Игры с хищником - Сергей Алексеев

Это сходство с Ритой притягивало его к жене и одновременно отторгало, ибо в памяти было живо событие, как старшина-танкист застрелил из-за нее такого же, как он, фронтовика из Ельни. И Сыч подспудно ждал чего-нибудь подобного – просто так это не закончится. Он тогда работал уже секретарем райкома партии, был занят с утра до ночи и, думая о жене, чувствовал, как поднимаются в душе клубы едкой, кислотной ревности.

И ревность эта возникала не случайно: сначала он увидел юношу-первокурсника у себя в квартире, а они жили в высотке, – будто бы тот сдавал зачет. Потом несколько раз замечал его же в дворе, а однажды встретил их, гуляющих под падающим снегом, – шли от метро к дому, под ручку, прижавшись плечами. Ольга ни на мгновение не смутилась, стряхнула снег с шапки юноши, поблагодарила, велела ехать домой, а сама перехватила под руку Сыча и пошла дальше как ни в чем не бывало.

Этой своей простотой отношений Ольга обезоруживала его: в самом деле, не устраивать же сцену ревности из-за мальчишки, из-за того, что он проводил ее до дома. Но и молчать не мог, поскольку еще слишком хорошо помнил себя в положении этого первокурсника. И однажды сказал:

– Это плохо заканчивается.

– Почему же плохо? – рассмеялась она. – Иногда очень хорошо!

И попыталась развеять его ревнивое отношение, начала говорить, что их отношения со студентом всего лишь безобидная игра, воспитание юных чувств. Это часто случается с мальчиками, а потом-де они встречают свою настоящую любовь и все забывают, как ты, например. Ты ведь забыл Риту?

Он не верил, потому что все игры испытал на себе и ничего не забыл, но Ольге говорить не стал, ибо в тот момент понял, что их союз не вечен и скоро ему придет конец.

И он пришел, ожидаемый и предсказуемый.

Это случилось в тот же год, когда в здании бывшего училища, занятого теперь технологическим институтом, произошла первая и последняя встреча выпускников. Собралось достаточно много народу, тех, кому повезло остаться в войсках, и тех, кто сумел устроиться на гражданке. Сыч сразу же увидел пенсионера Сытова, но старался не показываться на глаза, несколько раз уходил из его поля зрения, но генерал нашел его сам, отвел в сторону.

– Что я тебе говорил? – спросил торжествующе. – Так-то, сынок, а ты в деревню к себе собрался!.. Но гляди, папаша Лутков сейчас плохо сидит, может свалиться в любой момент. А у нас принято топтать, кто не удержался!

Собрался, распрощался со своими воспитанниками и ушел, словно и приходил, чтобы предупредить о будущих неприятностях.

Свалить и растоптать Луткова не успели: из-за сильных переживаний у него прямо на работе случился инсульт и тесть оказался прикованным к постели. Ольга теперь допоздна пропадала в доме родителей, будто бы сидела у постели больного отца, но на самом деле ходила в театры со своим студентом, а то и вовсе уезжала с ним на дачу, куда однажды Сыч и нагрянул.

Развод в то время, особенно для партработника, чаще всего означал закат карьеры, а Сыч только что получил долгожданное направление в Совпартшколу при ЦК. Возникла неразрешимая ситуация: для того чтобы развиваться и идти дальше, нужно было избавиться от того, что мешало и что могло в дальнейшем привести к краху. Студент провожал Ольгу теперь каждый день, в отсутствие Сыча пил чай у них в квартире и воспитывал чувства. С таким грузом переходить на новый этап, в новое для себя состояние было невозможно, но и невозможно было развестись, ибо второе исключало первое.

Однако боженька все еще любил Сыча и сам разрешил задачу: Ольгу некому стало прикрывать и в один день ее уволили из университета за аморалку – после занятий целовалась со своим нежным юношей в аудитории. В то слишком нравственное время подобное считалось немыслимым грехом.

Она пришла домой подавленная и растерзанная и вызвала такой прилив прежних чувств, что появилась мысль: а не простить ли ей эту шалость? Тем паче отец в плохом состоянии. Пусть это послужит ей уроком на всю жизнь, к тому же Ольга клялась, что они только целовались и ничего другого не было.

Сыч подавил в себе слабость.

– Предупреждал тебя, это плохо кончится.

– Не бросай меня, – тихо и виновато попросила она, зная, чем его можно взять. – Я без тебя теперь погибну.

На следующий день он подал на развод, приложив к заявлению копии объяснительных и приказ ректора об увольнении за аморальное поведение. И все равно им дали время на размышления, которое Сыч провел в борьбе с собой: перед глазами все еще маячило беззаботное время, когда они встретились и потом долго захлебывались от счастья, и когда еще он не уловил сходства Ольги с Ритой Жулиной.

Их развели в ЗАГСе, поскольку не было детей, и, освобожденные друг от друга, они вышли на весеннюю улицу. Как назло, светило слепящее солнце, пахло тополиными почками, и в теплом ветре было предощущение добра и счастья – как во время их встречи. И вдруг закрутило, заломило душу: неужели все? И больше никогда ничего не будет? В порыве чувств от этой боли Сыч взял Ольгу за плечи, притянул к себе, но ничего сказать не успел, поскольку увидел, что на углу ЗАГСа стоит и страдает, переминаясь, юноша-студент.

А Ольга ждала того, что он должен был сказать! И рот был приоткрыт...

Сыч дыхнул ей в губы и сказал:

– Иди, тебя ждут... Прощай!

Она пошла без оглядки, уверенной походкой сильной женщины. Студент попытался взять под локоток – отмахнулась и не удостоила взглядом. Он забежал с другой стороны, жарко заговорил, склоня к ней голову. Какое-то время она шагала гордая и безучастная, затем чуть снизила темп, взяла юношу под руку, и они удалились по весенней, яркой улице.

Осенью он услышал, что Ольга вышла замуж за этого студента и что ей удалось восстановиться на преподавательскую работу, только уже в другом вузе. Потом около года о ней не было никаких вестей, а точнее, он уже не интересовался дальнейшей судьбой бывшей жены, погрузившись в учебу.

Уже следующим летом узнал, что Ольга родила девочку и живут они со своим студентом прекрасно.

И как-то непроизвольно позавидовал мальчишке, которому удалось то, что не удалось когда-то ему.

Эта зависть заставляла его часто вспоминать Риту Жулину, думать о ней, представлять, как она живет и где, – ее предсказания сбывались и колдовство все еще действовало. В то время партийный или советский чиновник даже районного уровня обязан был быть женатым, семейным, это чтобы исключить соблазны холостяцкой жизни и строго блюсти нравственность. Спастись от неминуемой женитьбы можно было лишь, например, заполучив справку о мужской несостоятельности, однако такой документ мог и навредить: молодого и больного никто продвигать не станет.

Сычу с легкостью удавалось уворачиваться от женитьбы, потому как в личном деле была описана история первого брака, на любых собеседованиях с высоким руководством вызывающая сочувствие. Однако эта причина постепенно устаревала, бумаги желтели, и ему все настойчивее предлагали завести семью. Благо, что невест, всевозможных дочек и племянниц товарищей по работе, было предостаточно, а он был завидный жених. Однако он знал, что если женится, то избранница его будет опять похожа на Риту и снова все повторится; Сыч искал в кандидатках ее скрытые черты, а не находя, терял интерес.

Однажды его пригласил сам товарищ Баланов. Он занимал тогда не совсем понятную должность в ЦК, одновременно отвечал за кадры, партийный контроль и курировал МИД. Его имя вслух произносили редко, обычно неким трепещущим шепотом и никогда не поминали всуе. Был он человеком закрытым, необщительным и практически недоступным. Никто толком не знал ни о его личной, ни о семейной жизни, да и узнавать не пытался. Иногда его можно было увидеть на заседаниях, где он всегда молчал и что-то записывал, или в коридорах, когда самоуглубленно шел, сильно припадая на левую ногу, и здоровался военным кивком головы, при этом никого не замечая. Заглянуть ему в глаза и поговорить накоротке можно было лишь если он пожелает этого, например, на собеседовании перед утверждением в должности первого секретаря горкома – партработники ниже рангом его не интересовали. При внешнем суровом и даже грозном виде голос у Баланова был негромким и чуть вибрирующим, так что все время приходилось вслушиваться.

Встреча считалась строго конфиденциальной, хотя ни о чем особенном не говорили, напротив, беседа казалась скучной, как в отделе кадров, поскольку задавались простые вопросы и, конечно же, о семейном положении, хотя все это было написано в личном деле. Помнится, Баланов рассеянно выслушал краткую историю первой женитьбы и развода, сделал какую-то пометку и стал спрашивать о друзьях и знакомых – они интересовали его больше, и особенно те, с кем учился в Совпартшколе при ЦК. Закончился разговор совсем уж бытовым наказом непременно завести семью, и лучше всего в ближайшее время.

Несмотря ни на что, Сергей Борисович расценил эту встречу как знаковое событие и непроизвольно стал жить с предощущением, что вот-вот произойдет нечто грандиозное. Он еще не знал, что готовится переворот и свержение Хрущева, и когда все это произошло, Сергей Борисович оказался на месте своего бывшего тестя Луткова, хотя исполнить наказ Баланова не успел и оставался холостяком.