Узник иной войны - Мэрилин Мюррей

Доктор Дэнилчак откинулся в своем глубоком кресле рядом со мной. «Только подумай, как много людей оказались не столь удачливы, как ты. Они до конца своей жизни будут вынуждены находиться в учреждениях для душевнобольных».

«Пит, я продолжаю считать, что способность к разделению на части, когда боль становится невыносимой, - это именно то, что сохраняет ребенку рассудок».

Пока мы продолжали беседовать и строить теории, я вспоминала часы, проведенный в этой комнате, когда мой Взрослый отчаянно балансировал на грани между разумом и безумием, между жизнью и смертью.

Я бросила взгляд на сильные, добрые руки доктора Дэнилчака, покоящиеся у него на коленях. Эти руки так долго держали «спасательный трос», за который я цеплялась. И мой Ребенок, и мой Взрослый чрезвычайно нуждались в нем, в его мудрости и его силе, чтобы выжить. Да, я стала зависима от него (и от Бабетт) на тот период, когда я проходила терапию. Смертельно перепуганный восьмилетний всегда зависим.

Доктор Дэнилчак был единственным, кто помог мне найти и взрастить своего Естественного ребенка. Я нежно любила его как терапевта, наставника и друга. Он спас мне жизнь.

Но это было почти четыре года назад. С тех пор я сознательно работала над расширением своей системы поддержки. Из-за терроризирующего меня «света» мне вновь понадобился доктор Дэнилчак и эти десять дней терапии. Но в остальном моя зависимость от него постепенно убывала и, наконец, исчезла вовсе. Похоже, я выздоравливала.

16

Хрупкая броня

Два дня спустя, стоя перед зеркалом в ванной комнате, я внимательно изучала свое отражение. Глаза больше не сочились болью. От Берлингема до Феникса, от терзающей боли – к выздоровлению, из комнаты для терапии – к съезду спикеров.

Подкрашивая губы, я вспомнила совет, который Флоренс Литтауэр давала выступающим: «Всегда выглядеть профессионально и быть готовым уложить свою историю в три минуты».

Три минуты! Да разве можно сжать мой рассказ до трех минут!

Я промокнула губы салфеткой, поправила юбку и попыталась приструнить свой страх. Я не только готовилась впервые принять участие в съезде Национальной ассоциации спикеров – существовала некоторая вероятность, что мне предложат выступить этим утром. Всех новых участников попросили отпустить свои визитные карточки в шляпу. Двое из нескольких сотен, впервые участвующих в этом съезде, будут выбраны для того, чтобы произнести импровизированную трехминутную речь.

Не успела я занять месть рядом со своей сестрой Мэри Сью, и шестью другими членами команды КЛАСС, как ведущий достал из шляпы карточку и объявил: «Нашим первым выступающим сегодня будет Мэрилин Мюррей».

Мэри Сью разинула рот, я же почти не удивилась. Направляясь к трибуне, я напомнила себе: ничего не бывает случайным.

Менее чем через две минуты, когда я окончила говорить, зал встал и бурно зааплодировал. Через какое-то время ко мне подошел высокий мужчина. «Привет, меня зовут Ричард. Я хотел спросить, не могли бы мы встретиться завтра за ланчем. Мне бы очень хотелось побольше узнать о том, чем вы занимаетесь».

Наша беседе за ланчем оказалась столь оживленной, что мы возобновили ее за ужином и проговорили до глубокой ночи. Перед тем как попрощаться, я показала Ричарду мои фотографии и образцы моего почерка в период терапии.

«Мэрилин, - вскричал он в изумлении, - не может быть, что это вы! Я бы ни за что вас не узнал».

Пристально разглядывая листок в линейку из моего дневника, на котором я вывела каракулями – «Я не умею писать, мне всего восемь» - он уперся пальцем в строчку в середине страницы. «Взгляните, Вы написали: «Свет делает больно моим глазам». Вы говорили мне, что до недавнего времени ни о каком «свете» не помнили. Однако Вы сделали эту запись тотчас после вашего «вулкана», почти четыре года назад. Видимо, Ваше бессознательное пыталось рассказать вам о том мучительном всеете еще в самом начале».

Я потрясенно уставилась на страницу. «Прежде я никогда этого не замечала. Помнится, сразу после того, как я сделала эту запись, я подумала, что речь идет о свете фар автомобилей, проезжавших мимо».

На следующее утро, за завтраком, стоя в очереди, я заметила приближающегося Ричарда, который выглядел изможденным и каким-то взъерошенным, что никак не вязалось с его прежним элегантным видом.

«Леди, ваше вчерашнее выступление длиной в минуту и пятьдесят пять секунд, изменило мою жизнь. Вчера ночью, после того как мы расстались, я еще долго бродил. В прошлом году умер мой отец, и я до сих пор не разрешал себе переживать свое горе в связи с этим. Наш вчерашний разговор позволил мне войти в контакт со своими чувствами и посмотреть в лицо собственной боли».

Срывающимся голосом он продолжил: «Я всю ночь бродил в пустыне и впервые позволил себе оплакать своего отца. Какое же это целительное переживание!»

В последующие три дня люди подходили ко мне в коридорах, в комнатах для отдыха, в тихих уголках; все они хотели поделиться со мной болью своего детства. Они обнимали и благодарили меня за это.

В тот вечер на торжественном банкете по случаю закрытия съезда я не находила себе места. Господи, не может быть, чтобы все это просто «случилось». Ты по прежнему ведешь меня через все эти события с такой скоростью, что я не успеваю к этому привыкнуть. Как бы отреагировали эти люди, узнай они, что мне предстоит делать завтра?

Вернувшись в номер, я сняла и повесила на вешалку свое расшитое блестками платье. Взглянув на часы, я обнаружила, что для сна у меня осталось совсем немного времени.

День настал чересчур быстро. Я встала и натянула на себя однотонную юбку из грубого хлопка и фланелевую рубашку. Убирая в чемодан драгоценности, я глянула в зеркало – убедиться, что лицо и прическа выглядят как можно более скромно. Я выскользнула из гостиницы, покидая этот волшебный увлекающий мир, где свобода и безопасность считаются чем-то само собой разумеющимися, и приготовилась войти в совершенно иную реальность, где подобной роскоши не существует.

Утром того дня взрослые насильники и растлители малолетних ожидали встречи со мной в тюрьме строгого режима на юге Аризоны.

«Взгляни туда, Мэрилин. Это там».

Я посмотрела, куда указывала рука доктора Мэйзена, пока автомобиль двигался по дороге через пустыню. Здание тюрьмы, до которого было еще далеко, казалось маленьким и ничем не примечательным.

«Мэрилин, я ужасно рад, что ты наконец-то решилась приехать. Я знаю, что тебе было непросто пойти на это. Я целых три года твердил им о тебе. У нас есть даже длинный список людей, которым не терпится тебя послушать».

«Хотелось бы знать, многие ли из них по-прежнему захотят прийти, после того, как узнают о моей скандальной кассете от сегодняшних участников».

Доктор Мэйзен не терял энтузиазма. «Думаю, тебя удивит их смелость. Лечебная программа для людей, совершивших преступления на сексуальной почве, проводится в двух трейлерах в самом конец административного двора. Порой человеку требуется много лет, чтобы набраться мужества «пройти сквозь строй» через открытое пространство к этим трейлерам».

«С трудом представляю, как они на это отваживаются. Ведь тогда всем становится известно, какое именно преступление мы совершил».

«Так и есть. В тюрьме насильники и растлители находятся на самом дне неофициальной иерархии и считаются «законным» объектом для серьезного насилия со стороны других заключенных. Решившись пройти этот страшный путь к трейлерам, они тем самым признаются, что они насильники и извращенцы. Поэтому преступник должен иметь искреннее стремление измениться, прежде чем он совершит этот шаг».

«Выходит, они делают это не для того, чтобы заполучить характеристику о «твердом намерении встать на путь исправления» в свое личное дело?»

«Вовсе нет. Фактически, я обнаружил, что большинство мужчин в здешней терапевтической программе работают с большей отдачей, чем мои заключенные на воле».

«Сколько заключенных во Флоренсе совершили половые преступления?»

доктора Мэйзена, казалось, несколько позабавил этот вопрос. «В том-то весь и фокус. думаю, большинство из тех, кто находится в этой тюрьме, в прошлом совершили то или иное половое преступление. Многие из них ни разу не были признаны виновными в этом или намеренно признавали себя виновным в совершении иного преступления, чтобы суд не рассматривал обвинения в половом преступлении и оно бы не фигурировало в их деле».

Разговор смолк, когда доктор Мэйзен свернул с основного шоссе. Теперь наш конечный пункт маячил прямо перед нами, грозный и внушительный: Флоренс, тюрьма Аризона – бескрайнее пространство бетона над сухой землей, окруженное высоким забором с колючей проволокой.

Вооруженный конвой верхом патрулировал поля за тюремными стенами, где осужденные пропалывали уходящие вдаль хлопковые поля. Раннее утреннее солнце поблескивало в воде ирригационных каналов, приносящих влагу в сухую, выжженную пустыню. Яркие зеленые растения смотрелись довольно странно на фоне сторожевых вышек с пулеметными гнездами и часовыми в форме.