Большие пожары - Константин Ваншенкин

Впереди, над запасным, под грудной перемычкой — вещмешки. За резинки, стягивающие запасный парашют, позасовывали финки, рукавички, как будто подчеркивая, что ПЗ открывать не придется. Кто был в комбинезоне, кто в куртке, кто в рубашке, как Каримов, кто с непокрытой головой, кто, как Космонавт, в шлеме.

Топоры и лопаты Мариманов связал вместе и прикре пил к ним броскую красно-белую ленту. Только он и Сергей не надели парашюты.

— Становись! — сказал Лабутин, все стали в одну шеренгу около самолета, на выжженной траве тихого таежного аэродрома, и Сергей вместе с подошедшим Бавиным, проходя сзади них, стали проверять парашюты: замыкающие приспособления, вытяжные веревки, подгонку подвесной системы. Потом Малахов сфотографировал, как они садятся в самолет, сел сам — ему оставили место ближе к пилотской кабине,— убрали подножку, закрыли дверь. Алферов сказал негромко: «От винта!», мелькнули емкости, столб ветроуказателя, машущий Тележко. «Антон» уже разворачивался в слабой летней голубизне, над полем, над поселком, над рекой.

Опять, как накануне, под крылом пошла тайга, тайга, она казалась редкой, однообразной, и по ней, освещенной предвечерним светом, скользила тень их самолета. И где-то среди этой действительно бесконечной тайги жили люди — у них были свои мечты, свои воспоминания, свои планы на будущее.

Опять был конец длинного жаркого дня, уже переходящего в длинный летний вечер.

Все молчали.

— Вон пожар,— сказал Мариманов.

— Сколько туда?

— Километров сорок.

— А вон еще, еще.

Малахов прижался лицом к стеклу. Пожаров было несколько. Один совсем близко, видно, еще маленький, пускал безобидный реденький дымок, вдали совершенно неподвижно стояло густое и четкое дымное облако, правей и ближе как будто шел среди тайги поезд: дым выходил из одной точки, как из паровозной трубы, и растягивался углом, все более расширяясь. А этот был внизу, уже под самолетом.

— Это наш? — спросил кто-то.

«Антон» резко снизился, кабина наполнилась дымом. Валька повел машину вдоль границы пожара, вдоль кромки, чтобы они увидели весь пожар, ого размеры, его очертания. Они, не отрываясь, смотрели в окошечки. А Бавин в это время составлял для них кроки, схему пожара.

Самолет делал вираж, и Малахову казалось, что внизу не равнина, а длинный и крутой горный склон, в одном месте стояли две палатки.

— Кто это?

— Наверно, геологи. Видите кромку?

И он увидел кромку.

Самолет шел очень низко. Внизу, в дымных разрывах, среди сосен, жутко сверкала узкая огненная линия, будто непрерывная цепь костров, и она двигалась, он видел это совершенно явственно. Кромка!

Прозвучала сирена, и опять «Антон» пошел в крутой вираж, и опять Малахова прижало к сиденью и показалось, что за окошком длинный горный склон. Это сбросили пристрелочный парашют. Все опять прильнули к стеклам. «Вон он, вон он».

— Хорошо попали,— радостно сказал Космонавт,— а то не долетишь или мимо проскочишь, как нитка без узла. Без пристрелки-то.

И Малахов на миг увидел, как от палаток бегут два человека: геологи подумали, что это им сбросили вымпел. Тут его опять прижало к сиденью, и опять вырос снаружи горный склон.

Лабутин, стоящий без парашюта у двери, обвязался страхующей веревкой, зацепив карабин за трос. Первым по левому борту у двери сидел Каримов, и Лабутин тоже зацепил за трос карабин его вытяжной веревки. Бавин дал сирену. Сергей распахнул дверь, а Каримов, с ружьем, встал в ее проеме, держась за края, крепко упершись в пол ногами и глядя наружу, где пролетали редкие дымные клочья. Ветер расплющивал его стильную черную бородку. Малахов вскинул «Киев» и щелкнул затвором. Опять зазвучала сирена, Сергей хлопнул Каримова по плечу, и тот сразу шагнул (Малахов опять щелкнул) и исчез внизу и сзади. Здесь медлить не приходилось: площадка для приземления слишком мала.

Лабутин втянул в кабину вытяжную веревку с длинным оранжевым чехлом на конце и закрыл дверь.

«Антош» опять пошел в крутой вираж, все прильнули к стеклам: «Вон он, вон он». И Малахов тоже увидел, как Каримов приземляется на открытом месте около палаток, как он касается земли, а (возле него растекается белым пятном перкалевый купол.

(Это раньше они прыгали, идя в затылок друг другу по проходу и делая шаг наряжу, в бездонное голубое пространство, сразу вслед за товарищем. Теперь другое дело: один готовится прыгать, а предыдущий уже приземлился.) На место Каримова сел Космонавт, и Лабутин закрепил его карабин.

— Карточки будут? — спросил Космонавт у Малахова Он сидел у двери, держа в руке тонкое светлое ведро.

— Смотри, осторожней,— заволновались все.

— Высоко будешь — не бросай.

— И до земли не держи.

— Метров с пяти бросишь.

Валька Алферов вел машину, сидя на своем месте слева, справа, на месте второго пилота сидел Бавин, а Глеб Карпенко стоял сзади, между их креслами.

Летнаб дал сирену, Лабутин открыл дверь, Космонавт встал, ухватившись одной рукой за край дверного проема, а второй сжимая дужку ведра. Еще сирена, Сергей хлопает Космонавта по плечу, тот шагает наружу и ухает вниз, а Лабутин втягивает вытяжную веревку с оранжевым чехлом и закрывает дверь. Все опять прижимаются к стеклам. Потом прыгает серьезный веснушчатый парень с Байкала, и Малахов вдруг остро чувствует, как тому не хочется прыгать. Но парень шагает из кабины, сунув руки под мышки, будто он замерз. И опять прыгают ребята, и опять самолет становится ребрам к земле, разворачиваясь, и опять Малахова прижимает к сиденью, а за окошком встает крутой, поросший лесом горный склон. И так очень долго — сколько раз нужно развернуться! Потом Мариманов деловито помогает Лабутину сбрасывать продукты — один тюк и второй — и втягивать веревки и чехлы в кабину, потом выбрасывают топоры и лопаты — без парашюта, просто с вымпелом. Все идет нормально. Лабутин помогает Васе надеть парашюты и выпускает его, последнего, потом берет у Бавина набросанную им схему пожара, аккуратно кладет в нагрудный карман, рядом с Лидиной запиской. Карпенко помогает ему надеть парашюты, выпускает его и втягивает веревку и чехол в кабину. Все! Самолет разворачивается и идет низко-низко. Малахов ясно видит ребят, различает каждого. Они машут самолету: полный порядок! «Антон» покачивает крыльями и уходит в вечереющем воздухе в направлении пожара.

Уже темнело. Малахов хотел поужинать, но чайная была закрыта, и был закрыт магазин, но зато чудом открылась палатка на углу, которая до этого была все время заперта. Там он купил булку и две банки бычков в томате, бог знает как доставленных сюда из Одессы.

— А водки нет?

— В уборочную не торгуем.

— А это что?

На полке стояла запыленная, как из старинных подвалов, бутылка венгерского бренди — 0,7 за 5.60.

— Это вино.

— Ну, дайте мне бутылочку.

В гостинице сидели гари свете керосиновой лампы практиканты, и оба летчика, ели колбасу и пили фиолетовое ягодное вино.

— Выпейте с нами.

— Можно, но сначала моего.

— Дайте, я ему голову сверну,— вызвался Алферов и, глотнув, ахнул:

— Это что же такое?

— Ну, как вы слетали? — спросил кудрявый у Малахова с завистью.

— Я очень доволен.

— А мы пока болтаемся,— сказал «женатик»,— но ничего, сами будем летнабы.

— Это правильно ты говоришь,— ободрил Алферов.— Здесь многие так, приезжают, а потом выпадают в виде осадка.

— Как?

— Ну, то есть оседают. Понял? И мы, Глеб, осели с тобой в малой авиации, в легкомоторной, но мне пора дальше. И ты со мной пойдешь, потому что хочешь, чтобы тебя твоя любила и вышла бы за тебя, не сомневаясь. А так, за красивые глаза, она любить не будет. Знаешь, Глеб, большинство девчонок ценят в парне красоту, или, как там говорят, внешность. А большинство женщин ценят в мужчине личность, характер, чтобы мужчина что-то представлял собой. Это они печенками чувствуют. На этой почве они в основном и изменяют мужьям, понял, которых не уважают. Но они так же, как и девчонки, часто на дешевку клюют, хотя и не на внешнюю. Понял? Правильно я говорю, товарищ корреспондент? И меня Валька любит только за это, то есть в смысле — за мою натуру, не сочтите за хвастовство, вот Глеб знает. Я засиделся здесь, я в реактивную пойду и дальше. Правильно я говорю?

— Правильно,— согласился Малахов,— нужно двигаться дальше. На других скоростях. Знаете, как Мартынов сказал?

Это почти неподвижности мукаМчаться в пространстве со скоростью звука,Зная прекрасно, что есть уже где-тоНекто, летящий со скоростью света.

— А что, ничего! — подумав, похвалил Глеб Карпенко.— Это какой поэт написал? Мартынов?

— Который Лермонтова убил?

— Ребята, вы что, серьезно?

— А что, мы серые пилотяги.