Клодиус Бомбарнак (перевод Е. Брандиса, Н. Брандис) - Жюль Верн

Пожалуй, евреи здесь сосредоточились в большем количестве, чем в других городах. С тех пор, как Ташкент перешел к русской администрации, положение их значительно улучшилось: они получили гражданские права.

Осмотру города, к сожалению, могу посвятить только два часа и делаю это с присущим мне репортерским усердием. Пробегаю по большому базару, простому дощатому строению, где грудами навалены восточные материи, шелковые ткани, металлическая посуда и различные образцы китайского ремесла, среди которых великолепно выполненные фарфоровые изделия.

На улицах старого Ташкента можно нередко встретить женщин. К великому неудовольствию мусульман, в этой стране нет больше рабынь.

Майор Нольтиц рассказал мне, что слышал сам от одного старого узбека: «Могуществу мужа пришел конец. Теперь нельзя побить жену без того, чтобы она не пригрозила тебе царским судом. Это же настоящее разрушение брака!»

Не знаю, бьют ли еще здесь жен или нет, но если муж это делает, то прекрасно знает, что его могут привлечь к ответственности. Верите ли? Эти странные восточные люди не усматривают никакого прогресса в запрещении рукоприкладства! Быть может, они помнят, что земной рай находился, по преданию, неподалеку от здешних мест, между Сырдарьей и Амударьей, и что праматерь наша Ева жила в этом первобытном саду и, без сомнения, не совершила бы первородного греха, если бы предварительно была немножко побита? Впрочем, не стоит на этом останавливаться.

Мне, правда, не довелось, подобно госпоже Уйфальви-Бурдон, услышать, как местный оркестр исполняет «Нантерских пожарных» в генерал-губернаторском саду, потому что в этот день играли «Отца победы». И хотя эти мотивы отнюдь не местные, они звучали не менее приятно для французского уха.

Мы покинули Ташкент ровно в одиннадцать часов утра. Местность, по которой проходит железная дорога, дальше становится разнообразней. Теперь это волнистая равнина, всхолмленная первыми отрогами восточной горной системы. Мы приближаемся к Памирскому плато. Тем не менее, поезд сохраняет обычную скорость на всем стопятидесятикилометровом перегоне до Ходжента[69]

Мысленно опять возвращаюсь к храброму Кинко. Его незатейливая любовная история тронула меня до глубины души. Жених отправлен багажом… Невеста платит за доставку… Уверен, что майор Нольтиц заинтересовался бы парой голубков, один из которых заперт в клетке, и, думаю, не выдал бы этого железнодорожного «зайца»… Так и подмывает подробно рассказать ему о вылазке в багажный вагон. Но секрет ведь принадлежит не мне одному, и я не вправе его разглашать.

Итак, держу язык на привязи, а следующей ночью, если представится возможность, попытаюсь принести чего-нибудь съестного «улитке». Разве Кинко в его деревянном футляре не походит на улитку в раковине, хотя бы потому, что он может ненадолго выглянуть из своего «домика»!

В Ходжент мы прибываем в три часа пополудни. Земля здесь плодородная, покрытая сочной зеленью. Заботливо возделанные огороды чередуются с громадными лугами, засеянными клевером, приносящим ежегодно четыре или пять покосов. Вдоль дорог, ведущих в город, растут длинными рядами старые тутовые деревья, привлекающие взор своими причудливыми стволами и прихотливо изогнутыми ветками.

И этот город разделен на две половины — старую и новую. Если в 1868 году в Ходженте насчитывалось только тридцать тысяч жителей, то теперь население увеличилось до сорока пяти — пятидесяти тысяч. Это — естественное следствие расширения торговых связей: новые рынки притягивают к себе продавцов и покупателей.

В Ходженте мы стоим три часа. Я наношу городу беглый репортерский визит, прогуливаюсь по берегу Сырдарьи. Через эту мутную реку, омывающую подножие высоких гор, перекинут мост, под средним пролетом которого проходят довольно крупные суда.

Погода очень жаркая. А так как Ходжент, словно ширмой, защищен горами, степные ветры до него не доходят. Это один из самых душных городов в Туркестане.

Я встретил супругов Катерна. Комик настроен весьма благодушно.

— Я никогда не забуду Ходжента, господин Клодиус.

— Почему?

— Видите вы эти персики? — отвечает он, показывая мне увесистый пакет с фруктами.

— Они превосходны…

— И совсем не дороги! Четыре копейки за килограмм, иначе говоря, двенадцать сантимов!

— Это потому, что персиками тут хоть пруд пруди. Персик — азиатское яблоко, и первая его вкусила некая… мадам Адам[70].

— В таком случае, я ее охотно прощаю! — восклицает госпожа Катерна, впиваясь зубами в сочный плод.

От Ташкента рельсовый путь круто спускается к югу, по направлению к Ходженту, а оттуда поворачивает к востоку на Коканд. На станции Ташкент он ближе всего подходит к Великой Сибирской магистрали. Сейчас уже прокладывается новая ветка, которая вскоре соединит Ташкент с Семипалатинском, и таким образом железные дороги Средней Азии примкнут к дорогам Северной Азии, образуя единую сеть[71].

За Кокандом мы повернем прямо на восток и, миновав Маргелан и Ош, помчимся вдоль ущелий Памирского плато, чтобы выйти на туркестано-китайскую границу.

Едва поезд тронулся, как пассажиры заполнили вагон-ресторан.

Я не вижу среди них ни одного незнакомого лица. Новые пассажиры появятся только в Кашгаре. Там русская кухня уступит место «небесной», и, хотя это название напоминает нектар и амброзию Олимпа, возможно, что мы много потеряем от такой перемены.

Фульк Эфринель сидит на своем обычном месте. Легко почувствовать, что между — ним и мисс Горацией Блуэтт установилась интимная дружба, основанная на сходстве вкусов и наклонностей.

Никто из нас не сомневается, что дело идет к браку, и они заключат его, как только сойдут с поезда. Это будет достойный финал железнодорожного романа американца и англичанки. По правде говоря, роман Зинки Клорк и Кинко мне гораздо больше по душе.

Мы в своей компании. «Мы» — это самые симпатичные из моих номеров — майор Нольтиц, супруги Катерна, молодой Пан Шао, который отвечает на тяжеловесные шутки комика тонкими парижскими остротами.

Обед хороший, настроение веселое. Знакомимся с третьим правилом благородного венецианца Корнаро, давшего определение истинной меры еды и питья. Пан Шао сам вызывает доктора на этот разговор, и Тио Кин поучает его с истинно буддийской невозмутимостью.

— Это правило, — говорит он, — основано на том, что каждый темперамент, в зависимости от пола, возраста, физического сложения и жизнеспособности, требует разного количества пищи.

— А каковы, доктор, потребности вашего собственного темперамента? — интересуется господин Катерна.