Наталия Гончарова - Лариса Черкашина

А через два дня снова праздник — благотворительный маскарад (в пользу пострадавших от холеры) в Большом театре!

Александр Булгаков как всегда добросовестно сообщает брату все московские сплетни и новости: «Был изрядный ужин… За одним столом сидели мы и Пушкин-поэт; беспрестанно подходили любопытные смотреть на двух прекрасных молодых. Хороша Гончарова бывшая…

На Пушкина всклепали уже какие-то стишки на женитьбу; полагаю, что не мог он их написать, неделю после венца; не помню их твердо, но вот а реи ргиэ (приблизительно. — фр.) смысл:

Хочешь быть учтив — поклонись,Хочешь поднять — нагнись,Хочешь быть в раю — молись,Хочешь быть в аду — женись!

…Он, кажется, очень ухаживает за молодою женою и напоминает при ней Вулкана с Венерою».

В завистниках и злопыхателях у молодой четы недостатка не было.

Некий Протасьев, передавая светскую болтовню некой мадмуазель Софи, приписывает эти вирши уже самому поэту:

«Скажу тебе новость — Пушкин, наконец, с неделю тому назад женился на Гончаровой и на другой день, как говорят, отпустил ей следующий экспромт:

Кто хочет быть учен,УчисьКто хочет быть спасен,МолисьКто хочет быть в аду,Женись.Счастливое супружество!»

Пушкин о том «экспромте», сочиненном якобы им, знал и, разумеется, восторга по этому поводу не испытывал…

На девятый день после свадьбы Натали впервые пришлось выступить в роли хозяйки — Пушкины приглашали к себе гостей на Арбат.

Александр Булгаков (28 февраля 1831):

«Пушкин славный задал вчера бал. И он, и она прекрасно угощали гостей своих. Она прелестна, и они как два голубка. Дай Бог, чтобы всегда так продолжалось…Ужин был славный; всем казалось странным, что у Пушкина, который жил все по трактирам, такое вдруг завелось хозяйство…»

В числе приглашенных к Пушкиным был и старый князь Юсупов.

А первого марта пришелся на последний день Масленицы. Катанье в санях (в них участвовал и несостоявшийся жених Натали князь Платон Мещерский), блины у Пашковых. Москва, как говорили, тряхнула стариной. Праздникам и веселью, казалось, не будет конца…

Как и поздравлениям поэту с женитьбой.

Екатерина Карамзина:

«Я повторяю свои пожелания, вернее сказать надежду, чтобы ваша жизнь стала столь же радостной и спокойной, насколько до сих пор она была бурной и мрачной, чтобы нежный и прекрасный друг, которого вы себе избрали, оказался вашим ангелом-хранителем, чтобы ваше сердце, всегда такое доброе, очистилось под влиянием вашей молодой супруги…»

Петр Плетнев:

«Поздравляю тебя, милый друг, с окончанием кочевой жизни… Полно в пустыне жизни бродить без цели. Все, что на земле суждено человеку прекрасного, оно уже для тебя утвердилось. Передай искреннее поздравление мое и Наталье Николаевне: целую ручку ее».

А в ответ на несохранившееся письмо своей обожательницы Елизаветы Хитрово, вероятно также с поздравлениями, Пушкин холодно замечает:

«Суматоха и хлопоты этого месяца (марта. — Л. Ч.), который отнюдь не мог бы быть назван у нас медовым, до сих пор мешали мне вам написать».

В марте же знакомец поэта литератор Я. И. Сабуров пишет в Петербург брату: «Здесь не опомнятся от женитьбы Пушкина; склонится ли он под супружеское ярмо… Как справится он с тем, чтобы нарушить привычный ритм своей жизни?.. Во всяком случае, на худой конец, больше будет прекрасных строф; итог писателя — это его книга, а как он к ней приходит — его дело. Пусть брак, семья станут лишним томом в его библиотеке материалов — я согласен: она будет лишь богаче и плодотворнее…»

Одно из редких и, пожалуй, самых образных замечаний о Пушкине тех дней: «Пьян своею женою»! Именно так из Рима (!) утверждал знакомец поэта, писатель и критик Степан Петрович Шевырев.

Но были и те, кого якобы беспокоила судьба Наталии Пушкиной. Вот Егор Антонович Энгельгардт, в прошлом директор Царскосельского лицея, пишет лицейскому приятелю поэта Федору Матюшкину: «Знаешь ли, что Пушкин женился? Жена его москвичка, как говорят, очень любезная, образованная и с деньгами. Жаль ее: она верно будет несчастлива. В нем только и было хорошего, что его стихотворческий дар, да и тот, кажется, исчезает…»

В Москве только и разговоров, как изменился после женитьбы поэт, — стал спокойнее, рассудительней, а его молодую жену считали достойной «такой метаморфозы». Так, по крайней мере, полагала Екатерина Кашкина, родственница Прасковьи Александровны Осиповой, тригорской приятельницы поэта. Но здравые суждения «приправлены» изрядной долей сарказма:

«…Она (жена Пушкина) столь же умна, как и красива, — осанка богини, с прелестным лицом; и когда я его встречаю рядом с его прекрасной супругой, он мне невольно напоминает портрет того маленького очень умного и смышленого животного, которое ты угадаешь и без того, чтобы я тебе назвала его» (подлинник по-французски).

Вот уж, поистине: ложка дегтя в бочке меда!

Молодых супругов видели вдвоем, прогуливавшихся по Тверскому бульвару. «Я заметил много красивых женщин на прогулке; среди прочих заметно блистала жена поэта Пушкина», — сделал в дневнике запись англичанин Кольвиль Фрэнкленд, повстречавший Пушкиных в начале мая, незадолго до их отъезда в Петербург.

И хотя арбатская квартира была нанята ровно на полгода — до двадцатых чисел июля, уже в марте поэт просит друга Петра Плетнева подыскать ему дачу в Царском Селе: «… Мочи нет, хотелось бы… остановиться в Царском Селе. Мысль благословенная! Лето и осень таким образом провел бы я в уединении вдохновительном, вблизи столицы, в кругу милых воспоминаний… А дома, вероятно, ныне там недороги: гусаров нет, Двора нет…»;

Просьбы Пушкина все настойчивее:

«…Ради Бога найми мне фатерку — нас будет: мы двое, 3 или 4 человека да 3 бабы. Фатерка чем дешевле, тем разумеется лучше… Садика нам не будет нужно, ибо под боком будет у нас садище… Ради Бога, скорее же!»

Еще до женитьбы, в январе 1831-го, поэт словно предчувствовал будущие осложнения: «Я не люблю московской жизни. Здесь живи, не как хочешь — как тетки хотят. Теща моя та же тетка».

Супружеская жизнь Пушкина впервые подверглась столь серьезным испытаниям. Он, муж, глава семейства, принимает волевое и единственно верное решение: «Я был вынужден уехать из Москвы во избежание неприятностей, которые под конец могли лишить меня не только покоя; меня расписывали моей жене как человека гнусного, алчного, как презренного ростовщика, ей говорили: ты глупа, позволяя мужу и т. д. Согласитесь, что это значило проповедовать развод… Не восемнадцатилетней женщине управлять мужчиной, которому 32 года.