Мент для новых русских - Александр Золотько

– Да, – барон отвел взгляд.

– И запомните, в случае чего я не стану воевать с вашими бабами или пацанами. Я приду к вам и вашим доверенным людям. Надеюсь, все произошедшее не подорвет вашего авторитета в глазах окружающих? В комнате не было никого, кто мог бы насплетничать. Я уточнил это сразу.

– Спасибо, – сказал тихо барон.

– Я всегда готов к сотрудничеству, – Михаил выпрямился, поставил на место стол, поднял и расставил стулья. Потом обошел вокруг стола и, не напрягаясь, поднял с пола своих оппонентов и рассадил их вокруг стола.

– Один стульчик мы все-таки сломали, – неодобрительно покачал головой Михаил, – как же теперь быть с этим почтеннейшим?

– На полу посидит пока, – с трудом сказал цыганский барон.

– Хозяин – барин. Или барон. Только когда он придет в себя, скажите ему, что бросаться с ножом на гостя – верный способ на этот же нож наскочить. Так мы договорились?

– Договорились, – медленно произнес барон.

– Тогда я пошел. А вы отзовите своих дамочек и деток с чужих участков, – неудобно как-то. Если я вам понадоблюсь – ищите в Норе. Только, пожалуйста, чтобы не было недоразумений, ко мне можете прийти либо вы лично, либо кто-нибудь из них, – Михаил обвел рукой всех присутствовавших в комнате.

– Ладно.

– И помните, я действительно хочу с вами дружить. Если я чем-то смогу вам помочь – только скажите. До свидания.

Михаил вышел из комнаты.

Многие слышали грохот и крики, доносившиеся из комнаты, предполагали, что это учат наглого парня не быть таким наглым. Яша с напарником живо описали сцену у калитки, поэтому сочувствующих Михаилу в радиусе десятка кварталов можно было не искать.

Трудно сказать чьего именно появления ожидали заинтересованные лица на пороге комнаты, но уж точно не Михаила. Наступила немая сцена. Онемение быстро распространилось по дому и двору, даже цыганские дети, которых обычно невозможно заставить просто помолчать, еще и замерли, словно парализованные, на всем пути Михаила до калитки.

Сунувшийся было в обеденный зал напарник Яши был встречен не слишком доброжелательно. Как, впрочем, и сам Яша, появившийся через полчаса. Вот его не просто выругали, его еще немного побили, так, до первой крови. Не для того, чтобы искалечить или наказать, а для того, чтобы запомнил сопляк, за кем можно, а за кем не стоит следить. Правда, предварительно Якова выслушали.

– Дядя Вася, – Яша был одним из нескольких десятков племянников цыганского барона, – дядя Вася, я пошел за ним, удивился очень и пошел. Я ж не знал, что нельзя. Просто подумал, что ты узнать захочешь. Вот святой истинный крест – не знал. Значит, я за ним иду, по другой стороне, ну по той, где баба Марина живет. А он не оглядывается. Такой спокойный идет. Я тихо за ним. Мимо магазина, потом на гору, к колонке, а потом к базару. Там, где деньги меняют.

Он и там не останавливался. Прошел к барахолке, свернул за киоск и пропал. Я тоже свернул – нету. И прятаться там было негде, честное слово, дядь Вася. Не было там никого, за киоском, пусто. Я прямо перепугался. У него какое-то лицо странное было, как он от вас вышел. Сюда шел, нормальный был, живой. А как вышел – глаза неживые. Я потому и пошел. А потом сразу сюда, хотел спросить…

Вот с этого места рассказ Якова прервали и стали учить.

Василий Васильев был цыганским бароном. Это означало известную силу и некоторое влияние. Еще это означало, что он умел отличать пустую угрозу от серьезного предупреждения. И первое, что сделал барон после того, как способность ходить полностью восстановилась, приказал немедленно убраться в свое расположение всем силам вторжения на территорию Крыс.

И ни у кого из девяти участников беседы с Михаилом не возникло мысли, что барон поступил неправильно.

Сомнения в правильности поступков стали возникать у Геннадия Федоровича. Причем, как поступков своих, так и поступков Андрея Петровича. Гире выпало убедиться в правильности поговорки о том, что пессимист – это хорошо информированный оптимист.

Особым оптимизмом после ночных взрывов в клубе мысли Геннадия Федоровича и так не отличались, а по мере поступления информации они вообще стремительно стали скатываться к безысходности. Шум, поднятый пылкой возлюбленной Глыбы, достиг ушей Геннадия Федоровича. Предварительное расследование, проведенное Братком, выявило, что Глыба куда-то исчез, а быстрое, но более тщательное расследование показало, что и домой боксер не приходил.

Эту новость Геннадий Федорович воспринял с необычным для него спокойствием. Пару минут он поиграл желваками, глядя в окно своего кабинета и барабаня пальцами правой руки по столу. Потом набрал номер телефона.

– Да, – Андрей Петрович трубку всегда брал сам.

– Это я, – негромким голосом сказал Гиря.

– А это я, – спокойно отреагировал Андрей Петрович. Была у этого уважаемого человека странная привычка шутить иногда вот так нелепо и не вовремя.

Шутки эти ставили обычно собеседника в тупик и выводили из равновесия. Чего, похоже, Андрей Петрович и добивался.

– Помните, мы говорили о моих отпускниках? – Геннадий Федорович выбрал, на всякий случай, максимально нейтральные слова.

– Об отпуск… Да, вспомнил.

– Ко мне пришла баба одного из них и сказала, что он не пришел этой ночью к ней.

– Аморалка? – снова пошутил собеседник.

– Домой он тоже не приходил, – Геннадий Федорович аккуратно взял со стола карандаш и осторожно повернул его между пальцами, он решил удержать себя в руках во что бы то ни было.

– Серьезно? А может он…

– Не может.

– Вот так категорично?

– Да, вот так.

Андрей Петрович помолчал немного. В трубке было необычно тихо, ни потрескиваний, ни шорохов. Геннадий Федорович легонько стукнул карандашом по столу. Еще раз.

– На последнее место работы кого-нибудь отправлял? – наконец спросил Андрей Петрович.

– Еще нет, – Геннадий Федорович говорил короткими словами и фразами, так было легче контролировать интонации и эмоции.

– И не посылай. Мы сами этим займемся. А ты пока жди моего звонка. Кстати, с тем опером договорились?

– А с ним нельзя договориться.

– Я имею ввиду, с ним вы договорились о помощи для него в расследовании?

Карандаш стукнул по столу сильнее.

– Договариваемся.

– Постарайся, – резко сказал Андрей Петрович и положил трубку не прощаясь.

Геннадий Федорович аккуратно положил трубку на свой телефон, с трудом разжал пальцы и вернул карандаш на место. Выдохнул. Вдохнул и еще раз выдохнул. Резко, с шумом. Прикрыл глаза, замер на несколько секунд и вздрогнул, когда дверь кабинета распахнулась.

Это была Нина. И одновременно эта была не та Нина, которая терпеливо переносила непредсказуемые извивы настроения работодателя, бледнела при вспышках гнева шефа и краснела при его шутках. Та Нина вначале робко постучала бы в дверь кабинета, потом тихим голосом спросила разрешения войти и только потом изложила свою проблему.

Эта Нина отшвырнула в сторону дверь, потом со вкусом захлопнула ее у себя за спиной, решительным шагом пересекла кабинет и остановилась перед столом Григория Федоровича.

– Чего тебе? – неприветливо спросил шеф.

– Пирожков не хотите? – осведомилась Нина.

– Каких пирожков? – Григорий Николаевич не успел сменить вымученное спокойствие на какое-нибудь другое настроение, поэтому вопрос прозвучал тихо, по-житейски.

– Печенных, со сливой! – выкрикнула Нина и шмякнула об стол полиэтиленовый пакет с пирожками, который до этого держала в правой руке.

От удара пакет раскрылся, один из пирожков вылетел прямо на колени Григорию Федоровичу.

И грянул гром. Злосчастный продукт пролетел над самой головой секретарши и припечатался к стене. Следом в воздух взлетели пакет, письменный прибор, листы бумаги – все, что лежало на столе.

– Ах, ты… – далее Гиря на очень повышенных тонах разъяснил Нине все, что думает о ней, о ее родственниках, умственных способностях и половой ориентации и ее и ее родственников, высказал свое отношение ко всем пирожкам в целом и к этим пирожкам в частности.

Первые секунд десять страстного монолога Нина пыталась выстоять, но потом сделала шаг назад, потом еще шаг, споткнулась о стул и со слезами схватилась за ушибленную ногу.

– Дверь закрой! – приказал Григорий Федорович появившемуся на пороге Братку. – А ты перестань реветь!

Нина села на пол и, держась за ногу, горько разрыдалась.

Гиря опешил. Плачущая Нинка была для него зрелищем привычным, но вот такой, по-детски рыдающей, размазывающей по лицу косметику, Гиря видел свою секретаршу впервые.

Гиря потоптался рядом. Кашлянул. Протянул было руку к ее волосам, но остановился. Не царское это, в конце концов, дело, подумал Григорий Федорович и вернулся к столу.

Нина рыдала громко, задыхаясь и захлебываясь слезами. Гиря ждал. Почти минуту. Наконец, ему это надоело. Вообще, терпение не входило в список достоинств Григория Федоровича. Склонность к психологии – тоже. Но в чем ему нельзя было отказать, так это в инстинктивном чутье. Часто он действовал, не отдавая себе отчета, находя единственно правильный выход из сложной ситуации.