Колокола судьбы - Богдан Сушинский

— Тут, знаете ли, вопрос еще и политический, — попробовал развить свою мысль младший лейтенант. — Ведь кто такой, в сущности, Мазовецкий? Офицер армии буржуазной Польши. Столько воевал в советском партизанском отряде, и вдруг отказался сесть в специально присланный в тыл врага советский самолет! — Младший лейтенант протянул Беркуту пачку «Казбека», но тот лишь вежливо улыбнулся, уже в который раз напоминая, что не курит. Обычно Колодный, как и все остальные, курил либо махорку, либо трофейные немецкие сигареты. Но, когда хотел серьезно поговорить с командиром, обязательно извлекал из своего огромного вещмешка пачку «Казбека», запасы которого казались неисчерпаемыми. — Из этого что, товарищ капитан, следует, — проговорил десантник, не вынимая изо рта папироски. — Из этого следует, что то ли работы с ним никакой не проводили на предмет классового сознания, то ли вообще…

— Какое еще «классовое сознание»? Он — потомственный польский шляхтич, дворянин. Человек воюет, бьет фашистов. Разве этого недостаточно? И что значит «вообще»? — сдержанно спросил Беркут. — Что «вообще»? Договаривай.

— Почему договаривать должен я? — нахмурился Колодный. — Договаривать будут там, за линией… Как-никак не из командировки в Самарканд возвращаетесь — из вражеского тыла. Это всегда учитывается. И еще, товарищ капитан, я бы посоветовал запросить у Центра разрешения на прилет вместе с вами Анны и Арзамасцева.

— С полькой все ясно: она может стать медсестрой в одной из польских частей. А почему возникает имя Арзамасцева?

— На мой взгляд, оно должно возникать в первую очередь. Насколько я помню, вы бежали вместе с ним из эшелона. И до прибытия сюда никогда более чем на час не разлучались. А если бы захватить и Корбача, вообще было бы прекрасно.

— Считаешь, что там станут проверять меня?

— Я этого не утверждаю, — насторожился Колодный. — И не говорил ничего такого, что подводило бы вас к подобной мысли, разве не так, товарищ капитан?

— Понятно, — кивнул Беркут, опустив голову. — Надеюсь, в тех радиограммах, которые ты посылал в штаб?…

— Там была святая правда. Я ни на минуту не засомневался в вашей преданности Родине, товарищ капитан, — Колодный почему-то поднялся и одернул гимнастерку, словно собирался докладывать о выполнении задания.

— Да садись, чего подхватился? Разговор у меня с тобой, как видишь, не командирский.

— Вы же помните, как я встретил вас. Как сразу же признал. Хотя вы были без группы. После плена, побега… Конечно, в душе кое-какие сомнения возникали, кошки мяукали. Тем более что мне было приказано выяснить все основательно.

— Значит, само появление твоей группы уже было проверкой?

— Естественно, — четко ответил младший лейтенант, и взгляды их встретились. — Видите ли, до высадки в вашем районе я успел побывать в одном лжепартизанском отряде. Высадился, проник туда… Он был создан немцами. Из полицаев, из бывших военнопленных, у которых нервишки оказались слабоватыми… И получалось так, что вреда партизанскому движению эти лжепартизаны наносили больше, чем любые самые лютые каратели. Потому что подрывали веру в справедливость партизан, потому что своими зверствами низводили партизан до одного уровня с фашистами.

— Мне самому приходилось сталкиваться с такими отрядами здесь, на Подолье. Ну а ты, младшой, в каком-то роде специалист по изобличению? Не ожидал…

— Двое засланных до меня в этот отряд под различными легендами погибли. А я перед вами. То, что вы попали в плен и вернулись уже из Польши, было полной неожиданностью и для меня, и для Центра. Мазовецкий тоже мог оказаться агентом абвера или гестапо. Но я видел вас обоих в бою. Вместе с вашими людьми…

«Вот ты, оказывается, кто, младшой! — мельком взглянул на него Беркут. — Я-то считал, что ты — так себе, из первых попавшихся под руку. Думал: назначили в последнюю минуту, причем так, лишь бы офицер, чтобы у группы, пока она соединится с группой Беркута, был командир. А ведь не раскрывался. Конечно, четкие инструкции… И все равно молодец».

Младший лейтенант посмотрел на часы.

— Пора беседовать с паном поручиком. Попытайтесь уговорить его. Если нужно, зовите на помощь. Вдвоем легче. А просьбу относительно Арзамасцева и Ягодзинской в текст радиограммы я все же внесу.

Беркут не ответил ни «да» ни «нет». Молча поднялся и пошел разыскивать Владислава. Однако молчание его Колодный воспринял как знак согласия. И Беркут понимал, что воспримет именно так.

Хотя командиром группы был Беркут, радист по-прежнему находился в полном распоряжении младшего лейтенанта. Радиограммы составлял лично Колодный, согласовывая их текст лишь тогда, когда Беркут был в лагере, да и то в общих чертах. Такое положение закрепилось с самого начала их встречи, когда Дмитрию нужно было передать кое-какие сведения и о самом Беркуте, и о его людях, и когда Беркут еще не был формально, приказом штаба, утвержден на должности командира, а Колодный — комиссара отряда. Сейчас ситуация иная, однако менять сложившееся положение Беркут не стал. И, похоже, Колодный был признателен ему за это.

25

Владислава капитан увидел возле Черного Монаха. Он разговаривал с Анной, но, судя по всему, «сердечным» разговор у них не получился.

Беркут как-то сразу понял это и, считая, что поляки не обратили на него внимания, остановился поодаль, и даже начал понемногу отступать. Но он ошибся: девушка заметила его сразу же, как только вышел на поляну, и последние слова поручика выслушивала, уже нетерпеливо переступая с ноги на ногу и посматривая в сторону командира. Ей не хотелось, чтобы Беркут истолковал их разговор как свидание. Очень не хотелось этого.

— Извините, пан капитан, — вполголоса проговорила она, проходя мимо Беркута. — Пан поручик просил поговорить с ним. О службе.

— Я так и воспринял это, — суховато ответил Андрей, направляясь к поручику. — Не помешал?

— Что, пора давать ответ?

— Если ты не готов, я так и радирую. Подождут до завтра. Днем раньше, днем позже…

Мазовецкий задумчиво посмотрел вслед Ягодзинской, и Беркут снова почувствовал, что явился он явно не вовремя. Но что сделано, то сделано.

— Знаешь, я подумал… лучше поступлю так, как мы решили раньше. Не возражаешь, капитан? Мне не хотелось бы, чтобы ты возражал.

— Значит, в Польшу?

— Я нужен у себя на Родине сейчас, а не в далеком будущем. Из отряда уйду вместе с тобой.

— Но ведь через каких-нибудь полгода ты мог бы войти туда офицером польской армии. И в другом чине. Мы — кадровые офицеры и понимаем друг друга…

— Боюсь, что, когда части, формируемые на советской территории, войдут в Польшу, — а рано или поздно они войдут, в этом сомневаться не приходится, — там уже будут войска, сформированные законным польским правительством. Даже если они будут сражаться методами партизанской войны, это ситуации не меняет. Кроме того, уже существуют отряды местных партизан, которые имеют не меньшее моральное право на формирование органов власти, чем те несколько батальонов, которые придут с Красной армией. А может, и большее. Ибо многие из них сражались за Польшу с первого дня нападения фашистов. В невероятно трудных условиях. Представляешь, что будет происходить на польской земле, когда там встретятся просоветские и антисоветские части? Ты ведь еще не забыл, что такое гражданская война в России?

— Спасибо, откровенно.

— Когда ты уходишь к партизанскому аэродрому?

— Это станет известно во время радиосеанса.

— Возможно, твой путь проляжет на север, и мы еще несколько километров пройдем вместе. Думаешь, легко расставаться с тобой, с ребятами?

— Как и мне с тобой, — вздохнул Беркут. — Но это уже сантименты. А что пани Анна?…

— Наша пани Анна желает только одного — остаться с Беркутом, — ехидно ухмыльнулся Мазовецкий. — Где бы он ни был и что бы с ним ни происходило.

— Ну, положим, она намерена оставаться не со мной, а в отряде.

— Было бы хорошо, если бы ты еще раз поговорил с ней, — сменил тон поручик. Эти слова он произнес почти умоляюще. — Прошу тебя об этом уже не просто как командира, а по-человечески.

— Я не мог предположить, что все так серьезно… — грустно улыбнулся Беркут. — Знал бы, что она будет доставлять тебе такие муки, бросил бы где-нибудь по дороге. А так привел на твою и свою голову.

— Это не ты привел сюда Анну, — сокрушенно покачал головой Мазовецкий, — это судьба ее привела. Жаль только, что не моя.

Во время первой же встречи поручика и Анны капитан заметил, что девушка понравилась Владиславу, и запретил Корбачу и Арзамасцеву даже упоминать о том, при каких обстоятельствах полька оказалась вместе с ними. Если Анна сама захочет исповедаться перед «паном поручиком» — это ее личное дело. Но тогда и Мазовецкий воспримет это происшествие совершенно по-иному, чем из грубых мужских уст.