Стихи современных поэтов - неизвестен Автор
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Через год после "Трех поэм" Сеферис выступал с лекциями в США. В Греции только что произошел переворот "черных полковников", его засыпали вопросами, как он к этому относится, - Сеферис отвечал с разочаровывающей уклончивостью. Он считал себя не вправе критиковать режим, находясь в заграничной безопасности. Но вернувшись, он продиктовал все, что думал, на пленку для британского радио. Выступление кончалось словами: "Я замолкаю. Молю Бога, чтобы у меня никогда больше не было такой необходимости высказаться". У правительства хватило ума сделать вид, что ничего не произошло, что престарелого лауреата можно не принимать всерьез. Но когда в 1971 г. Сеферис умер, похороны этого поэта - элитарного из элитарных стали многотысячной демонстрацией. Раньше его называли "Сеферис" (писал один критик), после Нобелевской премии его стали называть "поэт", в эти последние годы его называли "наш поэт".
Несколько стихотворений Сефериса были переведены на русский язык, но достоянием русской культуры он еще не стал. А его душевный опыт мог бы быть ей небезразличен. Русская культура сейчас больше обычного нервничает на своем краю европейской периферии и больше обычного склонна хвататься за свое прошлое и молиться на него, как на те сеферисовские "статуи". Здесь и стоит вспомнить поэта, который хотел смотреть не в прошлое (и какое прошлое!), а в вечное, даже если в нем - пустота.
М. ГАСПАРОВ
В ЗИМНЕМ ЛУЧЕ
1
Листьями ржавых жестянок в нищем мозге, взвидевшем конец, редкие взблески: листьями в вихре, вместе с чайками, обозленными зимой.
Как высвобожденный вздох, танцовщики застыли деревьями большой лес обнаженных деревьев.
2
Белые водоросли в огне Грайи, всплывшие без век, облики былых плясок, окаменелые пламена. Снег скрыл мир.
3
Спутники свели меня с ума теодолитами, секстантами, отвесами и телескопами, увеличивающими предметы, которые лучше издали. Куда ведут нас эти дороги? Но вставший день, может быть, еще не угас, с огоньком в ущелье, как роза, с невесомым морем под шагом Бога.
4
Ты сказал здесь годы назад: "Суть моя - свет". И теперь еще, когда ты склоняешься на широкие плечи сна или даже когда твой путь - на дно, в онемелое лоно моря, ты обшариваешь углы, где тьма стирается и бессилеет, на ощупь ищешь копье, предназначенное пронзить твое сердце, чтоб открыть его свету.
5
Что за мутная река нас умчала? Мы на дне. Поток льется над нашей головой, гнет бессвязный тростник.
Голоса превратились под каштанами в камешки, ими бросаются дети.
6
Дуновенье, и еще, и порыв в миг, когда ты бросаешь книгу, рвешь ненужные листки прошлого или тянешься увидеть на лугу горделивых кентавров в скачке или юных амазонок, в поту каждого изгиба тела соревнующихся в прыжках и борьбе.
Ветер воскресения на рассвете, когда думаешь, что солнце взошло.
7
Огонь исцеляется огнем: не каплями секунд, а мгновенной вспышкой, будто страсть слилась с другой страстью и они, пронзенные, замерли, или будто музыкальный лад, который застыл там, в средине, как изваяние,
неподвижный.
Этот вздох - не свершенье, а кормчий гром.
НА ПОДМОСТКАХ
1
Солнце, ты играешь вместе со мной, и все же это не танец: такая нагота, почти кровь для какого-то злого леса; и вот
2
Грянули гонги, пришли гонцы. Я их не ждал, я забыл даже их голоса. Отдохнувшие, свежеодетые, в руках корзины, в корзинах плоды. Я дивился шепотом: люблю амфитеатры! Раковина переполнилась по край, и на сцене померкли огни, как для славного какого-нибудь убийства.
3
Чего ты ищешь? Лицо твое исковеркано. Вот ты встала из постели, где стынут простыни, и из бани, в которой месть. Капли скатывались по плечам и по животу, под босыми ногами была земля, срезанная зелень. Те три лица неистовой Гекаты увлекали тебя с собой. Твои очи - две трагические раковины, на сосцах твоих два вишневых камешка театральный, наверное, реквизит. Те улюлюкали, ты стояла, вросшая в землю, жесты их резали воздух. Рабы вынесли им ножи ты стояла, вросшая в землю: кипарис. Они вырвали ножи из ножон, примеряясь, как тебя ударить. Лишь тогда ты вскрикнула: "Пусть, кто хочет, придет меня свалить: разве я не море?"
4
Море: как оно стало таким, море? Я годами медлил в горах, слеп от светляков, а теперь жду на этом берегу человека, плота, обломка.
Море, как оно осквернилось? Раз! взрезал его дельфин, а потом острые крылья чаек.
Но пресной была волна, где я плавал и нырял ребенком и где юношей я высматривал в камешках узор, искал ритм, и Морской Старик мне промолвил: "Я - твое место: может быть, я - никто, но могу я стать, кем ты хочешь".
5
Кто слышал в полдень свист ножа по точильному камню? Кто примчал верхом с факелом в руке и хворостом? Каждый умывает руки, чтоб они остыли. Кто вспорол женщину, младенца и дом? Нет виновного: только дым. Кто бежал и подковы звенели о каменья? Вырваны глаза: слепота. Больше нет свидетелей.
6
Когда вновь ты заговоришь? Наши речи - дети многих отцов. Они сеются, и укореняются, и растут, и вскармливаются кровью. Как сосны хранят образ ветра, когда он промчался и нет его, так слова сохраняют образ человека, когда он миновал и нет его. Может быть, это звезды ищут слов, когда топчут наготу твою ночью: Лебедь, Стрелец, Скорпион, может быть, они. Но где будешь ты в тот миг, когда здесь, в театре, настанет свет?
7
И однако там, на том берегу, под черным взором пещеры солнце в очах, птицы на плечах ты была, ты выстрадала иную муку - любовь, иную зарю - предстание, иное рождение - воскресение; и однако там ты возникла вновь в неоглядном растяжении времени капля за каплею, как смола. Сталактит. Сталагмит.
ЛЕТНЕЕ СОЛНЦЕСТОЯНИЕ
1
Огромное солнце с одной стороны, юная луна с другой как те груди, далеки в памяти, а меж них провалом - звездная ночь, половодье жизни.
Лошади на току мчатся, распластавшись в поту. Здесь все проходит: и эта женщина, на миг прекрасная в твоих глазах, гнется, ломится, падает на колени. Жернова перемалывают все: в звезды.
Канун самого длинного дня.
2
Каждому видятся виденья, но никто не хочет признаться и живет, словно он один. Большая роза всегда была здесь рядом с тобой во сне, твоя, но неведомая, но только теперь, пригубив крайние ее лепестки, ты почувствовал плотный вес танцовщика, падающего в реку времени в страшную зыбь.
Не трать дыханья, которым одарил тебя этот вдох.
3
Но и в этом сне так легко виденье становится страшным мороком. Так рыба, блеснув в волне, уходит в глубинный ил, так меняют цвет хамелеоны. Город стал блудилищем, сводники и шлюхи закликают затхлыми прелестями; девушка, вышедшая из волн, надевает коровью шкуру, чтобы даться быку; поэт смотрит на кровоточащие статуи, а толпа швыряет в него дерьмом. Уходи из этого сна, как из кожи, иссеченной бичами.
4
В диком мотовстве ветра вправо, влево, вверх, вниз кружится мусор. Смертный пар цепенит людские тела. Души рвутся покинуть плоть, они жаждут, но нет воды, они тычутся, как в птичьем клею, взад, вперед, наугад, бьются тщетно, и уже им не поднять крыльев.
Край иссох глиняный кувшин.
5
Мир укутан в снотворные простыни. Ему нечего предложить, кроме этого конца. Жаркой ночью высохшая жрица Гекаты, груди настежь, на крыше дома исторгает рукодельное полнолуние, а две маленькие рабыни, зевая, в медном размешивают котле душные зелья: завтра вволю насытятся любители.
Страсть ее и белила как у трагической актрисы, и уже осыпается гипс.
6
Под лаврами, под белыми олеандрами, под колючей скалой, и стеклянное море у ног, вспомни, как хитон на глазах моих раскрывался, соскальзывая с наготы, и ложился вокруг лодыжек, мертвый, не так ли упал этот сон между лаврами мертвых?
7
Серебристый тополь в ограде его дыхание отмеряет часы твои днем и ночью водяные часы, полные небом. Его часы в свете луны тянут черный след по белой стене. За оградой несколько сосен, потом мраморы, и огни, и люди, изваянные, как люди. Только черный дрозд щебечет, прилетая пить, и порою ты слышишь голос горлицы.
Вся ограда - десять шагов; можно видеть, как падают лучи на две красные гвоздики, на оливу и на малую жимолость.
Будь таким, как есть. А стихи не отдай утонуть в густом платане: вскорми их твоей скалой и почвой. А лучшие закопай в нужном месте, чтоб найти.
8
Белый лист бумаги, суровое зеркало отражает тебя таким, как был.
Белый лист, у него твой голос, твой, а не тот, который ты любишь. Твоя музыка - это жизнь, которую ты растратил. Если хочешь, верни ее, коли сладишь с Безразличным, которое вновь и вновь отбрасывает тебя к началу.
Ты странствовал, видел много солнц, много месяцев, прикасался к живым и мертвым, знал мужское горе, женский стон, детскую обиду, но все познанное - лишь бесплотная груда, если ты не доверишься этой пустоте. Может быть, ты найдешь в ней свои утраты: юный цвет и глуби праведной старости.
