Пыль небес - Наталья Игнатова

Оказавшись на земле, он знал, что рано или поздно погибнет от руки графа или по его приказу.

Если только раньше не сбежит.

ГЛАВА 5

Сила Стаи в том, что живет Волком, сила Волка – родная Стая.

Теперь их было пятеро. Эрик, Хонален, Тир, Гейрманд и Мал.

Точнее, Эрик, Падре, Суслик, Риттер и… Мал. Да, у последнего из оказавшихся в «Стае Эрика» пилотов имя было такое, что никакого прозвища не надо.

Падре стал Падре с легкой руки Тира, как и Гейрманд, которому понравилось, как звучит чужеземное слово «риттер». Тира прозвал Сусликом Казимир. Прозвал по злобе, обидевшись на что-то, с его точки зрения оскорбительное. Но Тир пришел от прозвища в восторг. Это было то, что нужно. Не опасно, не угрожающе, не серьезно, и вызывало насмешку, а не страх. Идеальное имя для идеально безопасного, самого безобидного существа в Саэти.

Гейрманд – рыцарь ордена Реска, боевой пилот с дипломом лонгвийской Летной академии, был временно переведен в войска графа фон Геллета, в знак укрепления дружеских отношений между христианским рыцарством и полуязыческим Геллетом. Высокий голубоглазый блондин с худым лицом, квадратной челюстью и ледяным от высокомерия взглядом. Тир таких людей видел раньше только в кино. Про войну. В роли офицеров СС. На киношного эсэсовца Гейрманд походил, даже когда был в непритязательном повседневном обмундировании. А уж когда он надевал серую с серебром парадную форму геллетских ВВС, Тир начинал остро ощущать свою азиатчину и постоянно напоминал себе, что нацисты истребляли евреев, а не монголов, так что бояться нечего.

Священником Гейрманд, разумеется, не был – какой из военного священник? – но он был ресканцем до мозга костей.

Хонален, то ли в силу корпоративной конкуренции, то ли из личных соображений, высказывал сомнения по поводу наличия у славных рыцарей иного мозга, кроме костного. Гейрманд, сдержанный и суровый, на подначки не реагировал. Он считал, что Хонален переживает по поводу однажды сделанного выбора между Богом и небом, и, полагая себя в заранее выигрышном положении – ему-то выбирать не пришлось, – в словесные дуэли не вступал.

В небе же рыцарь и бывший поп гоняли друг друга в хвост и гриву, к изумлению большинства гвардейцев. Эрик, впрочем, считал, что такие показательные бои идут зрителям на пользу. Посмотрят-посмотрят, глядишь, и научатся чему-нибудь.

Мал был радзимом родом из какого-то села, ужасной дыры, не отмеченной, наверное, ни на одной карте. Был он большим, даже очень большим, в росте почти не уступая Эрику, а в сложении – Падре. И был он на удивление добродушным, уступчивым, даже, пожалуй, мягким. Мал и в небе оставался таким же. Идеальный ведомый, идеальный исполнитель… идеальный пилот. Когда нужно было проявить инициативу, Мал мгновенно принимал решения, отдавал команды, выбирал оптимальную тактику. Как только такая необходимость пропадала, он тут же снова находил того, кто скажет ему, что делать.

Тиру казалось, что на земле Мал чувствует себя хуже, чем в небе, не только потому, что они – все пятеро – созданы были для того, чтобы летать, но и потому, что во внеслужебное время Мал был сам себе хозяином. В условиях большого города, постоянного напряжения, множества людей, с которыми приходилось общаться по самым разным поводам, этот деревенский парняга просто-напросто терялся, а ведущего на земле у него не было.

– Жениться ему надо, – постановила Матушка.

– На тебе, разве что, – возразил Падре, – а ты давно уж замужем.

– Не смущайте труженика села. – Тир с удовольствием смотрел, как Мал заливается румянцем. – Падре, ты не прав, ему нужна женщина тихая и уступчивая.

Матушка – жена гвардии лейтенанта Шельца, ветерана войны за Геллет, была матерью пятерых детей и хозяйкой Гвардейской улицы. Матушку уважали, и она воспринимала это как должное. Сослуживцев мужа она считала созданиями неразумными и слишком юными, чтобы без помощи и поддержки выживать в этом сложном мире. Ей было тридцать пять. Большинству гвардейцев – чуть за двадцать. Так что Матушку можно было понять. А учитывая ее харизму, с Матушкой трудно было спорить.

Тир на ее примере впервые наблюдал харизматичную женщину, не ушедшую в политику или в шоу-бизнес. Он представлял себе, как она могла бы умирать, и предполагал, что ощущения от ее смерти и ее посмертный дар были бы для него новыми. Женщин-политиков убивать доводилось. Звезд шоу-бизнеса – тоже. А вот такими, как Матушка, не пытающимися сделать из себя что-то большее, чем есть в действительности, он раньше не интересовался. Зря. Теперь уже не попробуешь, какова она на вкус.

Матушка быстро и ненавязчиво взяла Стаю под свое крыло. Четверку избранных, царствующих в небе и не находящих себя на земле.

Они не возражали. Мал, тот вообще был признателен. Да и Тир признавал, что такая опека полезна, хотя бы потому, что Матушка легко взяла на себя немалую часть забот об их домах, их общественном статусе и вообще об их жизни. Она нашла им прислугу. Она объяснила прислуге правила поведения. Она провела воспитательные беседы со всеми обслуживающими Гвардейскую улицу торговцами. Да что там говорить, она однажды вытащила Падре из «холодной», куда тот угодил за учиненный в центре города пьяный дебош.

Показательно то, что на выходе из участка Матушка и зеленый от стыда Падре столкнулись с Риттером, который с решительным видом вылезал из своей машины. На прямой вопрос госпожи Шельц пойманный врасплох ресканец ответил, что явился спасать Падре. Уже на следующее утро он отрицал сам факт пребывания возле участка и уж тем более причину, приведшую его к стенам узилища, где заточен был страждущий однополчанин. Но было поздно. Матушка не молчала, всем желающим рассказывая о дружбе и взаимовыручке, царящей в Стае, не забывая, правда, упомянуть, что «дети, они и есть дети».

– Да всем вам, обалдуям, хозяек в дом надо, – Матушка была настроена сурово, – а то вы ж только и знаете, что по небу шлындраете. Скоро леталки свои в постель потащите вместо баб.

Падре загоготал и толкнул Тира в плечо:

– Кто-то так и делает. Покайся, сыне!

– Вот еще, – фыркнул Тир, – у нас все по согласию.

Свою машину он назвал Блудницей. Раз уж он Черный и носит имя Зверь, так почему не продолжить в том же духе? Большинство пилотов говорили о машинах в женском роде, это было естественно, но дать имя додумался только Тир. С учетом его равнодушия к женщинам насчет них с Блудницей немедленно начали бродить слухи разной степени непристойности.

И разной степени серьезности.

Падре иногда развлекал всю Стаю, цитируя наиболее шокирующие подробности, и Эрик удивлялся полету человеческой фантазии, а Риттер – тому, что на полет фантазии людей подвигают только самые низменные материи.

Тир не удивлялся ничему. Он наблюдал, как они четверо отделяются от остальных гвардейцев, не отдаляются, а становятся чем-то резко отличным от большинства.

В Стае додумались смыть с болидов боевую раскраску: изрыгающих пламя драконов, акульи морды и прочие инфернальные узоры. Бело-зеленые, казалось бы, неброские цвета Геллета резко выделили их болиды из сорока с лишним разрисованных гвардейских машин.

Вроде бы мелочь. Но мелочь многозначительная. Они начинали понимать свою особость. То, что было очевидно для Тира и для Эрика, то, чего долго не мог понять Падре, принятию чего до сих пор сопротивлялись Мал и Риттер.

И Казимир.

Рядовой гвардеец Казимир Мелецкий, обнаруживший, что Тир отличается от обычных людей гораздо сильнее, чем он, сын дракона. Обнаруживший, что теперь Тир нуждается в нем гораздо меньше, чем раньше.

Эрик выделял и Казимира. Считал его отличным пилотом и в скором будущем намеревался сделать командиром эскадрильи, уравняв, таким образом, с ветеранами двух войн. Казимира выделяла и Стая. Он был другом Тира. Он – что греха таить – не раз выручал всех четверых, когда случались стычки с Железяками. Он порой жеманничал, порой важничал, иногда дулся и обижался, но только он был в состоянии научить Мала, как вести себя в обществе.

Он хотел попасть в Стаю, молчал об этом, может быть, сам еще толком не понимал, чего же хочет.

Тир понимал. Но Тира желания Казимира Мелецкого не беспокоили.

Он знал, разумеется, что его мнение в вопросе выбора людей значения не имеет…

Знал вплоть до той минуты, пока Эрик не спросил его, есть ли у Казимира шансы попасть в Стаю.

Тир сказал, что шансов нет. И добавил, что их никогда не будет. И еще добавил в конце «ваше сиятельство», с удовольствием наблюдая за всплеском эмоций графа фон Геллета.

Он высказал свое мнение, и мнение это было не только честным, но и правильным. Единственно верным.

Стая была чем-то… особенным. Даже для него, убийцы, людоеда и вообще демона. Стая была настоящей. В ней обходились без масок и терпели Тира такого, какой он есть. Убийцу, людоеда и вообще демона.