Приключения атома - Константин Циолковский

Жизнь в общежитии не только была гораздо удобнее, комфортабельнее, опрятнее, но и экономичнее. Тратилось меньше топлива, воды, дезинфекционных средств, одежды и т. д.

В спальне был чистый рай, если не считать забот о грудном дитяти! Но и оно, будучи в тепле, сухости и чистоте, было спокойно. Для ребенка было особенное отделение, с особым регулятором температуры, где она повышалась и была ещё ближе к теплоте тела дитяти.

Насекомых, пыли, бактерий – никаких следов, так как воздух непрерывно проходил через особые фильтры и оставлял в них пыль и убитые бактерии. В каждой камере было и регулирование составом воздуха.

Ребенок обмывался тут же в ванне с проведённой теплой водой. Но родители мылись и чистились в особых уборных и ванных – для женщин особо и для мужчин также.

Спальни с более низкой средней температурой были дальше от центра и назначались для холостых. Одна спальня для мужчин, другая для девушек, особая – для детей.

Ещё более прохладные комнаты прилегали к крайним прозрачным стенам общежития. Там же были собрания, школы, аудитории, мастерские, прогулочные и разные другие залы – для чтения, размышления, разговоров, работы и т. д.

Даже спальни были так светлы, уединенны, чисты и удобны во всех отношениях, что могли служить для самых разнообразных целей.

Ни одна комната не загромождалась ничем лишним. Были только легкие стулья, кресла, столы и постели из сетки и холстины. Всё поразительно легкое, часто висячее, полупрозрачное, тонкое, чистое, легко возобновляемое и очищаемое. Всё можно убрать в несколько секунд, приткнув к стенам, или подняв к потолку.

Красоты, изящных украшений, разных статуэток, фотографий, альбомов – ничего этого тут не было, если не считать красоты людей, их простых и всегда чистых одежд и их благоухающих тщательно обмытых тел. Иногда они украшали себя каким-нибудь цветком, букетом или венком. Были и другие украшения из металлов и камней. Это были очень художественные вещи, в виде искусственных цветов, брошек, застёжек. Но украшениям этим был предел в виде доводов рассудка, общественного разума и законов.

Красота неодушевлённая была более в особых залах, посвя-щённых изяществу. Она была также в гармонии здания, его целесообразности, в удобствах, роскоши мастерских, в прозрачных стенах, в чудесных видах, в садах, полях и во всей окружающей высокой культуре. Не было даже в здании цветов. Ими можно было любоваться в садах.

Был прекрасен закат солнца, звёздное небо, метели, снега, ливни, дожди, грозы, вихри, восход светила. Всем этим можно в волю наслаждаться, сидя в тепле, тишине и покое, – через зеркальные стены здания, через множество чистых окон, вделанных в металлический каркас общежития.

Кроме звезд, ночью сияли электрические огни поездов, дорог, сёл, соседних общежитий, фабрик, аэропланов и дирижаблей.

Неподвижные огни были подобны созвездиям, только они часто составляли красивую и правильную фигуру, а подвижные – то внизу, то в высотах были подобны кометам и планетам.

Вся красота скрашивалась ещё беззаботностью, чувством безоблачного счастья, тихими беседами, мирными работами. Самая смерть никого не страшила, ибо пришло время, когда стали понимать, что её нет, что это одна из иллюзий заблудшего человеческого разума.

Герой наш чувствовал влияние отборного уездного общества на каждом шагу. В селе ему приходилось самому постоянно уступать, снисходить, встречать непонимание, грубость, недоброжелательство и, по правде сказать, порядочно огорчаться. Здесь, наоборот, он встречал сочувствие всему доброму, уступчивость, расположение, вежливость, понимание, предупредительность. Он чувствовал, что это его даже портит. Но зато как хорошо жилось, какой покой был на душе!

Его супруга не была избранной для уездного общества и не была свободна от многих недостатков. Ей то было легко, но жителям уездного посёлка не всегда было приятно иметь с ней дело. Однако они тщательно скрывали свои чувства и великодушно терпели, тем более, что и у многих жены не были выборными.

Мужья внушали им сдерживать себя, намекая на возможность изгнания. Тогда половину времени им пришлось бы проводить в разлуке с мужьями. Это обстоятельство укрощало строптивых жен и делало их кроткими овечками. Впрочем, и у выборных женщин были менее совершенные, невыборные мужья. И мужьям приходилось получать деликатные внушения от жен.

Все члены уездного посёлка половину времени проводили в своих сёлах, в должности очередных президентов. Поэтому они не могли сильно избаловаться в радушии высшего общества, так как способность к терпению восстановлялась в низших обществах.

Должна наступить пора служения в селе и для нашего героя. Не очень то были сладки его мысли относительно возвращения. Но и в уезде были заботы и труды. Также работали в полях и на фабриках, так как не были заняты управлением. Но больше приходилось проводить времени в собраниях, беседах и решении разных вопросов разных проектов, составлении смет, таблиц о своих сёлах и т. д. Меньше было судебных разбирательств, столкновений, дрязг и ссор, и больше оставалось свободного времени, заполненного необязательными делами.

Но все эти чтения и обсуждения так были интересны, что редко кто их избегал.

Фабричные, ремесленные, земледельческие орудия у уездников были гораздо совершеннее, чем у сельских обывателей, и потому на их долю приходилось не более 6 часов обязательного труда.

Также и дети, в общем, были умнее, скромнее, тише. И за ними было меньше ухода. Но плодовитость была чуть-чуть слабее, и нужна была особенная заботливость общества, чтобы она превышала сельскую. И этого достигали. В сёлах много детей умирало вследствие недостаточного ухода. Здесь смертность была, вообще, меньше.

Возвращение в село

Прошло несколько месяцев. Немало узнал нового наш герой, немалому научился, а, главное, всей душой привязался к новому строю и полюбил его. Он подвинул его в науке, технике, миро-познании, нравственности. Герой сладко отдохнул в среде людей более близких ему, укрепился для нелегкой деятельности управления, даже пожелал её.

Наступило время уходить в село. Пришлось проехать около 10 верст по железной дороге. Не прошло и часу, как он был со своим семейством дома.

Не плохо было и в селе, но в силу контраста, оно казалось гораздо хуже, чем прежде. И люди, и убогие домики, и утварь – всё это как бы принизилось, поблекло и вызывало душевное скрытое брюзжание.

Первый момент был всё же горько-приятен. Потом наступила проза, восстановилась привычка, и осталось лишь желание и в селе сделать жизнь такой же, как в уезде.