Книга Страха - Макс Фрай

Он выбрал в кустах роскошную белую розу, с трудом сломал ее стебель и отправился вниз. Под толстыми подошвами ботинок скрипел налипший песок.

Ольга сидела в кресле, когда он вошел. Тонкие пальцы на подлокотниках, опущенная голова. Глаза скрыты упавшими на лицо волосами. Он оказался снаружи, с грохотом захлопнул дверь и запер ее на ключ. Посидел на корточках у противоположной стены. Не было никаких мыслей. Страха тоже не было. Но войти в холодильник он сегодня уже не сможет, просто не сможет заставить себя открыть эту белую дверь. И черт с ними, с красками, пусть мерзнут.

До заката он гулял по площадке, окруженной затейливо подстриженными кустами туи, вокруг пустого бассейна. Его удивляла голубая кафельная глубина, чистота его дна и кувыркающееся эхо от воплей, исторгнутых в его нутро. Рубик неодобрительно наблюдал в распахнутое окно второго этажа за улюлюкающим в бассейн художником.

Потом Лео почувствовал голод, но есть не пошел, а отправился в свою мансарду и упал в бессмысленный тягостный сон, где не было ни его, ни Ольги, вообще никого. Кафельный стерильный сон.

Утром она уже опять стояла у стены, безжизненная и окоченевшая, а у порога валялась увядшая роза, оброненная им вчера. Тут была усыпальница роз.

Лео писал остервенело, не думая о результате, лихорадочно смешивал цвета для подмалевка, грея тюбики с краской в ладонях, дыша на выдавленные на палитру яркие колбаски, теряя терпение. Белая стена, белое платье… Он решил, что напишет саму фигуру, а уж фон выберет потом, наверху, в свете солнца. Пусть это будет интерьер гостиной, или розовый куст в саду, или балюстрада террасы. Только бы написать саму Ольгу. Ее окутанную шелком фигуру, хрупкие руки, приподнятое навстречу свету лицо, темные, цвета штормового моря глаза. Она не смотрела на него, только мимо. Он так окоченел. Пора наверх. Она повернула голову ему вслед. Зачем?

Рубик ждал его в шезлонге у бассейна и пресек попытку снова поорать туда.

— Марат вернулся, не шуми.

— А он разве уезжал?

— Да, вчера. Только утром вернулся. Злой как черт.

— Что пьешь? Пиво? Нет, пиво не покатит. Где бы водки добыть?

— На. — Рубик нашарил где-то позади себя бутылку. — Замерз?

— Уши в трубочку свернулись. Послать бы все…

— Послать успеешь. Марат за портреты щедро платит. Так что есть смысл померзнуть.

— З-за какие портреты? — обалдел Лео.

— За портреты жены. У него их целая коллекция — штук шесть уже.

— Блин! — Лео глотнул из горлышка и едва не поперхнулся. — И все — написаны с мертвой?

— Все. Сдвинулся наш Марат на этом. В остальном — нормальный здравый мужик. А тут — просто копец… — Рубик печально покачал головой.

— А можно на эти портреты глянуть? — Услышанное с трудом укладывалось в голове Лео.

— Нет, он их никому не показывает. Мы по художникам считали. И где он только вашего брата отыскивает? Двое сбежали в первый же день. Остальных — не обидел, хотя один пил тут до позеленения и спал под кустами.

Лео поднялся, задумчиво потоптался на бортике бассейна, вздохнул и пробормотал:

— Идти надо. Работать. Быстрее кончу, быстрее смотаюсь отсюда.

Он не забыл оборвать с куста новую розу. И ему удалось поймать соотношение теплой белизны цветка и холодной белизны женского лица. Роза лежала у ее ног и умирала.

После водки он мерз уже меньше и почти не думал о том, что делает, — руки двигались привычно, глаз автоматически схватывал нужное, а перенести на холст, побыстрее, побыстрее… Какие тонкие у нее пальцы. И эта тень под подбородком. И очертания ноги под непрозрачной тканью — только намеком. А ступня слишком напряжена, нужно смягчить. Завтра он напишет ее лицо, поймает отблеск в волосах, шелковый и сумрачный в глубине. Нужно попросить у Рубика какую-нибудь шапку, очень голова мерзнет. Хотя откуда у Рубика шапка? Тут и холодов не бывает. И снега, похожего на белизну ее шеи, и льда цвета ее глаз. Не бывает…

Он бежал — позорно и поспешно. Выкинул за дверь палитру и ящик с красками и помчался наверх, к теплу, к еде, к живым людям. Пил на кухне горячее какао, жадно и трусливо поедал куски мяса с хлебом. Потом снова пил какао. Рубик куда-то исчез. По дому бродили незнакомые люди с неприветливыми лицами. Он тоже бродил, не останавливаясь взглядом ни на чем. Кого он искал?

Уснул в углу, на каком-то диванчике, никто не разбудил, не сказал, что так не принято, что надо бы спрятаться с глаз. Было холодно, все равно было холодно.

Ночной взгляд луны разбудил его непонятно когда. Было темно, а часов поблизости не было. И он пошел искать тиканье, натыкаясь на мебель и таинственные предметы, которых днем не бывает.

Он выглянул в окно, когда понял, что часов в доме нет. Или они все умерли. Как женщина, лежащая на дне пустого бассейна. Он увидел ее, освещенную смешными китайскими фонариками, которыми был наполнен сад.

Зачем он заплакал, если нужно было кого-то звать, будить и просить сказать, не сошел ли он с ума? Но он комкал свою грязную майку и тихо плакал, потому что вдруг понял, что никогда не сможет уехать, убежать из этого странного дома, что жизнь свернулась в сумрачный кокон и его заплело тонкой шелковой паутинкой, притянуло к этому кокону. И он вот-вот станет бездумной личинкой…

Поднимаясь в свою мансарду, он увидел Рубика, чистившего у тусклого бра за столиком свой пистолет, и сказал ему про женщину в бассейне. Рубик кивнул:

— Опять выкинул.

Лео не стал выяснять, кто и кого выкинул, он просто продолжил спать, пытаясь найти в этом какой-то смысл. А утром Ольги в холодильнике не оказалось, только неживая роза осталась на бетонном полу. Тогда он облегченно схватил свой этюдник, холст и поднялся наверх. Там он писал до вечера, обгорая на солнце, становясь ящерицей в пустыне и с ужасом думая о том, что буйная зелень, написанная вокруг ледяного силуэта Ольги, делает портрет грубой дешевкой. Но остановиться уже не мог. А еще его пугали белые пятна вместо ее глаз, он не мог понять, куда она смотрит, морщился и ругался, но продолжал наносить мазки, словно опаздывал куда-то.

В сумерках Лео прокрался к бассейну, заглянул в него, но там никого и ничего не было. Ни человека, ни даже пятнышка. Куда она делась?

Нужно было спустится в подвал и проверить, но он был уверен, что если она там, то наружу выйти он уже не сможет. Выйдет она. И тогда бассейн наполнят водой. А он будет лежать на ледяном столе.

И он вернулся к холсту и почти в темноте нарисовал ее глаза. Смешивал краски не глядя, с последней каплей белил, нанесенной наугад, пала бездонная тьма и зажглись звезды. Тогда он уснул в шезлонге рядом с портретом.