Удавка для бессмертных - Нина Васина

Для удобства разглядывания я ложусь рядом. Ничего, кроме временного помешательства у себя, предположить не могу. Потому что мне отчетливо видны под кожей, чуть выше ягодиц Су, рядом друг с другом плохо различимые денежные знаки в количестве двух штук и явно американского происхождения. Под кожей… И странного цвета. Я осторожно трогаю их рукой. Очень твердые. Пластинки от радикулита, вживленные в тело и для хохмы исполненные в виде сотенных долларовых бумажек?

В какой-то момент, вероятно, мое недоумение достигло предела адекватного восприятия действительности, оно замерло на грани удивления и равнодушия: я задремала. Я провалилась в спасительную невесомость отсутствия ощущений буквально на несколько минут. Этого хватило, чтобы организм чудесным образом воспрял и потребовал немедленных и правдоподобных объяснений. Я села, ощупала эти пластины и обнаружила сантиметрах в двух от тонкого края одной из них что-то вроде волдыря. Так бывает, когда после солнечных ожогов собирается слазить кожа. Я подцепила ногтем кожицу и сразу поняла, что это не кожа Су. Это что-то инородное, похожее на размазанный и застывший тонкой пленкой клей ПВА. Отдирается с трудом, но меня уже не остановить. Я сажусь на Су. Она чуть шевелится подо мной, и странно: мне хочется причинить ей боль, потому что сердце замирает в предчувствии больших неприятностей. Половина пластинки освобождена, ошметки пленки, ее закрывающей, я аккуратно складываю на шелковую простыню.

– Осторожно, – бормочет сонная Су, – это золото.

Я уже сама вижу, что это золотая пластинка. Размером точно со стодолларовую банкноту, и выгравирована на пластине именно эта самая банкнота. Меня бросает в жар, я начинаю нервно и не очень осторожно отдирать вторую пластину, Су дергается и пытается сопротивляться, но странный азарт придает мне силы, вот и вторая освобождена. Положив их рядом, я ложусь на бок – голова на сгибе подложенной под голову руки. Я считаю до десяти и ласково спрашиваю:

– Это то, что было запрятано в обложке Библии?

– Да. Это на черный день. Золото всегда золото.

– А ты знаешь, что на этом золоте изображено?

– Доллар. Ну и что? – Су изгибается и старается рассмотреть, что там у нее осталось на спине.

– Это не доллар, – я хочу говорить ласково и шепотом, а получается, что издаю шипение. – Это не доллар! – ну вот, уже кричу! – Это сто долларов, идиотка! – в этом месте мое тело решает, что пора предпринять физические меры воздействия. Я хватаю подушку и бью Су по голове.

– Да хоть тысяча! – Су опрокидывается на спину и отталкивает меня ногой. Я падаю с кровати на пол, скользя по шелку покрывала. – Какая разница! В чем дело?

– Это не может быть тысяча, понимаешь? Это все равно что тебе на улице валютчик предложит купить долларовую двадцатьпятку!

– Двадцати пяти долларов не бывает, – авторитетно заявляет Су. Я ее не вижу, я лежу на полу и чувствую, как раздражение на эту идиотку уступает место страху.

– Тысячу долларов у нас в стране тоже никто никогда тебе не разменяет. Эти купюры живут только в США.

– Да что ты заладила: разменяют, купить! Это просто чеканка на золоте, понимаешь? – Су подползает к краю кровати и смотрит на меня сверху. Ее лицо плывет в позолоченном пространстве комнаты, как утренняя луна.

Вероятно, я потеряла сознание или опять заснула на несколько секунд. Я слышу, как Су затаскивает меня на кровать, поскуливая.

– Заткнись, – я подаю знак, что жива и все чувствую.

– Ну что с тобой, а? – Су на всякий случай обмахивает меня краем полога. – Ну что ты прицепилась к этим пластинкам?

– Сама не знаю. Мне вдруг показалось, что это клише, – я беру с кровати пластинку, с обратной стороны она совершенно гладкая.

– Что это такое – клише?

– Клише, – объясняю я, – это фальшивомонетчики, бандиты, погони, милиция, арест, тюрьма.

Теперь Су внимательно осматривает пластины. В открытое окно, счастливо минуя прутья решетки, что-то влетает и шмякается на антикварный столик. Мы на цыпочках подходим поближе. На темной полировке как раз между баночкой крема и изящным граненым пузырьком темно-синего стекла сидит неописуемое чудовище сантиметров пяти, покачивается на длиннющих изогнутых лапах, вертит уродливой головой и смотрит на нас бессмысленными жестокими глазами насекомого.

Су визжит и бросается к кровати.

– Это богомол, – я спокойно подхожу и сажусь рядом.

– Откуда ты все знаешь, даже странно! Откуда ты знаешь, что это – клише, там – богомол?!

– Честно говоря, я точно не уверена. Мне так кажется. Да какая теперь разница, в конце концов. Просто появляется объяснение всему этому кошмару последних двух дней.

Су немедленно желает услышать это объяснение. Я лениво рассказываю про добряка Дални, который мог в нашей стране заниматься изготовлением фальшивых долларов, про его коллег, которые позаботились об отравлении, при условии, конечно, что отравление имело место, а он не затрахался до смерти в ту роковую ночь. Су перебивает и начинает доказывать, что не затрахался. Я лениво соглашаюсь, что ей, конечно, видней. Потом я продолжаю рассказывать про милицию, которая могла следить за шведом, потому что подозревала его или потому что у нас вообще всегда за всеми иностранцами следят. И вот эта милиция роет землю – ищет клише либо еще что-нибудь из этой серии.

– Не очень убедительно, но что-то в этом есть, – заявляет Су после обдумывания моей версии. Мне смешно: впервые в жизни я плету воображаемую реальность, а Су слушает открыв рот. Чтобы узор плетения сложился геометрически безупречным и законченным, я интересуюсь, кто приклеил к спине Су эти пластины? Конечно, Дални! Добрый любящий швед посоветовал Су всегда носить это с собой. – Он сказал, что приклеил все очень качественно, это суперклей медицинского назначения, называется «жидкая кожа», можно и мыться и загорать на пляже. Так он сказал, – вздыхает Су.

Я немедленно представляю себе мельчайший белый песок океанского пляжа, пальмы, знойных латиноамериканских любовников, которые бродят по этому песку туда-сюда, туда-сюда… И Су. Она лежит, подставив солнцу практически голые ягодицы, а над ними ценник – едва просвечивающие сквозь жидкую кожу контуры сотенных пластин. Ничего не получится…

– Что не получится? – Су пугает моя отрешенность и внезапный истерический хохот.

– Ничего. Я не умею воображать. Мне становится смешно.

– Это потому, что ты выдавливаешь из себя гротеск, а нужно просто отстраниться от действительности. Ты представила, как я хожу на каком-нибудь дорогом пляже с этими пластинками, да?

– Нет, – я злорадно ухмыляюсь и качаю головой. Имею полное право ухмыляться: это латиносы ходили туда-сюда, а она лежала!

– Тогда что? – Су заинтригована.

– Не скажу.

Пусть помучается. Пусть знает, что не она одна может до состояния экстаза поддаться нахлынувшему воображению.

Несколько минут мы лежим молча, напряженно обдумывая один-единственный и исторически банальный вопрос «Что делать?».

– Может, пойти и сдаться? – шепотом предлагает Су.

– Если бы в самом начале. Как только умер швед. Теперь поздно. Мы сбежали. Убит кагэбэшник.

– Два раза убит, – уточняет Су.

– Никто не поверит, что ты не знала, что именно носишь на спине.

– Тогда что?

– Ничего. Абсолютная пустота. Безвыходность.

Су встает, подходит к столику у окна и осторожно, не сводя глаз с богомола, берет массажную щетку. Она отходит от стола, стонет, извивается и закатывает от наслаждения глаза. Она исступленно чешет себе спину, сдирая прозрачные желтые лоскутки.

– Куда мы это денем? – интересуюсь я, показывая на пластинки.

– Прикле-е-е-им, – стонет Су, не открывая глаз. – Приклеим на спину. Я нормально проносила, правда никаких ощущений, только сейчас жутко щекотно.

Придя в себя, Виктор Степанович Хрустов осторожно ощупал голову. Шишка была. Крови не было. Он долго стучал по столу формочкой из морозильника, пока и стол и пол не засыпались кубиками льда. Сгребая их на полотенце, Хрустов старался ни о чем не думать и выводов не делать. Прошелся по разоренной квартире, открыл дверцу в сложном сооружении – то ли стенка, то ли набор шкафов – и обнаружил там отличный телевизор и лежащий на нем ящик. Про видеомагнитофоны Хрустов уже слышал, но пользоваться или смотреть не приходилось, поэтому после предварительного обследования он занялся просмотром имеющихся шести видеокассет и угодил в крутую эротику. Он настолько был поражен этим карнавальным шествием половых органов, что забыл про полотенце со льдом на затылке. Ледяные струйки потекли за шиворот.

Через два с половиной часа Хрустов понял, что дела плохи. Голова болела все больше, низ живота ныл от тяжелой эрекции, во рту пересохло, и он вообще плохо соображал, где находится, стараясь вовремя переводить те немногие слова на английском либо немецком, которые просачивались сквозь стоны и крики совокупляющихся. Он прекратил просмотр, прилег в тишине на изуродованном диване, стараясь успокоиться. Глазами нашел на полу телефон. Трубка валяется рядом – не работает? Нет, просто выдернут из розетки. Хрустов встал со стоном и почти полчаса выслушивал длинные гудки, набирая снова и снова номер телефона Веры.