Горячая верста - Иван Дроздов

— Странно! — искренне удивился Феликс, никогда не имевший серьезных понятий о политической экономии, едва вытянувший её на тройку в институте.

— Ничего нет странного. Эти страны сделали ставку на производство неметаллоемких товаров — таких товаров, в которые вкладывается максимум интеллекта и минимум материалов. Их путь: автоматика, электроника… Нам бы тоже не мешало побольше об этом думать. А у нас некоторые ретивые ортодоксы теснят автоматиков.

Пап, произнося эту тираду, подразумевал под ортодоксом академика Фомина, которого считал комиссаром в науке, но Феликс его намека не понял — он не знал внутренних пружин НИИавтоматики и был далек от личных эмоций Папа. Но все–таки Феликс догадался: Пап ведет полемику с незримым противником, засевшим где–то в Москве, а может, внутри института «НИИавтоматики».

— Я понимаю, вы заинтересованы лично в делах своего института, — проговорил Феликс, стараясь сгладить невыгодное впечатление, которое, как ему казалось, он производил на Папа. — Но поймите меня правильно: говоря о стане, я не осуждаю всех ученых и даже всех сотрудников вашего института. Было бы глупо за отдельные погрешности…

— Наши с вами интересы — общие, — перебил его Пап, набивая рот очередной порцией буженины. Ел он неистово, жевал громко. Феликс невольно от него отстранялся. Ему было противно смотреть на влажные пунцовые губы чревоугодника.

— Общие, слышишь?.. Вы тут, мы там, а дело у нас одно: стан, автоматика. Ты видал на заводе министра? Нет?.. А мог бы, конечно, видеть его и даже слышать, что говорил о стане. Он тут у вас походил по цехам, а потом такую баню брату твоему устроил — ай–ай…

Пап налил одному себе вина, выпил и принялся за колбасу. На Феликса он не смотрел, все внимание уделял еде, но нить разговора не терял.

— Опять же карьера твоя… В Москве должна завершиться. Скоро, скоро и ты к нам в институт потянешься. Не с пустыми же руками приедешь?.. Нужен багаж, авторитет, — вот ты его и накапливай. Тисни об автоматике статейку в заводской многотиражке. Этакую умную статейку. Камешек брось и в наш институт, но небольшой, чтоб не зашиб, зато другие институты и конструкторские бюро разные и проектные покрепче задень. А упор сделай на механическую часть — её раздевай догола. Мол, валки сырые и все жесткости стана мягкие, сдают, не выдерживают скоростей нагрузок. «Здорова Федора, да дура», — так о стане сам академик говорит. Слышал?.. Но ты, конечно, так не говори: не поймут, освищут. Курс на укрупнение агрегатов у нас всеми принят, он и за границей… этот курс, но упирай на мысль: во всем должна быть мера, норма. Размеры–то, мол, раздувай, скорости разгоняй, а про надежность не забывай и про качество листа, также помни. Ты как мысль свою изобразишь таким образом, так в Москве скажут: головастый парень!.. В Москве про качество и надежность говорят много. Недавно и министр на это упирал.

Не глядя на Феликса, Пап расправлялся с ветчиной, запивал вином, а сам думал: «Так, так, первая операция подвигается, статью он напишет. Пойдем дальше».

— Статья — часть дела, — уставил он на собеседника посоловевшие глаза. — Часть, старик! И заметь: не самая важная. Главное — пресечь демагогию, болтовню. Ну… ты понимаешь… письмо там и все такое прочее. В институте осложнения, распри — письмо нам сейчас будет некстати. Особенно братцу твоему. Да, старик! Понимай конъюнктуру. Умение жить — это умение видеть процессы, разгадывать течения.

Феликс слушал его как завороженный. И внутренне ни одно слово столичного гостя не оспаривал, ни в чем не сомневался. Одно только беспокоило Феликса: как отговорить Егора и Настю от письма? О Насте Феликс думал с тревогой и какой–то болезненной обидой. Раньше она ему казалась синичкой в клетке, птичкой в кармане, теперь же…

Ему было неприятно вспоминать «посиделки» в заводском Дворце культуры. Там, как ему казалось, произошло много такого, чего бы не желал Феликс. Особенно этого… странного, непонятного союза Насти с Егором. Они весь вечер сидели вместе, пели, танцевали. А он стоял посредине зала, махал руками и мучился бессильной злобой. Украдкой наблюдая за ними, сгорал от нетерпения подбежать, взять Настю и уйти с нею, но боялся, что она не пойдет, и он тогда опозорится ещё больше.

Не торопясь отвечать Папу, Феликс вспоминал ещё и тот вечер, когда они с Настей в день открытия катка любовались Егором. Да, любовались, потому что тогда он ещё был способен любоваться Егором.

Он даже без особого раздражения выслушивал затем восторги Насти: «Как он ходит на коньках! Как бог!..» Она нередко все превосходное, чем восхищалась, называла словами: «Бог!.. Божественно!..» Феликсу было странно слышать в её устах старомодные слова, но то, как она их произносила, как вздыхала при этом, приводило его в восторг. И как он завидовал Егору! Хорошо, что Лаптев не слышал, как она его называла.

— У вас в прокатном работает Настя Фомина? — спросил Пап, словно подслушав тайные мысли Феликса.

— Работает.

— Очень хорошо. А как она к тебе относится? Феликс удивленно посмотрел на гостя. «Откуда знает?» — мелькнула мысль.

— Она невзрачна собой и меня не интересует, — соврал Феликс.

Но Пап его сразил:

— Осел! Важно, чтобы ты ей нравился, а не она тебе! Феликс насторожился, метнул на Папа недобрый взгляд. Но тот его святого гнева не заметил.

— В столицу по–разному являются: один с котомкой за плечами пришлепает, другой на белом коне въедет.

— Признаться, я об этом не думал…

— А ты думай, старик, думай. Иногда полезно бывает.

Феликсу начинала нравиться способность Папа угадывать чужие мысли. «Уж не иллюзионист ли?..» — подумал о своем новом знакомце Бродов.

— Святая наивность провинциалов! — изрек Пап. Он закончил трапезу и уютно сидел теперь в кресле, стоявшем в углу гостиной. Номер он занимал двухкомнатный, дверь в спальню была открытой: — У них под боком Конек — Горбунок, а они проходят мимо. А ну–ка, оседлай ты этого конька и вдарь шпорами! Ты, заштатный инженеришка, вдруг становишься старшим научным сотрудником любого столичного института. Через два года тебя тот же конек несет в кандидаты наук. Ты говоришь: «Я хочу стать тем–то и тем–то». И конек отвечает: «Пожалуйста, мой друг. Мне это ничего не стоит». А он: «Невзрачна собой». Ты рассуждаешь, как не понимающий смысла жизни. Любовь! Любовь в чистом виде–понятие биологическое. Человек тем и отличается от примитивного существа, что он подчинил себе силы природы — в том числе и любовь!..

— Насколько я понимаю, — пробовал возражать Феликс, — академик Фомин не пользуется в вашем институте…