Том 6. У нас это невозможно. Статьи - Синклер Льюис

Мило Рено, агент по страхованию и бывший президент Национальной ассоциации по организации отдыха на фермах, которого все французские роялисты сравнивали с его великим предшественником Бенджаменом Франклином за его прямоту и откровенность, стал самым популярным человеком в международных кругах Парижа, департамента Нижние Пиренеи и на Ривьере; однажды его сфотографировали, когда он играл в теннис на Ривьере с герцогом де Тропец, лордом Ротермиром и доктором Рудольфом Гессом.

Но, пожалуй, лучше всех повеселился сенатор Бильбо.

Сталин сам просил его совета (зная, что у Бильбо большой опыт по «стабилизации» в штате Миссисипи) относительно насаждения культуры среди несколько отсталых туземцев Таджикистана, и совет посла оказался настолько ценным, что его превосходительство Бильбо был приглашен присутствовать на военном параде в Москве 7; ноября; он находился на одной трибуне с самыми высокими представителями бесклассового государства Это было большое торжество для его превосходительства. Сам главнокомандующий не выдержал и упал в обморок после того, как проследовало 200 тысяч советских пехотинцев, 7 тысяч танков и 9 тысяч самолетов; Сталина вынуждены были унести домой после того, как он просмотрел 317 тысяч; но посол Бильбо был на своем месте на трибуне, когда проходил самый последний из 626 тысяч солдат, причем все они отдавали ему честь, так как принимали его за посла Китая; а он без устали подпевал им и отвечал на их приветствия (по 14 в минуту).

Гораздо меньшим успехом он пользовался позднее, когда на собраниях хмурых членов Ассоциации англоамериканских эмигрантов, бежавших в Россию от империализма, он спел сочиненный им самим куплет, казавшийся ему очень забавным:

Вставай и драпай без оглядки,Трудящийся раб СССР.У Бильбо дома все в порядке,Любой слуга — миллионер.

Миссис Аделаида Тарр-Гиммич после своей вдохновенной кампании в пользу мистера Уиндрипа публично выражала неудовольствие по поводу того, что ей не предложили ничего лучшего, чем место в таможне в Номе, на Аляске, хотя его предлагали ей очень настойчиво. Она потребовала, чтобы специально для нее было создано Министерство по домоводству, охране детей и борьбе с пороком. Она угрожала, что станет джефферсоновкой, республиканкой, коммунисткой, но в апреле стало известно, что она пишет в Голливуде сценарий для грандиозной картины под названием «Они сделали это в Греции». Желая оскорбить и бесхитростно повеселиться, вновь избранный президент назначил Франклина Д. Рузвельта послом в Либерию. Противников мистера Рузвельта это сильно потешало, а газеты оппозиции поместили карикатуры, на которых Рузвельт с несчастным видом сидел в хижине из пальмовых листьев. НРА было на вывеске перечеркнуто и вместо этого поставлено США. Но мистер Рузвельт с такой любезной улыбкой отклонил назначение, что шутка как-то не удалась.

Сторонники президента Уиндрипа раструбили о том знаменательном факте, что он первый президент, который вступил в должность не 4 марта, а 20 января, согласно новой, двадцатой поправке к конституции. Это-де было прямым знамением неба (хотя в действительности автором поправки было не небо, а сенатор Джордж Норрис из Небраски) и доказывало, что Уиндрип создаст новый рай на земле.

Вступление в должность прошло бурно. Президент Рузвельт отказался при сем присутствовать; он вежливо сообщил, что тяжело болен, однако в тот самый день его видели в одном нью-йоркском магазине — он покупал книги по садоводству, и вид у него был превеселый.

Торжество освещало больше тысячи репортеров, фотографов и работников радио. Двадцати семи избирателям и избирательницам сенатора Порквуда пришлось спать на полу в конторе сенатора и в зале, снятом на две ночи за тридцать долларов в предместье Блэйденсбург. Президенты Бразилии, Аргентины и Чили прилетели на самолете компании «Пан-Америкен», а Япония прислала семьсот студентов в специальном поезде из Сиэтла.

Одна из детройтских автомобильных фирм преподнесла Уиндрипу бронированный лимузин с непроницаемыми для пуль стеклами, с потайным несгораемым ящиком для бумаг, с секретным погребцом для вин и с обивкой из гобеленов 1670 года. Но Бэз предпочел поехать из дому в Капитолий в своей старой закрытой машине; шофером был молодой парень из его родного города, который для столь важного для государства случая надел синий костюм с красным галстуком и котелок. Сам Уиндрип был в цилиндре, но он позаботился о том, чтобы Ли Сарасон во время самого торжества оповестил по радио сто тридцать миллионов граждан, что цилиндр он одолжил — специально для этого случая — у одного нью-йоркского депутата из республиканцев, имеющего родовитых предков.

Однако за Уиндрипом следовал антиджексоновский эскорт солдат: Американский легион, за ним — превосходившие великолепием всех и вся минитмены в блестящих серебряных шлемах, предводительствуемые полковннком Хэйком, в ярко-красном мундире, желтых рейтузах и в шляпе с золотым плюмажем.

Торжественно и вместе с тем робея, как провинциальный мальчишка, попавший на Бродвей, Уиндрип принял присягу, к которой привел его Верховный судья (весьма его не любивший), и, подойдя к микрофону, пронзительно выпалил:

— Сограждане! Как президент Соединенных Штатов Америки, я хочу сообщить вам, что с этой минуты у нас начинается подлинный «новый курс», и все мы насладимся многочисленными свободами, дарованными нам историей нашей страны… и все у нас теперь пойдет как по маслу! Спасибо вам!

Таков был первый государственный акт президента. Вторым актом был переезд в Белый дом, где Уиндрип уселся в Восточной комнате в одних носках и закричал Ли Сарасону:

— Вот чего я добивался все эти шесть лет! Я уверен, что так всегда делал Линкольн! Теперь пускай меня убивают!

Его третьим актом — на правах главнокомандующего армией — был приказ считать минитменов не получающими жалованья, но официально узаконенными вспомогательными войсками регулярной армии, подчиняющимися лишь своим командирам, Бэзу и верховному маршалу Сарасону; приказ предписывал немедленно выдать им из государственного арсенала винтовки, штыки, автоматические револьверы и пулеметы. Это произошло в четыре часа дня, а с трех часов отряды минитменов по всей стране пожирали глазами револьверы и ружья, дрожа от нетерпения завладеть ими.

Четвертым ударом было отправленное Уиндрипом на следующее утро специальное послание Конгрессу (заседавшему с 4 января, так как 3-го было воскресенье) с требованием немедленного принятия законопроекта в осуществление пункта пятнадцатого его предвыборной программы, гласящего, что ему предоставляется полный контроль над законодательной и исполнительной властью и что Верховный суд лишается возможности воспрепятствовать любому действию, которое может прийти в голову президенту.

После прений, длившихся не более получаса, обе палаты Конгресса отклонили это требование около трех часов дня 21 января. К шести часам президент объявил страну на военном положении «ввиду наступившего кризиса», и более ста членов Конгресса были арестованы минитменами по приказу самого президента. Тех членов Конгресса, которые, погорячившись, попытались сопротивляться, цинично обвинили в «подстрекательстве к бунту»; спокойно подчинившиеся аресту не обвинялись ни в чем. Возмущенной прессе Ли Сарасон вежливо пояснил, что последние были настолько запуганы «безответственными мятежными элементами», что их пришлось взять под стражу просто в целях их собственной безопасности. Сарасон не употребил при этом выражения «превентивный арест», которое могло бы породить ассоциации.

Опытным репортерам казалось странным, что человек, номинально занимающий пост государственного секретаря, которому — теоретически — полагалось обладать таким достоинством и весом, чтобы он мог иметь дело с представителями иностранных держав, фактически является уполномоченным по делам печати, пусть даже уполномоченным самого президента.

По всему Вашингтону, по всей Америке прокатилась волна протестов.

Непокорных членов Конгресса заключили в окружную тюрьму. К этой тюрьме зимним вечером направилась толпа, воинственно настроенная против самого Уиндрипа, за которого многие из демонстрантов голосовали.

В толпе шли сотни возмущенных негров, вооруженных ножами и старыми револьверами, так как одним из арестованных членов Конгресса оказался негр из штата Джорджия — первый цветной из этого штата, который после Гражданской войны попал в Конгресс.

Окружая тюрьму, демонстранты обнаружили за пулеметами несколько солдат регулярной армии, множество полицейских и целую ватагу минитменов, над которыми в толпе стали глумиться, называя их «мышками», «оловянными солдатиками» и «маменькиными сынками». Минитмены нервно поглядывали на своих командиров и на солдат регулярной армии, которые, как профессионалы, делали вид, что им вовсе не страшно. Из толпы полетели бутылки и тухлая рыба. С полдюжины полицейских с револьверами и дубинками, попытавшихся оттеснить назад передних из наступавших, были сметены человеческим потоком, и те, кому удалось выбраться, оказались сильно помятыми и ободранными. Прозвучало два выстрела — один из минитменов рухнул на ступени тюрьмы, другой же удержался на ногах, нелепо поддерживая собственную руку, из которой лилась кровь.