Сто лет одиночества - Габриэль Маркес

В одну такую полную сомнений ночь, услышав голос Пилар Тернеры, распевавшей во дворе с солдатами, он попросил её погадать. «Береги рот, — вот всё, что Пилар Тернере удалось выведать у карт после того, как она трижды разложила и снова собрала их. — Не понимаю, что это значит, но предупреждение очень ясное — береги рот». Через два дня кто-то дал одному из ординарцев чашку кофе без сахара, тот передал её другому ординарцу, другой третьему, пока, переходя из рук в руки, она не очутилась в кабинете полковника Аурелиано Буэндиа. Полковник кофе не просил, но, раз уже его принесли, взял и выпил. Кофе содержало дозу яда, достаточную, чтобы убить лошадь. Когда полковника Буэндиа доставили домой, его затвердевшие мышцы были сведены судорогой, язык вывалился изо рта. Урсула отвоевала сына у смерти. Очистив ему желудок рвотным, она завернула его в нагретые плюшевые одеяла и два дня кормила яичными желтками, пока измученное тело не приобрело нормальную температуру. На четвёртый день полковник был вне опасности. По настоянию Урсулы и офицеров он, вопреки своему желанию, пролежал в постели ещё целую неделю. Только в эти дни узнал он, что его стихи не были сожжены. «Мне не хотелось спешить, — объяснила Урсула. — Когда в тот вечер я пошла разжигать печь, я сказала себе: лучше повременить, пока не принесли его мёртвым». В тумане выздоровления, окружённый запылившимися куклами Ремедиос, полковник Аурелиано Буэндиа перечитал свои рукописи и вспомнил все решающие моменты своей жизни. Он снова стал писать стихи. За долгие часы болезни, отрешённый ею от превратностей зашедшей в тупик войны, он разложил на составные части и зарифмовал опыт, приобретённый им в игре со смертью. И тогда мысли его приобретали такую ясность, что он смог читать их слева направо и наоборот. Как-то вечером он спросил полковника Геринельдо Маркеса:

— Скажи мне, друг, за что ты сражаешься?

— За то, за что я и должен, дружище, — ответил полковник Геринельдо Маркес, — за великую партию либералов.

— Счастливый ты, что знаешь. А я вот только теперь разобрался, что сражаюсь из-за своей гордыни.

— Это плохо, — заметил полковник Геринельдо Маркес.

Его беспокойство позабавило полковника Аурелиано Буэндиа.

— Конечно, — сказал он. — Но всё же лучше, чем не знать, за что сражаешься. — Он посмотрел товарищу в глаза, улыбнулся и прибавил: — Или сражаться, как ты, за что-то, что ничего ни для кого не значит.

Раньше гордость не позволяла ему искать союза с повстанческими отрядами во внутренних областях страны до тех пор, пока вожди либеральной партии не откажутся публично от своего заявления, что он разбойник. А ведь полковник Аурелиано Буэндиа знал: стоит ему поступиться самолюбием — и порочный круг, по которому движется война, будет разорван. Болезнь предоставила ему возможность поразмыслить. Он уговорил Урсулу отдать ему её солидные сбережения и остатки дедовского золота из заветного сундучка, назначил полковника Геринельдо Маркеса гражданским и военным правителем Макондо и отбыл из города устанавливать связи с повстанцами внутри страны.

Полковник Геринельдо Маркес не только был самым доверенным лицом полковника Аурелиано Буэндиа, в доме Урсулы его принимали как члена семьи. Мягкий, застенчивый, от природы деликатный, он тем не менее больше чувствовал себя на месте в бою, чем в кабинете правителя. Политическим советникам ничего не стоило сбить его с толку и завести в лабиринты теории. Но зато он сумел создать в Макондо ту атмосферу деревенской тишины и спокойствия, в которой полковник Аурелиано Буэндиа мечтал умереть на старости лет, занимаясь изготовлением золотых рыбок. Несмотря на то, что полковник Геринельдо Маркес жил у своих родителей, он два-три раза в неделю обедал в доме Урсулы. Он не по возрасту рано обучил Аурелиано Хосе обращению с оружием и военному делу и с разрешения Урсулы поселил юношу на несколько месяцев в казарме, чтобы сделать из него мужчину. За много лет до этого, будучи почти ребёнком, Геринельдо Маркес признался Амаранте в любви. Но она была так увлечена своей неразделённой страстью к Пьетро Креспи, что лишь посмеялась над ним. Геринельдо Маркес решил ждать. Как-то раз, ещё находясь в тюрьме, он послал Амаранте записку с просьбой вышить на дюжине батистовых платков инициалы его отца. К записке он приложил деньги. Через неделю Амаранта принесла ему в тюрьму готовые платки вместе с деньгами, и они долго беседовали, вспоминая прошлое. «Когда я выйду отсюда, я женюсь на тебе», — сказал ей Геринельдо Маркес при расставании. Амаранта засмеялась, но, обучая детей читать, думала с тех пор о нём, и ей захотелось воскресить в себе ради него ту юную страсть, которую она испытывала к Пьетро Креспи. По субботам, в день свиданий с арестованными, она заходила к родным Геринельдо Маркеса и вместе с ним шла в тюрьму. В одну из таких суббот Урсула застала дочь на кухне — Амаранта ждала, когда испекутся бисквиты, чтобы отобрать самые лучшие и завернуть в специально для этого вышитую салфетку. Урсула была очень удивлена.

— Иди за него замуж, — посоветовала она. — Вряд ли тебе ещё раз встретится такой человек.

Амаранта сделала презрительную мину.

— Очень нужно мне гоняться за мужчинами, — ответила она. — Я несу Геринельдо бисквиты, потому что жалею его, ведь рано или поздно он будет расстрелян.

Она сказала о расстреле, сама в него не веря, но как раз в эту пору правительство публично заявило, что казнит полковника Геринельдо Маркеса, если мятежные войска не сдадут Риоачу. Свидания с заключённым были отменены. Амаранта скрылась в спальню и обливалась слезами, угнетённая сознанием вины, напоминающей то чувство, что мучило её, когда умерла Ремедиос: казалось, её безответственные слова второй раз накликали смерть. Мать утешила её, заверила, что полковник Аурелиано Буэндиа обязательно придумает, как помешать расстрелу, и пообещала: вот кончится война, и она сама позаботится о том, чтобы заманить Геринельдо. Урсула выполнила своё обещание раньше назначенного срока. Когда Геринельдо Маркес снова пришёл к ним, облечённый высоким зеванием гражданского и военного правителя, она встретила его как родного сына, окружила тонкой лестью, стараясь удержать в доме, и возносила к небу горячие мольбы: пусть он вспомнит о своём намерении взять Амаранту в жены. Просьбы Урсулы, по-видимому, были услышаны. В те дни, когда полковник Геринельдо Маркес приходил в дом Буэндиа обедать, он оставался потом в галерее с бегониями — играть в шашки с Амарантой. Урсула приносила им кофе и бисквиты, а сама смотрела, чтобы дети не нарушали их уединения. Амаранта усиленно пыталась раздуть в своём сердце покрытые пеплом забвения угли сжигавшей её в юности страсти. С волнением, которое что ни день становилось всё более невыносимым, она ждала теперь появления полковника Геринельдо Маркеса за обеденным столом и вечерней партии в шашки. В обществе этого воина с грустным, поэтическим именем,[13] пальцы которого неприметно дрожали, передвигая шашки, время летело словно на крыльях. Но в этот день, когда полковник Геринельдо Маркес снова попросил Амаранту стать его женой, она опять отказала ему.

— Я ни за кого не пойду, — сказала Амаранта, — тем более за тебя. Ты так любишь Аурелиано, что готов жениться на мне только потому, что не можешь жениться на нём.

Полковник Геринельдо Маркес был человеком терпеливым. «Я подожду, — сказал он. — Рано или поздно я тебя уговорю». И продолжал посещать дом. Запершись в своей комнате, подавляя тайный стон, Амаранта затыкала уши пальцами, чтобы не слышать голоса претендента на её руку, рассказывающего Урсуле последние новости о войне, и, умирая от желания увидеть его, она всё же находила в себе силы не выйти к нему.

У полковника Аурелиано Буэндиа в ту пору было ещё достаточно свободного времени, чтобы каждые две недели посылать в Макондо подробные сообщения о ходе дел. Но Урсуле он написал только один раз, примерно через восемь месяцев после отъезда. Специальный курьер доставил конверт с большой сургучной печатью, в нём лежал листок бумаги, на котором было написано каллиграфическим почерком полковника: «Берегите папу — он скоро умрёт». Урсула встревожилась: «Раз Аурелиано так говорит, значит, он знает». И попросила помочь ей перенести Хосе Аркадио Буэндиа в спальню. Он был не только такой же тяжёлый, как раньше, но за долгие годы сидения под каштаном развил в себе способность по желанию увеличивать свой вес, да так, что семеро мужчин не могли поднять его со скамейки и были вынуждены тащить до кровати волоком. Сильный запах цветущего каштана, грибов и застарелой сырости пропитал воздух спальни, когда в ней обосновался этот огромный, опалённый солнцем и вымоченный дождями старик. На следующее утро его постель оказалась пустой. Обыскав все комнаты, Урсула нашла мужа снова под каштаном. Тогда его привязали к кровати. Несмотря на то, что Хосе Аркадио Буэндиа сохранил свою прежнюю силу, он не оказал сопротивления. Ему было всё безразлично. Если он и возвратился под каштан, то не потому, что сознательно хотел этого, а потому, что тело его привыкло к месту. Урсула ходила за мужем, носила ему еду, рассказывала новости об Аурелиано. Но, по правде говоря, Хосе Аркадио Буэндиа уже давно был способен общаться только с одним человеком — с Пруденсио Агиляром. Совсем рассыпающийся от смертной немощи, Пруденсио Агиляр дважды в день приходил беседовать с ним. Они говорили о петухах, собирались устроить вместе питомник, где будут выращивать замечательных птиц — не для того, чтобы радоваться их победам: они им тогда будут не нужны, — а просто чтобы иметь какое-нибудь развлечение во время нескончаемого и нудного воскресного дня смерти. Это Пруденсио Агиляр умывал Хосе Аркадио Буэндиа, кормил его и рассказывал ему интересные новости о каком-то неизвестном, которого звали Аурелиано и который был полковником где-то на войне. Оставшись один, Хосе Аркадио Буэндиа находил утешение в сне о бесконечных комнатах. Ему снилось, что он встаёт с кровати, отворяет дверь и переходит в другую, такую же точно, как эта, комнату, с такой же точно кроватью со спинкой из кованого железа, с тем же плетёным креслом, с тем же маленьким изображением Девы Исцелительницы на задней стене. Из этой комнаты он переходил в другую, точно такую же, дверь которой открывалась в другую, точно такую же, и потом в другую, точно такую же, — и так до бесконечности. Ему нравилось переходить из комнаты в комнату — было похоже, что идёшь по длинной галерее меж двух параллельных рядов зеркал… Потом Пруденсио Агиляр трогал его за плечо. Тогда он начинал постепенно просыпаться, возвращаясь вспять, из комнаты в комнату, совершая долгий обратный путь, пока не встречался с Пруденсио Агиляром в той комнате, которая была настоящей. Но однажды ночью, через две недели после того, как Хосе Аркадио Буэндиа переселили на кровать, Пруденсио Агиляр тронул его за плечо, когда он находился в дальней комнате, а он не пошёл назад и остался там навсегда, думая, что эта комната и есть настоящая. На следующее утро, отправившись к мужу с завтраком, Урсула вдруг увидела, что по коридору навстречу ей идёт какой-то мужчина. Он был маленький, коренастый, в платье из чёрного сукна и в огромной чёрной шляпе, надвинутой на печальные глаза. «Господи Боже мой, — подумала Урсула. — Я могла бы поклясться, что это Мелькиадес». Но это был Катауре, брат Виситасьон, который бежал из дома, спасаясь от эпидемии бессонницы, и с тех пор пропал без вести. Виситасьон спросила, почему он вернулся, и он ответил на торжественном и звучном языке своего племени: