КГБ шутит... Афоризмы от начальника советской разведки - Леонид Шебаршин

Он размышлял, поглядывал на дремлющую собаку. К неистребимому табачному духу примешивался легкий запах псины. Любая собака заходит в незнакомый дом, поджавши хвост, настороженно, боязливо озирается...

Казенная серая папка раскрыта, очки водружаются на нос, руки торопливо листают ненумерованные, небрежно исписанные листы, где ручкой, где карандашом, отыскивая и не находя нужное. Вот наконец несколько желтых линованных страниц. На таких писались исходящие шифртелеграммы. Желтая бумага была плотной и приятно шероховатой, не утомляла глаз, фразы ложились на нее отчетливыми черными строками. Один чистый блокнот, обладавший такими достоинствами, генерал приберег для личных нужд и израсходовал на заметки и письма.

Лет пятнадцать, а может быть, семнадцать тому назад на этом листке рукой Генерала, тогда еще подполковника, было написано:

«...крошенный трогательный зверек, оторванный от матери в самом нежном щенячьем возрасте, пил молоко из бутылочки с соской и только-только учился жевать острыми, как иголки, зубками. Собаку-мать звали Тотоша, брата нашей питомицы хозяева нарекли Антошей, а нам захотелось, чтобы в кличке собачки тоже сохранился фамильный звук «шаж Рискуя навлечь недовольство многочисленных Оксан, малышку назвали Ксю-Ша и объясняли знакомым, что по-тибетски это значит «цветок лотоса». Простодушные выдумке верили и восхищались тем, как подходит имя очаровательному рыженькому щенку, пушистому хвостику бубликом, черному носику и чуть выпуклым блестящим глазкам.

Вечером Ксю-Ша укладывалась в ногах хозяйской постели поверх одеяла и будила меня ранним утром, до рассвета. Она пробиралась по холмистой равнине постели, осторожно ступая неокрепшими лапками, вставляла холодный мокрый нос с жесткими усиками прямо в мое ухо и громко фыркала. Начинающийся так день неизменно приносил удачу и доброе настроение. Очень скоро Ксю-Ша научилась делить все человечество на своих и чужих. Незнакомцев она не переносила, преследовала несчастного не понравившегося ей гостя по пятам. Ее голосок мог звенеть часами. Ксю-Ша охраняла дом и хозяев так же верно, как ее предки сторожили холодные каменные храмы в Гималаях.

Из Индии подросшую собаку привезли в Москву. Она любила запрыгивать на стул, перебираться на письменный стол, устраивалась на подоконнике и внимательно смотрела из окна девятого этажа на московскую уличную сутолоку. На закатном солнце ее тонкая шерстка светилась золотом...»

Собака мирно посапывала на полу. Горела на столе лампа. Раскинулись веером, перемешались старые и свежие листы. Ни шороха, ни звука не доносилось из-за окна. Давно умолкла печка, становилось прохладно, и по спине Генерала вдруг пробежали мурашки. Он негромко, как бывало, позвал: «Ксю-Ша, Ксю-Ша!». Пушистое колечко разомкнулось, слабо вильнул хвост, черный нос уставился на хозяина. Не дождавшись команды, собака вздохнула и вновь свернулась в клубок.

«Ксюшечка, миленькая, — запричитал шепотом Старик, — этого же не может быть. Ведь тебя убила машина. Я сам держал тебя на руках уже мертвенькую, такую спокойную и красивую. Мы плакали всей семьей, мы так любили и так жалели тебя, наше солнышко...»

Старик пребывал в каком-то затмении. Он сразу и не подумал, что с того весеннего дня, когда рыдающая девочка ворвалась в квартиру с пушистым бездыханным тельцем на руках, прошла уже четверть века и что ни одна собака так долго не живет. Когда эта совершенно простая мысль достучалась до его сознания, он, к собственному удивлению, ничуть не опечалился.

«Возможно, это галлюцинация. Такое, говорят, бывает. И зрительная, и слуховая, и потрогать можно... Ксю-Ша, Ксю-Ша!»

Собачка нехотя подняла мордочку, всем своим видом выражая неудовольствие и как бы давая понять, что в это время порядочные люди и собаки должны спать.

Стараясь больше не тревожить Ксю-Шу, Генерал наскоро прибрал стол, глотнул на кухне холодного чаю, сполоснул разгоряченное лицо ледяной водой и стал укладываться на свое жесткое, из досок сколоченное ложе. Голубым светом поверх занавески светила луна, и думалось легко.

«Что бы это ни было, галлюцинация, сон, чья-то добрая шутка, магия — все что угодно, — это радость».

Генерал опустил руку, погладил теплую шелковистую шерстку, полюбовался мысленно ее рыже-золотой окраской и стал погружаться в сон. Мелькала мысль, что завтра, пожалуй, он Ксю-Шу уже не увидит, но она обязательно будет появляться вновь и вновь, что ее сегодняшнее появление лишь начало чего-то нового и радостного, что Ксю-Ша всегда приносила удачу и хорошее настроение.

(Объяснение автора: автор был очень близко знаком с Генералом и хорошо знал Ксю-Шу, входя в круг людей, относимых ею к своим. Описывая одинокое существование своего приятеля, задумавшего добровольное и постепенное переселение в мир теней, как это называл сам чудаковатый Старик, автор решил скрасить его в общем-то невеселые и однообразные дни и позволить ему пережить необъяснимые разумом минуты радости. Такие минуты могут случаться в любой, самой сухой, черствой и рациональной жизни. Они тоже реальность.)

Генерал проснулся затемно, в необычно бодром настроении, сразу же вспомнил о своей вечерней милой гостье, причем, вопреки обыкновению, не стал посмеиваться над собой и раздумывать над происшествием. Он включил свет, увидел лежащий на полу у изголовья синий свитер, поднял и поднес его к носу. От свитера слегка пахло псиной, в пряже запутались и блеснули на свету несколько рыжих шерстинок. В кухне на полу стояло блюдце с остатками еды, миска с водой. Генерал вышел на холодную веранду, увидел чуть приоткрытую дверь и выругал себя: ну как же мог он забыть запереть ее? Разве можно так небрежно? На дворе лежал снег, задувал ветер. Судя по тому, как сгибались в полутьме голые березовые ветки, как посвистывало под крышей и в печной трубе, ветер был холодным, сухим, колючим.

ЖИЗНЬ НА ЗЕМЛЕ ВОЗМОЖНА, КСЮ-ША!

Наступал новый день. Старик с нежностью и умилением думал о Ксю-Ше. Он был совершенно уверен, что обязательно увидит ее еще, потрогает лобастую головку и холодную мокрую пуговицу носа. Не надо лишь ломать голову: что, почему, каким образом, откуда? Нет ничего хуже пустоты, наполненной вопросами и сомнениями. Человеку нужна вера, и каждый, будь он законченный безнадежный рационалист и циник, во что-то верит — в Бога, в приметы, в нечистую силу, в человеческую доброту. В разумность мира, в деньги, наконец. Верят в то, что даже рационалисты не могут или боятся поверить разумом, верят в абсурдное именно потому, что оно абсурдно, верят в то, что хотя бы немного светит во мраке суеты.