Первокурсница - Виктория Ледерман

– Что теперь с ней делать?

– Оказать первую помощь, – пожала плечами подруга.

– Как? – с надеждой воскликнула я.

– Добить, чтоб не мучилась, – сказала Янка и стала развивать свою мысль: кошка уже при смерти. И помочь ей откинуть когти – очень даже гуманно. Намного человечнее, чем мучить ее таблетками, уколами и прочей дребеденью. Все равно дуба даст, так зачем тиранить животину?

– И как, интересно, я это сделаю? – ошарашенно спросила я подругу.

– На, позвони ветеринару, он придет и усыпит. – Янка достала визитку. – Он, кстати, в соседнем доме живет. Хороший специалист.

Я начала собираться в институт. Кошке становилось все хуже. Из раскрытой пасти с трудом вырывалось хриплое дыхание. Я ходила вокруг нее, бессильно ломая пальцы и гадая в отчаянии, как ей помочь. А вдруг Янка права? Может, я должна прекратить ее муки? Жалко ведь скотинку!

Через полчаса я решилась. Взяла визитку, телефон и подошла к неподвижному тельцу. По бессознательному движению глаз поняла, что зверек еще жив. Да что же это за судьба такая! За три недели столько несчастных случаев! И началось все с аварии в Саниной машине. Лучше бы я не брала эту кошку у Кирилла. По крайней мере, она была бы жива. А теперь что остается? Самой прекратить ее мучения. Ведь я их и начала.

Слезы жгли глаза. Сейчас я позвоню, придет чужой человек, и не будет моей пушистой веселой Лаки. И я всегда буду помнить о том, что это я убила ее. Я кинула телефон в сумку и ринулась к двери.

Нет уж, пусть умрет сама. Любое существо имеет право на собственную кончину. Не я создала эту жизнь. Не мне ее и отнимать.

Глава 24

В аудиторию я попала только в третьем часу. А до этого сидела на подоконнике, обложившись листами, и тщетно пыталась выучить четыре оставшиеся темы. Тексты, обычно легко ложившиеся в память, сегодня восставали, топорщились корявыми фразами, норовили выскочить обратно. Я нервничала, теряла терпение, с удвоенной энергией вгрызалась в английские выражения, но в результате забывала даже то, что выучила раньше.

Спустя два часа после начала экзамена из кабинета начали по одному выпадать выжатые как лимоны одногруппники с тройками в зачетках. Из шести уже сдавших экзамен четверку заработала только отличница Гаманова, признавшаяся, что так ее еще ни разу не допрашивали. Гестапо отдыхает!

– Я пропал! – мрачно констатировал Горохов. – Мне и на тройку надеяться нечего.

– Ладно, – попыталась я утешить его. – Может, возьмешь тот билет, который знаешь.

– Сашка! – воскликнул он. – Это исключено. Блестяще я знаю только три билета. Первый, второй и третий. С четвертого по двадцать пятый включительно я даже в руки не брал. Второй уже взяла Белова. Вытащить два нужных билета из такого количества просто невозможно по теории вероятности. Чует мое сердце переэкзаменовку.

– Зато переэкзаменовку одному Данилевскому будешь сдавать. Он к тебе нормально относится. Натянет троячок.

– Только это и утешает.

В кабинет мы вошли вместе с Борькой. Я соблюла все экзаменационные ритуалы, став, как и все студенты, суеверной. Вошла в кабинет с левой ноги, взяла билет левой рукой, прошептала про себя три раза номер билета, который хотела взять. Я могла ответить любую тему с первой по двадцать первую. Не знала лишь четыре последних. У меня было в семь раз больше шансов, чем у Горохова.

Получив билет и взглянув на номер, я чуть не рухнула возле преподавательского стола. Двадцать пятый. Самая ужасная тема из всех. Законодательная власть Великобритании. Если по другим темам удалось бы наплести что-то своими словами, то здесь четко нужно было представлять себе структуру всего парламента. Я поняла, что это провал. Даже если мне удастся блестяще перевести и пересказать текст и написать упражнение по грамматике, мне все равно светит переэкзаменовка. Данилевский закрыл бы глаза на тему, но Мамонтова! Да еще после скандала на консультации!

Пока экзаменаторы что-то писали в своих бумагах, мы с Борькой стояли возле стола. Меня била крупная дрожь, я пыталась сосредоточиться на названии темы, как будто это могло мне чем-то помочь. Кажется, у меня горело и лицо, и уши, и даже волосы. Я ощущала одновременно нестерпимый жар в голове и озноб во всем теле. Борька внимательно посмотрел на меня, потом на мой билет.

– Ты как? – едва слышно прошелестел он.

Мне даже не пришло в голову ответить ему. Но я взглянула на него таким диким, безумным взглядом (как он потом выразился), что ему все стало ясно и без слов.

Он понял, что я сейчас сделаю полнейшую глупость – положу билет на стол и уйду с экзамена. Даже не буду пытаться спастись.

– Горохов, номер вашего билета, – обратилась Мамонтова к Борьке. Вот и конец, пронеслось у меня в голове, сейчас он ответит, и она спросит меня. Может, попросить другой билет с потерей балла? А если опять наткнусь на какой-нибудь двадцать третий? Как назло, после двадцатого ни один еще не взяли, все здесь лежат.

– Двадцать пятый, – ответил Борис.

– Двадцать пятый, – повторила Мамонтова, записывая номер к себе в тетрадь. – Вот вам упражнение, вот вам текст. Читаете полностью, переводите помеченный абзац. Пересказываете безо всяких пометок и записей. Вам все понятно? Садитесь и готовьтесь. Барс, какой билет у вас?

Я не могла прийти в себя от изумления и совершенно не врубалась, что происходит. Почему Борька назвал мои цифры? Может, есть два билета с номером двадцать пять? И как мы умудрились вытащить два одинаковых билета?

– Барс, придите в себя! – услышала я недовольный голос Мамонтовой.

– Саша, что с вами? – участливо поинтересовался Данилевский. – Скажите номер билета.

– А? – очнулась я и уже было раскрыла рот, как Борис меня опередил. Демонстративно заглянув в мой листочек, он сказал:

– Первый у нее. Александра, проснись, у тебя номер билета спрашивают. Она просто переволновалась, извините.

Я обалдело уставилась на него.

– Номер один, – записала Мамонтова и вручила мне текст и упражнения. – Идите, Барс, и соберитесь, пожалуйста. Нельзя в таком состоянии являться на экзамен.

Пока мы усаживались за столы, Борька ловко выдернул у меня билет и сунул свой. Потом разложил все листочки по столу и погрузился в раздумье.

Когда я пришла в себя и оценила Борькину жертву, у меня закружилась голова. Вытащить практически единственный билет, который знаешь, и отдать его! Тем самым обречь себя на переэкзаменовку. Это что-то невероятное! Чтобы парень оказался таким благородным? Так не бывает.

Через некоторое время я успокоилась, сосредоточилась, выполнила все задания (в том числе и гороховское грамматическое), прогнала в голове тему номер один «Москва – столица России» и побежала отвечать раньше положенного времени, пользуясь тем, что Мамонтова куда-то вышла. Данилевский не стал выслушивать меня до конца, махнул рукой и выставил в зачетке «отлично». Видимо, ему и самому надоели варварские методы его коллеги. Хотелось иметь хоть одну пятерку в группе. И вообще, он же был нашим куратором и прекрасно знал, кто на что способен и кто чего заслуживает.

Следом за мной, буквально через пять минут, вылетел возбужденный Горохов, схватил меня за рукав и потащил на лестницу.

– Борис, – сумбурно начала я, не зная, куда деть свои руки: то ли обнять моего спасителя, то ли покрепче обхватить себя, чтобы унять противную нервную дрожь во всем теле.

– Сашка! – восторженно перебил меня Горохов. – Ну мужик наш Данилевский! Он, видать, просёк, а ей ничего не сказал! Позвал меня отвечать, пока ее нет. Я все ответил, а тему не знаю. Он и говорит: а про Москву можешь рассказать, первый билет? Ну, я и затарахтел. Я же его лучше всех знаю. Он меня остановил… Не поверишь – четверку поставил! Во человек! Супер!

– А что он просёк-то?

– Что мы билетами поменялись. Поэтому и спросил меня про Москву.

– Почему же меня не спросил про парламент?

– Ну не знаю. А зачем? Все равно же ты на «пять» учишься и говоришь отлично. Чего придираться?

Борька сел на свою сумку и выдохнул:

– Ты только представь, Сашка, все! Самый главный экзамен позади. Считай, что сессия удалась. Какой кайф!

И тут я заревела. Даже сама не поняла из-за чего. Из-за всего сразу. Из-за Геныча, из-за отца и мачехи, которые меня используют в личных целях, из-за экзамена, из-за Борькиного благородства, не свойственного представителю сильного пола. И еще из-за кошки. Из-за того, что я больше не услышу ее писклявого голоска, не потрусь носом о ее теплый бок. И плюс ко всему должна буду одна вернуться в квартиру, где уже несколько часов лежит холодный кошачий труп.

Борька как мог успокаивал меня, но я перестала лить слезы только после того, как он пообещал, что пойдет со мной и поможет похоронить мое несчастное животное.

Домой мы попали лишь в девятом часу. А до этого болтались по улицам, ходили в кино и сидели в пиццерии. Словом, я тянула время как могла. Очень уж мне не хотелось входить в квартиру. Пусть даже с Гороховым. Он-то все равно потом уйдет. А я останусь одна в гробовой тишине, и никто не будет едва слышно переступать мягкими лапками по паласу. Я рехнусь в первый же час.