Охота на привидений - Артем Кораблев

— Сердце у него, инфаркт, — сказал врач. — Сейчас пусть лежит. Трогать нельзя. Я вечером еще зайду и поутру, если доживет. Детям надо весточку послать.

И ушел, оставив у постели больного попа дьякона и отца Николая. Дьякон Антон тут же побежал телеграммы в Калинин и Москву детям протоиерея отбивать. Как ушел, отец Михаил бредить начал. Метался, хватал себя за грудь. Стонал, что-то бормотал иногда, не разберешь только что. Где он был? Что ему виделось?

Потом Колька Михеев вернулся, привел с собой тетку Антонину, прихожанку отца Михаила. Она богомольная была женщина, в церковь каждое воскресенье ходила, ни один праздник церковный не пропускала. Согласилась с больным протоиереем посидеть. А отца Николая Колька с собой увел, составлять опись церковного имущества.

Вечером перед приходом врача отец Михаил в себя пришел, хотел на кровати сесть, Антонина его удержала.

— Кто здесь? — спросил больной.

— Это я, Антонина Михеева, лежи батюшка, будь покоен.

— Антонина? А-а, помню. Слышь, Антонина, это еще не конец.

— Какой конец, батюшка, лежи — поправишься.

— Да не о том я. Граду сему не конец еще, вот я про что. Я это видел, Антонина. Только сначала камня на камне здесь не останется, и "мерзость запустения" тоже будет. Но и это еще не конец. Не допустит того Матерь Божия, защитница земли русской. Надо нам только образ ее спасти, и все возродится, вместе с храмом ее возродится. Слышь, Антонина?

— Слышу, слышу, батюшка, — плакала женщина, — ты уж лежи только, больной ведь.

Опять пришел врач, опять щупал пульс, опять сделал укол. Как и в первый раз, отец Михаил успокоился и, кажется, заснул. К ночи вернулся усталый отец Николай с дьяконом. Отпустили Антонину. Потом и Николай к семье ушел, а дьякон Антон остался. Сидел-сидел, видит, больной спит, и сам рядом прилег на диванчик да скоро заснул.

Отец Михаил очнулся в ночи. Привычно, по-домашнему, тикали ходики, рядом кто-то храпел. Больной приподнялся на локте, боли не было, только тяжелый булыжник лежал за грудиной непосильным грузом. Тошнило.

Стараясь не шуметь, отец Михаил сел и спустил ноги с кровати. Взял в руку свою обувку и босиком подошел к стоявшему у стены шкафчику. Потихоньку в темноте выдвинул один ящик, нащупал там спички, взял их, затем так же тихо вышел из дому. Храпящий не проснулся.

На свежем воздухе больному немного полегчало. Отец Михаил смог даже присесть на ступеньки крыльца и обуться. С трудом, но поднялся. Знобило, однако прежней боли в груди он не чувствовал, вот только булыжник.

Как и утром, протоиерей знал, куда ему надо идти. Этот путь был хожен им многократно за долгие годы жизни в Ворожееве. Легко ориентируясь во тьме, он двигался в сторону храма. Как и утром, он не пошел к его входу. Да теперь это было и бессмысленно. Ключи от храма лежали в правлении, и на дверях появился дополнительный здоровенный амбарный замок. Окна тоже затворены и заперты изнутри, да он бы и так туда не вскарабкался, сил оставалось немного.

Отец Михаил, как и утром, обошел храм со стороны двух топольков. Как и утром, отправился на кладбище. Только теперь он не блуждал по нему, а шел уверенно и целенаправленно к склепу помещика Куделина. Подойдя к куполу усыпальницы, он вытащил из-под сутаны тяжелый ключ на широкой тесьме, вставил его в черную скважину. Со скрипом ключ повернулся в замке, с металлическим скрежетом отворилась тяжелая дверь. Протоиерей еще ни разу не входил в эту дверь, но внутреннее помещение склепа ему было прекрасно знакомо. Он уверенно пересек его и уперся во вторую дверь, ведущую в подземелье. Отворив и эту без всякого ключа, отец Михаил ощупью спустился по узкой каменной лесенке. В самом низу он остановился и стал шарить рукой у подножия последней ступеньки. Поднял оставленную здесь свечу и запалил с помощью спички фитиль. Дрожащий огонек с трудом рассеял непроглядную тьму, высветив часть выложенной кирпичом стены и похожий на арку свод подземелья.

Многократным эхом отдавались шаги протоиерея, когда он шел этим одним ему известным путем в церковь. Он прошел место своего тайника, где хранил уже исписанные тетради дневника. Здесь им и место. Не они были нужны отцу Михаилу.

Он достиг тупика, но вверх вела совершенно вертикальная лестница. По ней он не раз спускался и посещал подземелье и, гораздо реже, — склеп Куделина. Отец Михаил долго стоял перед препятствием, собираясь с духом и силой. Наконец полез вверх. Медленно, ступенька за ступенькой, прислушиваясь к тому, что творится в его груди. Спешить было нельзя, чтобы не разбудить притаившуюся в булыжнике боль.

Подъем закончился, отец Михаил откинул люк и оказался в храме возле клироса. Прикрывая рукой свет пламени свечи, он приблизился к чудесной иконе, перекрестился, приложился к образу и, шепча молитву, взял икону с ее многолетнего места.

Тяжек был обратный путь протоиерея из храма. Боль вернулась в мгновенье жестокой волной. У него еще хватило сил затворить за собой люк, по лестнице он почти сполз, свеча при этом погасла, и не было больше ни сил, ни времени, чтобы снова зажечь ее. По подземному ходу отец Михаил двигался вдоль стены, опираясь на нее плечом и прижимая к груди обеими руками икону. Самым трудным испытанием оказалась маленькая лесенка перед склепом. Но и ее преодолел священник. Отдышавшись, он вновь пересек склеп, открыл его дверь и, выйдя на улицу, даже нашел силы запереть за собой замок. Но больше уже он ничего не видел. Тьма окутала его со всех сторон, хоть рассвет уже и побеждал ночь. Он шел, еле переставляя ноги, не зная и не видя куда. Наконец он упал и не смог больше подняться.

В это время отца Михаила посетил Ангел.

Так или примерно так, как представляется мне, разворачивалась ворожеевская трагедия в тот жаркий июль сорок первого года. А узнали мы все это очень скоро после завершения наших опасных приключений с погоней и перестрелкой.

Благие намерения моего отца — вывезти меня и Светку из Ворожеева к началу занятий — были перечеркнуты случившимся. Нечего было и думать еще раз пытаться выбраться этим вечером в Москву, да еще на "УАЗе" без лобового стекла и с разбитой фарой. Нас бы и не выпустили. Отец общался с милицией допоздна. Хорошо еще, что смог позвонить маме и Андрею Николаевичу, сообщил, что задерживаемся.

В Ворожеево мы вернулись уже около одиннадцати вечера. Однако никто там и не думал ложиться спать. За долгие годы покоя и запустения деревня впервые была так взбудоражена. Почти все ее теперешние обитатели собрались у бабы Дуни. Несмотря на позднее время, отправились туда и мы.

Баба Дуня стала царицей бала. Она восседала во главе стола, за которым разместились все. Здесь были: я, Светка, Пал Палыч, мой отец, дядя Егор и даже Володя с Игорем, не успевшие еще покинуть Ворожеево. Старик Максимыч впервые так поздно покинул свое жилище, не опасаясь встретиться с духом Куделина. Лишь беднягу Вовку тетя Катя никуда не отпустила и утолкала в постель, оставшись вместе с сыном.

Мы наголодались после зсех дневных приключений, и хозяйка потчевала нас за столом чаем и всевозможными своими деликатесами.

— Теть Дунь, давай колись, рассказывай, откуда икону взяла, — прожевав блин с вареньем, настаивал Пал Палыч.

— Так я же уже рассказала, — отбивалась старушка.

— То не нам, — возражал ее племянник — Давай теперь нам рассказывай. Без нас сейчас бы и след этой иконы простыл.

— Ох, Пашка, ну что с тобой делать, слушайте. Да и рассказывать-то особенно нечего.

В тот день, когда церковь разоряли в Ворожееве, когда Аня с Николаем иконы из нее выносили, я раным-рано встала.

Пошла скотину свою проведала, да и собиралась на работу идти. Я тогда в коровнике работала. А перед тем надо было мне еще за водой сходить. А колодец-то в деревне, сам знаешь, он и сейчас на том же месте.

— Ну, ну, — кивнул головой Пал Палыч.

— Баранки гну, — откликнулась баба Дуня. — Вышла я из дому, да в сторону Ворожеева-то и пошла. Вижу — в пыли на другой стороне дороги у березок, что вдоль кладбищенской ограды растут, лежит кто-то. Я думала, пьяный валяется, хотела обойти. Потом соображаю, дай гляну кто, может, кто-то из знакомых. Подошла, да и ахнула. Лежит отец Михаил. Лицом вниз и руки под себя подобрал.

Я тогда в церковь-то не ходила, хоть мать у меня была верующей, сам знаешь. Да так я в церковь-то ходить и не научилась. До сих пор мне все там как-то не так кажется. Но и в комсомоле я не была. Меня за то много ругали. Премий не давали. Много было всякого, да что поминать. Только отца своего я им простить не могла. Вот и в комсомоле не была тоже. А отец Михаил, он к нам, когда я еще до замужества с матерью жила, заходил. Заходил, с ней часто беседовал, и я знала, что он добрый. Хороший человек был наш поп, царствие ему небесное. Вот и жалко мне его стало. Да и вообще любого человека жалко. Вижу ведь, случилось что-то, не стал бы он так пьяным валяться. Выпить он, конечно, мог, как и все, но не допьяна. Я сначала сразу самое худшее подумала. Думаю, убили попа. Испугалась, хотела бежать. Потом все-таки подошла, наклонилась и за плечо его тронула. А он вдруг застонал и голову поднял. "Ты, говорит, кто? Ангел?" Я ему: "Отец Михаил, какой я ангел, я Дуня Михеева". Я тогда уж замужем была и фамилию мужа взяла. Но вижу, что поп наш на меня смотрит и не узнает и вообще мало чего понимает. Взгляд у него такой туманный. Он мне опять говорит: "Умираю. Спаси". Я ему: "Сейчас, отец Михаил, кого-нибудь кликну". Алешка-то мой уже на войне был, так хотела в деревню бежать. А он: "Стой! Не надо! Не зови никого!" И вроде бы даже и немного очухался, взгляд у него просветлился. Поднялся на колени и говорит: "Не меня спасать надо, милая, а Ее". И икону мне эту протягивает. "Возьми, говорит, и спрячь. Сохрани, покуда время придет. Чрез нее весь град сей спасется. Только им не отдавай, тогда конец всему будет". Взяла я у него икону из рук, а он так лицом-то опять в пыль и повалился. Я плачу, жалко его, сама не знаю, что делаю. Бегом домой, икону отнесла и в комнатку, где мы с Алешей моим жили, ее положила. Спрятала на кровати под одеяло и бегом обратно. А он все лежит и уж не отзывается. Ну, тут я побежала в деревню, а у закрытой церкви дьякон Антон мечется, отца Михаила разыскивает. Я его к нему прямо и отвела.