Пазл-мазл. Записки гроссмейстера - Вардван Варжапетян

Хасиды, объяснили бы вы немцам такое дело, а то они обсмолили всю семью Хайма, а он не догорел, спасся.

Вот Хайм Бровастый и сделал обрезание сыну Скрыпника, партизанскому первенцу, первому еврею, обрезанному в Глыбенской пуще. И до него рождались, но до брит-милы не доживали. А тот уже прожил на белом свете целых восемь дней.

Малыша назвали Бен-Цви – Сын войска. Вроде как «сын полка», но не точно, ведь у Бен-Цви были родители. Правда, недолго.

Узнав, что жена родила сына, Скрыпник ушел в самоволку, никого не предупредив. После выяснилось, что он на что-то выменял на хуторе торбу муки, жменю сушеных яблок и баночку меда. Хотел жене и сыночку устроить праздник. И напоролся на полицаев. Отстреливался, но его смертельно ранило.

Первым про это узнал Маркс Брайнин. Был такой, родители назвали его в честь Карла Маркса. Хорошо еще, не «Капиталом». Такие примеры тоже известны.

Всех переполошил: «Нашли Скрыпника. Под обрывом».

Обрыв – это страшенный овражище, там весь наш лагерь мог сховаться. Но если полицаи или сичевики обнаружат, никто не выберется оттуда живым. Ловушка.

Когда со Скрыпника сняли фуфайку и всю одежду, нашли место пулевого удара в сердце. Его двумя разрывными пулями ранило. Первая перебила голень. Он бы, может, где и сховался, но ведь снег, опасался, что по крови дознаются про наш лагерь. Вот и уводил полицаев к обрыву. Отстреливался до последнего патрона. Даже мертвый не выпустил обрез, знал, что в отряде нехватка оружия. И с пробитым сердцем сам бросился с обрыва.

Обрез передали Берлу, – Скрыпник числился во второй роте командиром отделения. А продукты – Циле Скрыпник и ее сыночку. Циля оставила мед и сушеные яблоки, а муку отдала раввину Наумчику – на мацу, у нас же не было мацы, не то что сейчас. И ребе с благодарностью принял.

Наш хлебопек Копылович поскреб под кипой:

– Простите, ребе, но эта мука с кровью, а еврею же такое никак нельзя.

– Хвала Всевышнему, что не вода попала на муку, иначе бы она заквасилась и была бы для мацы уж точно негодной. Спасибо, Копылович, что напомнил: Всевышний велит нам жить по Его законам, а не умирать по ним. Так что испеки нам доброй мацы.

Где он теперь, Бен-Цви Скрыпник? Знает, с какой высоты падал его отец? И на какую высь вознесся? Все тела (кроме людских) падают с одинаковой скоростью. Но ни одно тело не возносится. Лишь человеки.

Тамбов продолжает меня допрашивать. Хоть бы самогона предложил, чем руки им мыть.

– Не мог, понимаешь? Вспомни, может, он хоть выругался, какое-то слово сказал?

– Штайн. Это точно. А первое слово я не расслышал. Коф... копф... И еще: кайн.

– Может, копфштайн? Булыжник?

– Может.

– Немецкий учил? Ну-ка, напиши здесь. Через «s». Немецкое «s» перед «t» читается как «шэ», и пишется соответственно.

Я зачеркнул лишние, осталось: Kopfstein.

– Теперь еще раз, без помарки. И подпись. Как говорится, «исправленному верить». И дату поставь – 12 мая 1943 года.

– Товарищ Тамбов, немец, наверно, подумал, что я камнем ударил.

– А ты чем? Свинчаткой?

– Кулаком.

– Этим вот фаустом?[Faust– кулак (нем.).] Прямо по Гете у нас получается. А мне теперь пальчик за пальчиком разгибать этот самый кулак. Плохо получается, Балабан: труп есть, а фактов нет. Был в Германии? Встать!

И взглядом сверлит: смотреть в глаза, когда спрашивают.

– Чего я там забыл?

– А вот это мне и придется выяснить. Значит, в Германии не был, говоришь. А в Столбцах?

– Где это?

– Ну, не был и не был. Иди, зови командира.

Солнышко. Хорошо. Еще бы выпить, закусить, закурить. Но не предложено Балабану. Хорошо, хоть три сигареты добыл и одну папиросу.

Ой, Веня, не к добру этот Тамбов. И что за фашист такой, что его из земли выкопали, взвесили и измерили.

Вот тебе и фауст. Вот тебе и Гете вместе с Шиллером.

Через много лет, уже сам став дедом, узнал: у Гете был сын Август (незаконнорожденный), добропорядочный бюргер, которому законная жена родила двух сыновей. Так что правнуки Гете вполне могли голосовать за Гитлера. Всего сто лет разделяют события: умер Гете – да здравствует фюрер. Интересно: кто больше объединил Германию – Гете или Гитлер?

Гете знал, чем закончит Германия. «Судьба однажды накажет немецкий народ. Накажет его потому, что он предал самого себя и не хотел оставаться тем, что он есть. Грустно, что он не знает прелести истины; отвратительно, что ему так дороги туман, дым и отвратительная неумеренность; достойно сожаления, что он искренне подчиняется любому безум ному негодяю, который обращается к его самым низменным инстинктам, который поощряет его пороки и поучает его понимать национализм как разобщение и жестокость».

Прав был Гете, напророчив немцам наказание. Только хотелось бы знать, что он имел в виду под наказанием? Нельзя же целый народ, как расшалившегося школьника, поставить в угол или на коленях стоять на горохе. Народ нельзя посадить в тюрьму, хотя в принципе такое возможно. Конечно, такую тюрьму не построишь. А вот концлагерь можно. Опутать всю Германию колючей проволокой, поставить сторожевые вышки с пулеметами, рассчитать, сколько нужно еще крематориев вдобавок к тем, что немцы уже построили для других. Вот пусть и строят. Самообслуживаются.

Но такое никакой немецкий пророк провидеть не мог. Тогда что он имел в виду? Нюрнберг, где повесят дюжину негодяев? И это называется наказание?! Нет, господин тайный советник Иоганн Вольфганг Гете, возмездие окажется страшнее, когда Красная Армия дорвется до немецкого мяса. А вы думали, что солдаты придут к вам домой с марципанами?

Помню 9 Мая 1967-го. Тогда это был еще праздник всего советского народа.

Мы ехали с моим товарищем и его армянским родственником, богатырем с закрученными буденновскими усами, в солдатской гимнастерке, гремевшей медалями и орденами. Автобус двигался какими-то рывками: улицы заполнили люди.

– Паруйр-р, а эти пачэму говорят не по-р-русски?

На эти раскаты «р-р» все устремили глаза, словно фронтовик всех сразу спросил. И на двух молодых немцев уставились, те примолкли.

– Манук, они говорят по-немецки, потому что они немцы.

– Нэмцы? Смотры: он нэмэц, да?! Он ар-р-мянин!

И, видя, что мы не понимаем его, заорал:

– Нэ понымаэшь? Спроси, когда он родился. А в сорок пятом я его маму ебал! – И каждое слово вбивал кулачищем в железную грудь. – Я! Тэпэр панымаэш?

Мы сошли. А немцы поехали дальше. И вот таких – от русских, армян, татар, грузин, казахов, евреев – немки родили больше миллиона детей. Сейчас они взрослые, у них самих дети, на четверть советские.