Половцы - Светлана Плетнева

Такова была иерархия аристократической части половецкого общества. Именно в память о них возводили родичи богатые святилища с каменными статуями. Статуи изготовлялись преимущественно в двух канонических позах: стоящими и сидящими. Характерно, что мужские стоящие статуи обычно изображались с оружием (саблями, луками, колчанами), на сидящих его не было никогда. На поясе у них помещались только ножи и кошельки. Объяснить это различие можно, видимо, разницей в общественном положении предка при жизни. Умершие, изображенные стоя с оружием, были воинами, которые, возможно, погибли в битве; сидящими же изготовлялись статуи аристократов, не участвовавших по той или иной причине в военных действиях, умерших «естественной» смертью.

Мы уже говорили, какую огромную роль играли женщины в общественной жизни половцев. Об этом прежде всего свидетельствует большое количество сооруженных в их память статуй. Их было даже больше мужских — во всяком случае, сохранилось их больше. Женщины, как и мужчины, изображались стоящими и сидящими. Следует отметить, что стоящие, как правило, были одеты в более роскошные платья и сопровождались большим количеством вещей на поясе, что, безусловно, подчеркивает их более высокое положение в обществе. Не исключено, что в результате гибели мужа в походе его жена становилась на какое-то время главой коша. Вот ее после смерти и изображали в виде стоящей фигуры, а обычных жен богатых и знатных кошевых — сидящими. Характерно, что единственная дошедшая до нас статуя жепщи-ны-амазонки (с саблей, колчаном, луком) изображена стоящей (как и стоящие мужские статуи).

О высоком положении женщины у половцев можно судить также по уникальной статуе с ребенком. Женщина изображена с подчеркнутыми признаками пола. К груди у нее приник младенец, вероятно долженствующий означать «продолжателя рода». Однако ребенок не мальчик, как следовало бы ожидать, исходя из данных о патриархальности половецкого общества, а девочка. Статуя, очевидно, символизирует образ женщины, дающей силы женщине же— непосредственной продолжательнице рода. Очевидно, счет родства в некоторых половецких родах долгое время оставался матрилинейным (от матери к дочери). Это подтверждается также и сохранившимся у половцев и упомянутым летописцем пережиточным обычаем «левирата» — обычаем жениться «на ятрови», т. е. на женах своего отца: жены как бы принимали нового «хозяина» в свой род.

На низших ступенях иерархической лестницы стояли главы небольших кошей — «кощеи» (рядовые воины) и простые пастухи, которые не были «кощеями», так как для этого нужно было иметь кош — пастбища и достаточное для кочевки количество скота. Пастухи, как правило, попадали в экономическую зависимость от богачей-аристократов, которые давали им скот «на выпас» с условием выплаты половины приплода (феодальный степной закон «суана»). Это давало возможность пастухам в хорошие годы прокормиться вместе с семьей (женой и детьми). Нередко разорившиеся кошевые попадали в это зависимое сословие. Выходцы из этого сословия становились ремесленниками и даже изредка занимались земледельческим трудом, распахивая небольшие участки земли у зимних стойбищ. Разорение пастуха вело к невыполнению обязательств, а это становилось причиной уже полного закабаления и перехода более или менее самостоятельного пастуха в число «челяди» в большой семье — коше. В число челяди входили и «чаги» — женщины-слу-жанки. И наконец, на самом низу стояли «колодники» — взятые в плен русские или иные домашние рабы. Большинство захваченных пленных шло, как говорилось, на рынки, но часть оставалась в кочевьях. В «Сказании о пленном половчине» автор прямо указывает на существование этой социальной категории в половецком обществе: «...повеле рабам своим нарядится и стадо коней отлучити...» (Сказание, с. 73—74). Тяжкая участь рабов многократно трагически описывалась в летописях и других древнерусских произведениях. Под 1170 г. летописец перечисляет всех захваченных в половецких вежах зависимых людей. Русские ополонились тогда: «... и колод-никы, и чагами, и детми их, и челядью, и скоты и конми, хрестьяны же отполонивше пустиша на свободу...» (ПСРЛ, II, с. 540). Интересно, что начато перечисление с колодников, поскольку это были пленные половецкие воины, шедшие в рабство на Русь, освобождение которых было возможно только за большой выкуп. Чаги с детьми и прочая челядь захватывались в плен и фактически переселялись на Русь до конца жизни, вливаясь в число русских челядинцев в качестве домашних слуг, нянек и пр. «Хрестианы» — русские пленные рабы — освобождались при взятии половецких кочевий.

В эпоху военной демократии все могущие носить оружие, даже молодые женщины, участвовали в военных действиях. С переходом к классовым отношениям эта «практика» поголовного привлечения людей в походы и набеги продолжалась. Даже пастухи, если у них были кони, примыкали к той или иной «ватаге», идущей на Русь или еще дальше — на Дунай и Балканы. Поэтому очень часто количественно половецкое войско бывало очень значительным. Так, например, в 1060 г. в Черниговское княжество прихлынуло 12 тыс. половцев, в 1128 г.— 7 тыс., в 1159 г. на Киевскую землю подкоче-вало 20 тыс. Мы уже говорили, что, возможно, иногда половцы являлись на русскую землю вместе с вежами, но это случалось только тогда, когда они не опасались разгрома. Обычно же приходило «военизированное» население. Однако участие в войске большого числа недостаточно квалифицированных воинов приводило к тому, что половцы нередко терпели сокрушительные поражения: «... не възмогоша и стяга поставити», т. е. бежали при приближении русских, не принимая боя.

Если организатор набега был опытный военачальник, он обычно не гнался за количеством, а брал в поход столь же опытных и хорошо вооруженных воинов — «кощеев», каждый из которых имел и «подводного» (запасного) коня, и челядинца для услуг. Очень подробно рассказывает летописец о полках Боняка, которые он привел на помощь князю Давыду в 1097 г. Всего половецких воинов было 300, а у Давыда — 100. Давыд, по словам летописца, встал в центре — под стягом. Боняк же первона-

чально ввел в бой только половину своих воинов, разделив их на три равных отряда по 50 человек в каждом. Вперед он послал стрельцов под командой удалого Алту-нопы, а два других отряда поставил в засаду. Далее летописец пишет: «Алтунопа же пригна к первому заступу (к передовому вражьему полку.— С. П.) и стреливше по-бегну перед угре, угре же погнаху по них, мьняху Боня-ка бежаща». Это обычный прием кочевников, используемый ими издревле в битвах: передовой отряд должен был обстрелять врагов и броситься в бегство, заманивая преследователей в засаду. В данном случае так и произошло.

Два засадных полка Боняка с двух сторон бросились на угров, а затем в битву, которая уже больше походила на избиение, подключены были все резервные силы половцев: «...и сбиша угров в мячь, яко сокол гали-це збиваеть. И побегоша угры» (ПСРЛ, II, с. 245—246). Рассказ об этой победе Боняка дает ясное представление о военных приемах (хитростях) половцев в битвах, в которых успеха добивались малым числом, но военным искусством. В открытых битвах такие небольшие соединения побеждали довольно часто. Основным принципом их было заманивание врага в ловушку. В следующей главе мы увидим, как в одном из самых крупных столкновений русских с половцами (в 1185 г.) последние использовали этот прием и добились полной и блестящей победы.

Нужно сказать, что каждое средневековое военное подразделение имело свой стяг — знамя. По стягам противники узнавали, кто в данный момент стоит перед ними. Стяги ставились перед битвой. Интересно, что в иллюстрациях Радзивилловского (Кенигсбергского) списка летописи прямостоящие стяги с вертикальными древками изображают всегда перед битвой или после победы, а при поражении стяги нарисованы всегда сильно наклоненными.

Неверно думать, что половцы не умели брать укрепленные города. За всю их историю в восточноевропейских степях они взяли сотни пограничных городков по Роси и Суле, в Болгарии, Венгрии и Византии. Обычно сообщается, что тот или иной городок или крепость были сожжены при взятии. По-видимому, половцы пускали в город зажженные стрелы (с горящей паклей). Хан Боняк отваживался даже на отчаянные налеты на Киев — в 1096 г. он ограбил окрестности города и «пожъже» на Берестовом «двор княж» — безусловно хорошо укрепленную небольшую крепостицу. Прием зажигания городских жилищ стрелами половцы пытались сделать значительно более «эффективным» и опасным для Руси. Так, хан Кончак в походе 1184 г. «пленйти хотя грады русские и ножощи огньмь: бяше бо обрел мужа такового басурмеиина, иже стреляше живым огнем, бяху же у них луци тузи само-стрелнии, одва 50 мужь можешеть напрящи» (ПСРЛ, II, с. 634—635). Летописец описывал, видимо, своеобразные «катапульты», кидающие в город уже не клочки горящей просмоленной пакли, а снаряды (керамические сосуды), расплескивавшие горящую жидкость (нефть?). Вероятно, сосудики имели форму «сфероконусов», широко использовавшихся в разных целях во многих восточных городах, а также в Волжской и Дунайской Болгари-ях, Закавказье, Средней Азии. «Басурменина» (мусульманина) Кончак мог привести из всех этих стран, скорее всего из Азербайджана, поскольку Кончак, несомненно, сохранил связи с Грузией и соседними с ней государствами (именно его брат служил у царицы Тамары).