеем неприятеля и погиб от своих рук". А так как на приход "Балтийской эскадры" ранее декабря рассчитывать не приходится, то для флота в Порт-Артуре не может быть иного выхода, "как напрячь все усилия, энергию и, очистив себе проход через неприятельские препятствия, выйти в море и проложить путь во Владивосток, избегая боя, если позволят обстоятельства".

Требование о безоговорочном прорыве, изложенное еще в телеграмме от 18 июня (получена в Порт-Артуре 20 июня), было подтверждено к исполнению телеграммой от 21 июля (получена в Артуре 26 июля). На этот раз приказание подкреплялось резолюцией императора: "Вполне разделяю ваше мнение о важности скорейшего выхода эскадры из Артура и прорыва во Владивосток".

Убедившись, что время уговоров прошло, командующий, решив демонстрировать свое особое усердие в исполнении высочайшей воли, совершил новое преступление. Не считаясь с интересами подготовки кораблей к бою, он счел возможным предать забвению даже категорические указания наместника об обязательном обсуждении в собрании командиров всех возможных вариантов плана боя. В своем неудержимом стремлении продемонстрировать молниеносное исполнение высочайшей воли, проявляя удручающе нелепое усердие, он уже утром 26 июля объявил собранным им флагманам и командирам свое решение о выходе на следующие утро. Это был особый талант глуповской (по Салтыкову-Щедрину) "распорядительности", которым так славилась русская бюрократия. И лишь из-за неготовности "Севастополя", который только еще собирался снять свой кессон, выход отложили на сутки.

Все попытки командиров провести обсуждение плана боя и всех сопутствующих вопросов организации похода (как это и предписывал наместник) командующий расценил как намерение сорвать задуманное им молниеносное исполнение высочайшей директивы. Командирам было предложено не вмешиваться в "его дело" и, что он намерен руководствоваться правилами, установленными С.О. Макаровым. На вопрос Н.О. Эссена о том, как же все-таки командующий поведет бой, тот бесцеремонно отрезал: "Как поведу, так и будет". Не был решен и насущнейшей необходимости вопрос о передаче командования в ходе боя.

Предложение начальника штаба контр-адмирала Н.А. Матусевича обсудить хотя бы главнейшие вопросы подготовки к бою на специальном совещании в вечер перед выходом встретило, как он объяснял впоследствии перед следственной комиссией, "категорический отказ". На собственную инициативу провести с командирами частное совещание начальник штаба (вряд ли В.К. Витгефт знакомил его и с директивами) не решился.

Не получило одобрение командующего и предложение собравшихся на своем совещании штурманов о целесообразности выхода эскадры ночью. Это давало реальный шанс оторваться от преследования противника. Панически боявшийся мин (хотя тралящий караван даже в имевшемся составе значил немало) и втайне, вероятно, надеявшийся вернуться в Порт-Артур, адмирал приказал выходить утром. Не счел он нужным воспользоваться и весьма здравой рекомендацией наместника выбрать для выхода ненастную погоду, когда японские миноносцы не смогут выйти в море.

В числе немногих решенных организационных вопросов было подтверждено правило идти ночью без огней, сигналы передавать по линии фонарем Ратьера, в случае тумана выпускать за кормой плавающие конуса, приготовленные еще накануне 10 июля.