Литературная Газета 6486 ( № 44 2014) - Литературка Литературная Газета

Быть может, читатель не упрекнёт меня в особенном преувеличении, если сказать, что при всей пестроте тем и сюжетов в книгах Зория Балаяна тоже – «со всех перекрёстков, со всех улиц» – открывается свой «Арарат» – история народа, любимая страна в её прошлом и настоящем.

Теги: Балаян З.Г. , Собрание сочинений

Старость – это не когда что-то забываешь,

В нашем "Клубе 12 стульев" - увы! – всё ещё продолжается ремонт. До некоторых старых рубрик и разделов руки ещё не дошли. Но вот недавнее приобретение: клуб в клубе – КЛАФ (клуб любителей афоризмов) под руководством Николая Казакова, знающего об афоризмах всё, решили не трогать. 

И перед вами – его ноябрьский выпуск  на традиционном месте. А слева от него, в главной нашей комнате – бенефис всенародного любимца муз и масс Александра Ширвиндта. Он недавно выпустил в «КоЛибри», Азбуке Аттикус тиражом 10 тысяч экземпляров более чем 330-страничную книгу. Как вы понимаете, мы сразу бросились читать «Склероз, рассеянный по жизни». А потом решили познакомить с частями «Лоскутного одеяла мыслишек» (так называется предисловие) читателей.

 Захар ГУСТОМЫСЛОВ

Усталость накапливается. Моральная, не говоря уже о физической. Я тут ночью не спал: коленка! Включаю телевизор. Идёт фильм «Трое в лодке, не считая собаки». Как раз тот момент, когда мы гонимся за сомом. Я стою в лодке, на мне стоит Андрюшка Миронов, а на Андрюшке – Державин. Я думаю: но это же было!

75, 85 и 100. Если это не талия и не бёдра, то цифры очень подозрительны.

Когда Бернарда Шоу спросили, почему он не справляет свои дни рождения, писатель ответил: «Зачем справлять дни, которые приближают тебя к смерти?» И действительно, что за праздники эти семидесяти- и восьмидесятилетия?

Это физиологическое ощущение – любить начальство, от которого зависишь. Не одни актёры грешат. Многие непримиримые журналисты резко меняются на очном приёме у высокого руководства. На печатных страницах и на экране они такие иронично-яростные, а при встрече... Я как актёр не могу этого не видеть: текста, конечно, никакого при этом не произносится и в глазах огонь, но поза выдаёт – выя склонённая.

У меня была в нашей компании кличка Маска. Очевидно, неслучайно. Просто в молодости я увлекался Бастером Китоном из ранних американских фильмов и Анатолием Кторовым из настоящего МХАТа, которые пленяли меня каменностью лиц при любых актёрских переживаниях и сюжетных катаклизмах.

Внутри всё кипит и бушует, а на лице – маска. Очень удобная придумка. Я её взял на вооружение в свои актёрские арсеналы. Не устаю повторять студентам, что четыре года театрального образования – это, помимо приобретения разных навыков, попытка понять, что ты можешь, что не можешь, что тебе идёт, что нет. Улыбаться – твоё. Сердиться – нет. Смеяться тебе идёт, но не в голос. И так далее. Отсюда складывается амплуа, с которым тебе дальше работать. Его можно преодолевать, его можно ломать, но нельзя делать вид, что его не существует.

Ощущение, что таланту всё дозволено и обаяние победит, иногда приводит к театральным катастрофам. Фёдор Михайлович Бурлацкий, известный американист, написал почти документальную пьесу «Бремя решений», где артисты Театра сатиры под руководством Плучека решали, бомбить Кубу или не бомбить. Андрей Миронов играл Кеннеди, Державин – Роберта Макнамарру, министра обороны, Юрий Васильев – брата Кеннеди, я – советника по печати президента Пьера Сэлинджера, Диденко – Фрэнка Синатру, Рая Этуш – Жаклин Кеннеди, Алёна Яковлева – Мэрилин Монро. Мы себе ни в чём не отказывали. Спектакль прошёл раз десять.

Наш незабвенный, штучный артист и человек Спартачок Мишулин исполнял в этой фантасмагории роль начальника американских штабов Томсона и не мог выговорить слова «бомбардировка». Державин посоветовал ему написать это слово на бумажке. И Спартак Васильевич в арифметической тетради для первого класса дочки Карины большими буквами вывел: «Бомбардировка». Он скатывал листок в трубочку и входил с ним в Овальный кабинет. Там он распрямлял листочек и по слогам читал: «Предлагаю начать борбан... банбар...»

Весь Овальный кабинет отворачивался в судорогах. И вот очередной спектакль. Выходит Мишулин и произносит: «На понедельник... – тут все ждут мук с «бомбардировкой», – назначен бомбовый удар по Кубе».

Это уже было нам не под силу! А у Андрея – дальше текст, и он не в состоянии его произнести. Вдали сидит Владимир Петрович Ушаков, игравший будущего президента Соединённых Штатов Линдона Джонсона. Миронов ему: «Линдон, а вы что молчите?» Тот говорит: «А почему я? У меня вообще здесь текста нет».

Вышла замечательная рецензия на этот спектакль, после которой его и закрыли: «Вчера в Театре сатиры силами «Кабачка «13 стульев» был разрешён Карибский кризис».

Узнаваемость... Захожу как-то в лифт, за мной вскакивает здоровенный детина. И говорит: «Можно я с вами прокачусь? Вы знаете, моя бабушка была вашей поклонницей, правда, она умерла восемь лет назад. И тёща моя вас любит, но она сейчас в реанимации...»

Более пятидесяти лет я преподаю в родном Щукинском училище (ныне Театральный институт имени Щукина). После Этуша я самый старый педагог. Евгений Князев, нынешний ректор, в каком-то архиве отыскал приказ 1957 года о зачислении меня на кафедру пластической выразительности актёра. Глядя на мою сегодняшнюю комплекцию, трудно поверить, что тогда я преподавал фехтование и сценическое движение.

А получилось так. Замечательный артист Аркадий Немировский обучал нас фехтованию, будучи в прошлом чемпионом Москвы. Рубен Николаевич Симонов называл его «лучшим артистом среди шпажистов и лучшим шпажистом среди артистов». Аркадий поссорился с тогдашним ректором Борисом Захавой, ушёл в ГИТИС, и я его заменял. Так и началось.

Сейчас в Театре сатиры – два десятка моих выпускников-щукинцев. Я хороший педагог, терпеливый, не вредный. Лучшее, что я делаю, я делаю в училище.

Многие студенты сегодня ничего не знают. На собеседовании мальчика спрашивают: «Кто был Ленин?» Он отвечает: «Ленин был президентом».

Да что там Ленин! Как-то в училище зашёл Юра Яковлев, который никогда там не преподавал. Он сидел, ожидая кого-то, в вестибюле, и вся эта шпана бегала, сметая его, задевая ногами. Я собрал курс и начал орать: «Когда в наше время артист Михаил Астангов проходил мимо, мы сбегались посмотреть на него. Яковлев – такой же великий артист, как Астангов. Вы ничего не знаете!» Одна моя студентка, которая, как только я к ней обращался, сразу на всякий случай начинала плакать, заплакала и тут: «Вы сердитесь, а сами нам ничего не рассказываете. Почему вы не рассказываете нам о своих встречах с Мейерхольдом?»

Но я же не Радзинский, который знал в лицо Жозефину.

Звонит мне недавно Татьяна Егорова. Она стала очень популярной после книги «Андрей Миронов и я». То есть она. А я там – главное действующее дерьмо. Когда-то я взял Таньку за ручку и с каким-то рассказиком привёл к Вите Веселовскому в «Клуб 12 стульев» «Литературной газеты». То есть, по сути, сделал её писательницей. Брать за ручку надо не всякого. И в руки давать ручку тоже не каждому.

И вот звонит она и говорит: «Послушай, связались со мной якобы из «Комсомольской правды» и хотят, чтобы я сказала, с кем ты живёшь и с кем жил, каким способом, что ты за мужик. И рефреном:

– «Вы же его терпеть не можете». Обещают хорошо заплатить Я их послала». Ненавистники тоже бывают альтруистами.

Или ещё проще – звонят агенту актрисы, моей ученицы: «Расскажите, она жила с Ширвиндтом ещё в институте или он её в театр взял и там стал с ней жить? Мы хорошо заплатим». Это журналистика?

Кстати, один-единственный раз видел Жириновского растерянным. На юбилее Говорухина. Станислав Сергеевич велел мне бегать по залу с микрофоном и спрашивать зрителей о юбиляре. Подошёл к Жириновскому и сказал: «Представьтесь, пожалуйста!» Он обалдел и тихо произнёс: «Меня все знают». – «Откуда?» – спросил я. И он растерялся. Ура!

В 1958 году у меня родился сын. Разочарование моё было безграничным: я хотел дочь! Я мечтал о дочери. Родители, жена, друзья, коллеги наперебой убеждали меня, что я идиот, что все прогрессивные отцы во все времена и у всех самых отсталых народов мечтали о сыновьях – продолжателях рода, дела, фамилии и так далее. Я вяло кивал и убивался. Наконец слух о моих терзаниях дошёл до Леонида Васильевича Маркова, и он призвал меня для разговора.

– Малыш, – сказал он, мягко полуобняв меня за плечи, – я слышал, что у тебя там что-то родилось?

– Да! Вот! – И я поведал ему о своих терзаниях. – Дурашка! Сколько тебе лет?

– Двадцать четыре.

– Мило! Представь себе, что у тебя дочурка. Проходит каких-нибудь семнадцать лет, ты сидишь дома, уже несвежий, лысеющий Шурик, и ждёшь с Таточкой свою красавицу Фиру. А Фиры нет. Она пошла пройтись. Её нет в двенадцать, в час, в два. Ты то надеваешь, то снимаешь халатик, чтобы куда-нибудь бежать, и вдруг звонок в дверь. Вы с Таточкой бросаетесь открывать. На пороге стоит лучезарная, счастливая Фира, а за ней стою я! «Папа, – говорит она, – познакомься, это Лёня». Ты втаскиваешь её в дом и в истерике визжишь всё, что ты обо мне знаешь и думаешь! «Папочка, – говорит она, – ты ничего не понимаешь: я его люблю». И я вхожу в твой дом. Малыш, тебе это надо?