Аннотация - Николай Инодин

Так было, так есть и быть так должно впредь, пока не прервётся солнечный путь над нашими головами.

Тренькнули в последний раз струны, повисла в доме тишина. Только слышно было, как Бутюк с чавканьем гусиную ногу обгрызает. Ему, недотёпе, рассказ Савастея ни к чему был, а поесть вкусно редко доводилось. Вот и навёрстывал. Весь настрой поломал. Посмеялись над телепнем, потом сами решили подкрепиться. Начали петь. Затем игры играли, ещё перекусили, уговаривали Романа на заморские песни, насилу отговорился. Снова истории рассказывали - так до первых петухов и досидели. Как голосистый крикун заорал, стали расходиться каждый к своему делу, зевая и протирая глаза.

***

Что человеку, неделями дремавшему вполглаза, сжимая мокрый, холодный румпель, одна бессонная ночь? Сегодня парни не ждут тренировки, сейчас быстренько обиходят лошадей и улягутся караулить подголовники, чтоб не сбежали ненароком с покрытых шкурами лавок. А Рома может, наконец, отвести душу, потешить тело и разум.

Солнце поднимается поздно и садится рано, устало проходит короткий путь, цепляясь брюхом за верхушки деревьев. Это куда больше, чем доставалось истосковавшемуся по его свету ученику Каменного Медведя год назад.

Привычно лежит в ладони тяжесть верного посоха, медленно, под счёт сердечного ритма раздвигается грудная клетка, опускается диафрагма, расправляя лёгкие, впуская навстречу току крови наполненный кислородом и живительным хвойным ароматом воздух. Выдох уносит отданный кровью углекислый газ, с ним уходит сонная вялость, ленивой ватой наполняющая мышцы.

Вдох, другой, третий - каждый немного короче и глубже предыдущего. И резкий выдох, во время которого застывшее обряжённой в штаны статуей светлой бронзы тело превращается в бешеную струю воды, прорвавшую плотину неподвижности. Радостно взревел разрываемый посохом воздух, не змеями даже - хоботами могучих слонов метнулись вокруг разворачивающегося торса руки, разгоняя и направляя привычную тяжесть древесины. Не устояв, присоединились к танцу ноги, почти не отрываясь от поверхности, скользят над самой землёй. Плеснула сила, родившаяся с дыханием где-то недалеко от пупа, обернула Романа, укутала, вместе с летящими концами посоха обозначила сферу, в которую никому, кроме него, нет хода. Отозвалась Земля, ласковой ладонью поддержав вырвавшийся на свободу вихрь человеческого тела, подхватил Воздух, обрадовавшийся возвращению партнёра. Не успевая за Ромой, отстали и растворились мысли, прекратив отвлекать хозяина, забылись слова, ненужные для общения с Миром.

Мышцы, прогреваясь, бросали тело в такт неслышной никому мелодии, постоянно ускоряя движения летающего над лугом человека. Кочки и разбросанные там и сям коряги не помеха, человек-зверь не умеет оступаться, споткнуться для него - лишь уловка, позволяющая заронить в противника напрасную надежду. Он идёт сквозь кусты, ветви которых играют с ним, уступают дорогу, боясь разлететься вокруг ворохом изломанной щепы. Человека ведёт радость - радость здорового, сильного тела, жаждущего движения каждой, самой маленькой своей части, усиленная поступающими в мозг эндорфинами.

Быстрее, быстрее, ещё быстрее, и вдруг, ощутив всем существом, всеми обострившимися шестью, нет, двенадцатью, или, может быть, шестьюдесятью чувствами он замирает на невозможную, бесконечную вечность между двумя ударами сердца, и, вновь родившись, продолжает движение медленно, как в замедленном воспроизведении, будто Воздух, внезапно сгустившись, липким сиропом связал его члены.

Времени нет, оно отдыхает, с улыбкой доброго друга стоит рядом, любуясь безупречными движениями человека. Рядом с ним сидит Маха, прикрыв глаза от удовольствия - серая гедонистка тащится, впитывая Ромины эмоции.

Вот Мир вокруг опять изменился, и изменился вместе с ним человек, снова ускоряя свои движения. Теперь это не просто танец - движения точны, но отрывисты, это удары и отбивы, отскоки, уходы и уклонения. Взвинтился темп, но где-то на границе восприятия ощущается чужое внимание, лишнее сейчас, вызывающее раздражение. Достаточно.

Роман замедляется и останавливается, резким выдохом выбросив из лёгких весь воздух. Восстанавливает дыхание и заставляет себя открыто и широко улыбнуться подходящему Крумкачу.

Начальник заставы уважительно приветствует чужеземца и, помявшись, задаёт вопрос, милицейской мигалкой бьющийся у него в глазах:

- Ты ЭТОМУ ополченцев учить собираешься?

Роман, уже по-настоящему радуясь, легко касается пальцами правой руки его предплечья.

- ЭТОМУ научить нет можно. ЭТО надо жить. Волноваться нет надо. Пошли?

И они пошли к недалёкому хутору, пытаясь обсуждать предстоящую учёбу, и Шишагов сбивал по дороге боевым посохом сухие колючие шарики репейника - по одному, не задевая соседних.

Кусок густо посоленной лепёшки исчезает с ладони, взамен кожу обдаёт тёплым влажным выдохом. Бархатные черные губы на всякий случай ещё проходятся по руке, сиреневый глаз из-под светлой чёлки смотрит с упрёком - что, второго куска не будет?

Роман крепко хлопает Тора ладонью по шее - Акчей сказал, что из-за толстой шкуры более нежные движения лошадь не воспринимает. Жеребец задирает голову и кладёт её Шишагову на плечо. Со стороны кажется, что он что-то шепчет хозяину на ушко. Радость общения это, конечно, чудесно, но время делу. Самодельная щётка ходит по светло-жёлтой шкуре. Пару раз по шерсти, разок против. Морду просто протереть куском влажной замши. Напоследок самое приятное - расчесать хвост, который так любит собирать сухие репьи. Тор, при всём своём к хозяину уважении, не устоял перед искушением, наступил копытом на ногу. Сапог из двухслойной кожи - не обёрнутая тряпкой стопа, Роме такие фокусы не страшны, но порядок должен быть. Удар кулака в бок и мысленный посыл устанавливают ноги жеребца в должное положение. Теперь уздечка, и, в самом конце - страховочный ремень. Тихонько выводит Тора из сарая, шикнув на двух остающихся лошадей, и отходит от хутора, ведя коня в поводу.

Ну да, Роман решил поездить верхом в одиночку, без советов Акчея. Потому что иначе на лошади едет Акчей, хоть бьётся о конский хребет Ромина задница. Пора уже самому ощутить - как нужно, не по командам. Упомянутую часть тела обтягивают новые льняные штаны, со швами только на наружной поверхности бедра - первый предмет одежды Шишагова, сшитый ловкими пальцами Прядивы. Грубая льняная ткань тоже не подарок, поэтому долго кататься Роман не собирается, но всё же...

Хорошо, что Ромин скакун не сильно велик ростом, запрыгнуть на его спину нетрудно. Устроившись поудобнее, Рома подбирает повод и трогает жеребчика каблуками. Тор идёт шагом, тропинка не спеша тянется им навстречу. Грунт, схваченный ночным морозцем, ещё не оттаял, звонко топают крепкие копыта, никогда не знавшие подков. Проходя мимо стоящей у самой тропы ёлки, Тор дёргает головой, рвёт, и какое-то время довольно хрупает, пережёвывая зелёную хвою.