Гвоздь в башке - Юрий Брайдер

Нынешней ночью постель со мной делили две девки-заложницы, правда, не по своей воле. Закон я нарушил, тут спору нет. Но ведь не в первый же раз. Когда-нибудь придется за все ответ держать.

Были они обе из рода Торкеля Длиннобородого, моего давнего врага. Это с их братьями нам предстоит сегодня сразиться. Одну, кажется, зовут Аста, а вторую — Сигни.

Интересно, с кем из них я совокуплялся сегодня ночью? Или с обеими сразу?

— Эй! — Я содрал с девок овчину, которой они прикрывались. — Вставайте! Не у себя дома на полатях!

Одной, судя по пышной заднице, уже пора было замуж. Вторая выглядела совсем еще девчонкой. Ноги, как у жеребенка, кошка между ними проскочит.

Обе таращились на меня, как волчата. Надо бы перед боем с ними всласть позабавиться, да времени нет — дружинники за окном уже гремят оружием.

Я накинул на голое тело просторную рубаху и велел старшей из сестер:

— Завяжи рукава.

Она до самых глаз натянула на себя овчину и злобно прошипела:

— Петлю бы я на твоей шее завязала, душегуб.

Вся в отца. Тот тоже хулил меня последними словами, даже когда издыхал. Скоро увидим, в кого уродились его сыновья.

— Хватит дуться, — сказал я примирительно. — Сегодня будет славный день. Встретишься со своими братьями. Или они увезут тебя домой, или ты схоронишь их в могиле.

— Нынче схоронят тебя, Эгиль Змеиное Жало! — огрызнулась она. — И не на родовом погосте, а там, где прибой лижет песок.

Прирезать ее, что ли, подумал я. Нет, пусть пока поживет. Потом разберемся. Ответит за каждое дерзкое слово.

Уже в дверях я задержался и, сам не знаю почему, сказал:

— Если родишь от меня сына, назови его Олегом и отправь на службу в Гардарику[1].

Если я рожу от тебя сына, то утоплю его в фиорде! — пообещала дочь Торкеля.

— Огонь очага ярко освещал горницу. Широкие лавки, на которых прежде можно было тинг устраивать, теперь были почти пусты. Что уж тут кривить душой — последнее время меня сторонились не только добрые люди, но и всякий бездомный сброд. Никто не хочет водить знакомство с человеком, которого проклял сам ярл Хакон, чтоб ему, гадине, утопиться в нужнике!

В дальнем углу сидели за столом работники, не посмевшие сбежать накануне, и ели селедку с овсянкой. Для мужчин, которым суждено принять участие в битве (мечи я им, конечно, не доверю, но луки взять заставлю), пища, прямо скажем, недостойная.

Пришлось снова подозвать Офейга Косолапого, который уже давно был в этом доме и за эконома, и за повара, и за управителя.

— Вели зарезать самого жирного бычка, — сказал я ему. — Пусть люди поедят вволю. Ужина сегодня дождутся не все.

— Скот вчера отогнали на хутор Бьерна Немого, — хмуро ответил старик. — Осталась только одна овца с переломанной ногой.

— Тогда зарежь овцу, — процедил я сквозь зубы.

Вся моя маленькая дружина занималась тем, что укрепляла ограду вокруг усадьбы. Распоряжался здесь Грим Приемыш, человек пришлый и низкого происхождения, однако единственный, на кого я мог полностью положиться.

Завидев меня, он сказал, приложив ладонь к уху:

— Прислушайся, хозяин. Петух кричит.

И действительно, в криках чаек и карканье воронов, всегда сопутствующих рассвету, я вскоре различил далекое петушиное пение.

— Откуда здесь взялся петух? — удивился я.

— Наверное, его прихватила какая-нибудь колдунья, сопровождающая в походе сыновей Торкеля, — сказал Грим. — Значит, боятся они тебя и сначала постараются извести колдовством.

— Близко же подошли к моей земле эти собачьи дети!

— Всю ночь оба их корабля простояли у Синего Камня. Там жгли костры, жарили рыбу и приносили жертвы богам. Фиорд им незнаком, и корабли двинутся вперед только со светом.

— Тогда у нас еще достаточно времени, — сказал я, сразу вспомнив голеньких сестер, оставшихся в доме.

— Смотря для чего. — Грим отвел взгляд в сторону. — Будь я на твоем месте, хозяин, то пустился бы сейчас в бега. Пока не поздно, сядем на корабль и под покровом тумана прорвемся в море. В Лохланне[2] нам все равно не дадут спокойно жить. Рано или поздно ярл Хакон пришлет сюда свою дружину. Укроемся в Исландии у моей родни или отправимся еще дальше, в Страну винограда.

— Офейг! — в третий раз за сегодняшнее утро позвал я. — Где ты опять запропастился, плешивый дурак?… Немедленно ступай к корабельному сараю и подожги его.

— Ничего умнее ты придумать не мог? — набычился старик, приковылявший со стороны кузницы.

— Не перечь мне, раб! Кораблю уже двенадцать зим, и днище его насквозь прогнило. Сегодня к закату мы завладеем двумя хорошими кораблями или ляжем в песок за чертой прилива.

Это ты там ляжешь. А меня схоронят на холмах, как всякого законопослушного человека. Я ведь не проклятый, — дерзко ответил Офейг, однако взял горящий факел и направился к корабельному сараю, где с прошлой осени рассыхалась наша старая посудина.

— Поможем сыновьям Торкеля отыскать в тумане безопасный путь, — сказал я, когда спустя некоторое время над крышей сарая закурился дымок. — И больше никогда не заводи со мной разговор о побеге. Мужчина не должен уклоняться от битвы даже в том случае, если против него одного выйдет дюжина врагов.

Конечно, дело было не только в моей отчаянной смелости, известной далеко за пределами Лохланна. Имелись у меня и другие, куда более обыденные соображения, но делиться ими с Гримом я не собирался. На веслах от сыновей Торкеля не уйти, ведь стоящих гребцов у нас наберется не больше десятка. На парус вообще никакой надежды нет — ветер уже которые сутки дует с моря, и не похоже, что он переменится в ближайшее время. Нет, дорога китов для нас закрыта. Гораздо разумней отсиживаться за оградой.

Я еще раз обошел усадьбу, проверяя, надежно ли заперты ворота и не осталось ли снаружи чего-нибудь такого, что враги могут использовать как таран. Заодно и в кузницу заглянул.

— Накормим сегодня воронов во славу Одина, — сказал я чумазому кузнецу, правившему на точильном камне наконечники стрел.

— Это уж обязательно! — согласился он. — На двух кораблях меньше чем сорок человек не приплывут. Славная будет сеча. Хочешь, погадаю, чем она закончится?

Как и все кузнецы, он знался с духами, и люди в округе побаивались его, хотя и не совсем так, как меня.

Сам я в гадание не верю, но отказ выглядел бы малодушием, и потому кузнец был удостоен утвердительного кивка.

Из какого-то темного угла он извлек пучок лучин, покрытых руническими знаками, ловко перемешал их в ладонях, а затем с силой швырнул за порог кузницы. Однако лучины не разлетелись во все стороны, как этого можно было ожидать, а легли кучей, словно поваленный бурей лес.