Звереныш - Евгений Щепетнов

– Так вот, входишь, отрезаешь у одного из них ухо, приносишь мне. И на сегодня свободен.

– Как же… Вожак? Ухо… как я?! Вожак?! – залепетал парень, неловко держа в руке нож. Он явно никогда раньше не только не держал такого ножа, но, скорее всего, и не видел его близко.

Адрус видел такой нож и, когда отца и матери не было дома, доставал его из сундука и вертел в руках, размахивая будто мечом. Впрочем, меч у отца тоже имелся, но Адрус не решался его взять. Тот лежал на самом дне сундука, но если рыться, отец точно заметил бы, и тогда бы точно влетело.

Этот нож был похож на отцовский как две капли воды. Глядя на него, можно легко поверить, что два материка некогда были единым целым. Впрочем, возможно, что отцовский нож скопирован с занусского – не все набеги заканчивались победно для грабителей, и часть оружия оседала у ростов.

Щенку не приходило в голову, что все могло быть наоборот, что занусский нож – копия тех, что тысячи лет делались на Северном материке… и что Занусская империя лишь отколовшаяся часть огромной Мировой империи, пришедшей в упадок.

Существовала такая теория, впрочем, совершенно не одобряемая имперскими властями. Если ее признать, окажется, что Великая Империя Занусс совсем не великая, а суть жалкий осколок чего-то большего, и что росты на самом деле родоначальники зануссов, а значит, что-то вроде их старших братьев. А может, хозяев?

Задумавшись, Щенок пропустил момент, когда один из Звеньевых сильно ударил Нибуса плетью – раз, другой, третий – по согбенной спине, по лицу, по заду – с оттяжкой, с веселой ухмылкой, будто это все не жестокие удары, а легкие шлепки шаловливому ребенку.

Нибус вздрагивал от ударов, лицо его кривилось, из глаз текли слезы, и после пятого удара, не выдержав, он пошел в загон.

Мальчишки в загоне бродили, стояли, бессмысленно разглядывали собравшихся возле забора Щенков. Один из спятивших узнал вошедшего в загон паренька, жалко улыбнулся, попытался что-то сказать, но не смог, издав что-то вроде клекота, хриплого мычания, отозвавшегося в толпе наблюдателей громким вздохом – сумасшедший был жалок, и каждый представил, что мог бы оказаться на его месте. Если бы не случай, если бы его тело не сработало так, как надо…

– Даю тебе сто ударов сердца! – крикнул Вожак, наблюдая за тем, как вошедший в загон стоит, не решаясь подойти ни к кому из парней, и трясется, отчего нож в его руке ходит ходуном. – Если ты сейчас не выполнишь приказ – я сам отрежу тебе ухо. И ты все равно сделаешь то, что я сказал. Время пошло!

Парнишка вздрогнул, пошел по загону к кучке сидящих на земле мальчишек, выбрал одного, бессмысленно глядящего в небо и пускающего слюни, стекающие по подбородку. Подошел к нему, нагнулся, примеряясь, приставил в уху лезвие ножа. Еще секунда, и… вдруг сумасшедший повернул голову, посмотрел в глаза Нибусу с ножом и, почти внятно выговаривая слова, сказал:

– Не надо… пожалуйста… не надо… не делай мне больно… я к маме хочу… отпусти меня! Пожалуйста! Мне тут так плохо!

По щекам сумасшедшего потекли слезы, и Нибус вздрогнул, бросил нож на землю, закрыл глаза и побежал к воротам загона, уткнувшись лицом в ладони. Он бежал, спотыкаясь, едва не упал, потом с разгону врезался в перекладину ворот, согнулся, выпрямился и, выскочив наружу, встал перед Вожаком, опустив руки по швам:

– Я не могу! Не могу! Это нельзя! Так нельзя! Нельзя! Нельзя!

Вожак шагнул вперед, одним быстрым движением выхватил из ножен короткий широкий меч и скользящим ударом отсек половину уха Нибуса. Тот громко завопил, зажал обрубок, пытаясь остановить кровь, брызнувшую во все стороны. Крик еще не затих, когда по сигналу Вожака с парня сорвали одежду, оставив его совсем нагим, и стали хлестать плетьми, оставляя кровавые полосы на худом мальчишеском теле.

Несчастный кричал, умолял остановиться, но командиры были неумолимы и били до тех пор, пока Вожак снова не подал сигнал.

– Стой! Хватит. Теперь ты снова идешь. Поднимаешь нож и приносишь мне ухо. Нет – теперь принесешь два уха! Вперед!

Шатаясь, парень пошел в загородку, подвывая, постанывая от боли, залитый кровью так, что казалось, будто его раскрасил какой-то безумный художник. Нож так и торчал в земле, уйдя в нее до половины, Нибус вынул его, как оживший покойник подошел к первому попавшемуся мальчишке и одним ударом срубил парню ухо, ударив так, что вместе с ухом отрезал лоскут щеки. Раненый глухо застонал, отшатнулся, отбежал в сторону, и тогда под удар попал другой, тот, что плакал и просил не трогать. Избитый до полусмерти парнишка отрезал ему ухо, не обращая внимания на плач, взял кровавые кусочки в руку и пошел назад, шатаясь так, что казалось – сейчас он грохнется, как подрубленное дерево.

Не свалился. Подошел к Вожаку, протянул ему руку с зажатыми в ней кусками окровавленной плоти. Тот благосклонно кивнул.

– Давно бы так. Видишь, как все просто? Подошел, отрезал, пошел дальше! Видели, как все просто? И что будет с теми, кто откажется исполнить приказ? Вы должны быть готовы исполнить любой, ЛЮБОЙ приказ Императора и своих командиров! Ведь приказ командира и есть приказ Императора, и каждый, кто не выполняет приказ Императора, умрет! Ваши командиры – это руки Императора, и вы не можете ослушаться!

Вожак помолчал и обычным, без пафоса, голосом добавил:

– Брось их на землю. Нож сюда. Отведите его к лекарю.

Парня увели, и настал черед следующего испытуемого. Он должен был принести нос… Еще один – глаз. Палец. Два пальца.

Менялись парни, менялись задания. Площадка загона походила на бойню – кровь, крики, стоны, трое парней-Щенков упали в обморок, глядя на происходящее. Их привели в чувство, раздели и высекли – так же страшно, как и первого наказанного.

Псы не должны бояться крови, не должны падать в обморок, как дворянская девица. Им приказали вырезать сердца из трех умирающих от потери крови сумасшедших. Парни сделали это – падая, рыдая, вымазанные в своей и чужой крови.

Когда очередь дошла до Щенка, в загоне осталось лишь несколько живых – человек пять изрезанных, искромсанных парней, истекающих кровью, обезображенных до неузнаваемости.

Щенок с замиранием в сердце ждал, что сейчас ему поручат что-то особо мерзкое, и гадал, что же это такое будет. Он не сомневался, что сделает это – Звереныш ждал момента, чтобы выскочить наружу, а уж он-то крови не боялся – он жаждал ее! И ему не было жаль этих несчастных, которые все равно бы умерли, не так страшно, конечно, но умерли. Все умирают – люди и звери. Но смерти нет!

Вожак махнул рукой, и через пару минут в загородку завели трех парней, руки которых были связаны за спиной. Они завывали, рычали, дергались, как захваченные в плен волки, и когда веревки, стягивающие руки, отпустили, набросились на своих пленителей, со смехом ускользнувших в стороны. Недопески перепрыгнули загородку, и сумасшедшие врезались в нее со всего разгона, протягивая руки к людям, клацая зубами, растопырив пальцы с сорванными до крови ногтями.