Берлин, май 1945 - Елена Ржевская

«Парни устали и не в силах больше участвовать в боях», —

читаю в донесении на имя Бормана от 22 апреля.

В тот же день в другом донесении сообщается о том, что рейхсфюрер гитлеровской молодежи Аксман со своими ближайшими сотрудниками собирается перебраться в дом 63–64 по Вильгельмштрассе.

«Для усиления обороны дома он намерен расположить там 40–50 Hitlerjungen. Рейхсфюрер молодежи просит согласия рейхсляйтера[40] для проведения своего плана».

И получает на это согласие.

Округ Шарлоттенбург — Шпандау, донося 26 апреля об отходе солдат под натиском советских частей, добавляет:

«Отряд гитлерюгенд должен был удерживать мост, но это ему оказалось не под силу».

Геббельс все в том же «Берлинском листке» 27 апреля подхлестывал молодежь:

«Рейхсфюрер Аксман награжден вчера золотым крестом… Вчера вечером фюрер в своей Главной квартире вручил Аксману знак отличия со словами: «Без вашей молодежи невозможно было бы вообще продолжать борьбу не только здесь, в Берлине, но и по всей Германии». Аксман ответил на это: «Это Ваша молодежь, мой фюрер!»

Обманутые юноши, они, быть может, верили, что защищают Германию. И гибли. А здесь справляли свадьбу. Или, скорее, поминки. Смерть сидела за столом. Невеста была в черном.

Дрожали стены бункера от прямых попаданий артиллерии. Здесь, в склепе, было безнадежно жутко, — описывает эти часы Раттенхубер в своей рукописи.

«Каждый был занят своим делом, своими переживаниями, поисками выхода для себя. Некоторые, отчаявшись, уже не искали спасения, а, сбившись в угол и не глядя ни на кого, ждали неизбежного конца или же, наоборот, шли в буфет и заливали свое горе коньяком и вином из подвалов фюрера».

Эсэсовская охрана медленно передвигалась вокруг имперской канцелярии. В саду нечем было дышать от гари и дыма.

Берлин горел. Рушились дома, взрывались снаряды. Уже доносилась сюда ружейная перестрелка.

В коридорах убежища стонали раненые, другого укрытия поблизости не было.

В такой обстановке, в ночь на 29 апреля, состоялась брачная церемония. Формальностями, установленными гитлеровским режимом, на этот раз пренебрегли. Жених и невеста не предъявили, как это полагалось, документов, удостоверяющих их арийское происхождение, их пригодность к браку, их несудимость, политическую благонадежность и полицейское свидетельство о поведении сторон. В брачном свидетельстве сказано, что они просят учесть военную обстановку и чрезвычайные обстоятельства, при которых они вступают в брак, и принять на веру их устные заявления, а также сделать им послабление в отношении сроков, нужных обычно для узаконения этого акта. Вызванный Геббельсом чиновник, оформлявший брак, записал, что их просьба удовлетворена, и предложил им лишь заверить подписями, что они принадлежат к высшей расе и не страдают наследственными болезнями.

Потом была свадебная трапеза с шампанским, в узком кругу. На этой свадебной тризне сидела также жена рейхсминистра Магда Геббельс. Когда-то Гитлер был посаженым отцом на ее свадьбе. В бумагах фрау Геббельс сохранились следы одной из бесед ее с фюрером. Когда она собралась было уйти от Геббельса (этот апостол нацистской морали за пристрастие к киноактрисам был прозван в народе «бабельсбергским бычком»[41]); фюрер просил ее сохранить семью. Он сказал, что и она, как «партайгеноссин», тоже несет свою миссию.

Фюрер изображал перед народом аскета, презревшего земные блага во имя служения народу, Магда Геббельс с обманывающим ее мужем — образцовую многодетную семью.

Теперь одно лицемерие сменяло другое.

Чад мистицизма и пошлости исходил от этой свадьбы, живой человек задохнулся бы в нем.

Потом Гитлер принялся диктовать завещание. В 4 утра оно было готово. Свидетели Геббельс, Борман, Бургдорф, Кребс скрепили подписями.

За несколько дней до нападения на Советский Союз Гитлер, предначертывая победоносный ход войны, сказал в беседе с Геббельсом, а тот записал в дневнике: «Когда мы победим, кто спросит с нас о методе?» (15 июня 1941 года.)

Но поражение пришло в Берлин, и, уходя от ответа, Гитлер в своем «политическом завещании», начав, как обычно, с уверений в любви к немецкому народу, заявляет, что он неповинен в возникшей войне.

«Неправда, будто я или кто-либо другой в Германии хотел войны в 1939 году. Ее хотели и добивались исключительно иностранные государственные деятели — евреи или люди, действовавшие в интересах евреев».

Когда нет аргументов, не сходятся концы с концами, когда зияет провал и надо отвести от себя гнев народа, испытанное средство — антисемитизм, состоящий на вооружении фашистской идеологии.

«Я сделал слишком много предложений по ограничению вооружения и контролю над ним — чего не смогут игнорировать потомки, — чтобы возложить на меня ответственность за войну».

С помощью этих жалких, фальшивых слов Гитлер, ввергший мир в страшную войну, пытается снять с себя ответственность за нее. И при этом грозит новой смертельной бойней.

Кончая самоубийством в обстановке краха фашистской империи[42], он, однако, вменяет своим соотечественникам:

«Мое желание, чтобы они не сдавались ни при каких обстоятельствах и продолжали борьбу, где только возможно, против врагов отечества, верные принципам великого дела».

Он требует от командующих армиями, флотом и авиацией

«поднять всеми средствами дух сопротивления и национал-социалистскую веру в наших солдатах»

и стоять насмерть.

Личная преданность — важнейший постулат фашизма. Гитлер чрезвычайно чувствителен к отклонениям от этого постулата. В завещании он расправляется с Герингом и Гиммлером:

«Перед моей смертью я исключаю бывшего рейхсмаршала Германа Геринга из партии и лишаю его всех прав, которые могли бы вытекать из декрета от 29 июня 1941 г. и из моего выступления в рейхстаге 1 сентября 1939 г. Я назначаю на его место в качестве имперского президента и верховного главнокомандующего вооруженными силами гроссадмирала Деница. Перед своей смертью я исключаю из партии и снимаю со всех государственных постов бывшего рейхсфюрера СС и министра внутренних дел Генриха Гиммлера».

Тасуется колода карт, перераспределяются места в фашистской иерархии. Продолжается возня претендентов на место диктатора. В завещании рейхсканцлером назначается Геббельс. Формируется кабинет, раздаются портфели. Изобретается новый портфель — министра партии, для Бормана.

А взрывы снарядов, сотрясающие бетонированное убежище, оповещают о последних часах третьего рейха.

Война проиграна. Не считаться с этой непреложностью бессмысленно и преступно. Но Гитлер приказывает в завещании новому правительству «продолжать войну всеми средствами» и «до конца придерживаться расовых законов».

Спустя две недели рейхсфюрер СС Гиммлер, допрошенный английскими военными властями, пытался скрыть, что расовый закон означал концлагеря, истребление людей.

«Возможно, в отдельных случаях имели место преступные действия со стороны некоторых введенных в заблуждение лиц, но все это не было «запланировано» или приказано, — заявил он тогда и добавил: — Но в отношении русских и поляков дело обстоит совершенно иначе. Англичане не представляют себе, что это за люди. Было чрезвычайно трудно управлять ими, и концлагеря казались единственно возможным методом».

В этих последних словах Гиммлера — практическое развитие гитлеровских идей о захвате восточных земель.

Справившись с завещанием, Гитлер в тот же день, 29 апреля, попозже, пишет свое последнее послание — начальнику штаба вермахта Кейтелю. Снова о Геринге и Гиммлере, а в заключение — наказ:

«Цель остается та же — завоевание земель на Востоке для германского народа».

Эта фраза — из «Майн кампф». Духом этой книги проникнуто и завещание. На пороге смерти Гитлер в замкнутом кругу тех же идей, которые вынесли его в свое время на поверхность политической жизни и привели Германию к национальной катастрофе.

Завещание не было предано публичной огласке теми, кто получил на это полномочия от Гитлера. Вероятно, потому, что слишком очевидна бессмысленность его, несообразность содержания с тем, что творилось в Германии тех дней.

Фашизм начинал со сколачивания народа на националистической основе, разобщая его со всем общечеловеческим. Льстил, внушая мысль о «расовой исключительности». Для благоденствия такой расы все дозволено, все переступаемо, нет никаких нравственных преград. Фашизм разжигал низменные страсти, ненависть к другим народам, ярый антисемитизм, стремление к порабощению народов в угоду немецкому процветанию.