Повседневная жизнь рыцарей в Средние века - Жан Флори

При всем несомненном прогрессе в этой специфической области «машиностроения», овладение крепостями в большем числе случаев было обязано не ему, а либо переговорам до начала осады крепости (гарнизон сдавал ее, чтобы спасти себе жизнь), либо блокаде, лишавшей осажденных подвоза продуктов и воды. Тем не менее с XII века престижность профессий, связанных с осадными работами, неуклонно возрастает. Несмотря на несколько презрительное безразличие к ним, рыцари, если судить по некоторым косвенным признакам, испытывали нечто вроде ревности к их представителям{10}.

Не только рыцари сражались верхом. Конные сержанты, реже оруженосцы следовали их примеру. Сержанты, строго говоря, не составляли легкой конницы, хотя их доспехи наверняка уступали рыцарским по своей прочности и сложности. До XIII века эти люди могли быть и дворянами, хотя большинство из них были простого происхождения («ротюрье»). Однако устав ордена тамплиеров, восходящий именно к этой эпохе, четко разграничивает братьев рыцарей, выходцев из аристократических семейств, и сержантов, которые к дворянству не принадлежали. Несмотря на эти и иные меры сегрегации, ряды сержантов чем далее, тем более пополнялись дворянами, которые, по выясненным выше причинам, еще не получили посвящения в рыцари и в большей части своей никогда не получат.

Примерно то же самое происходило и с оруженосцами. Само это слово претерпевает на протяжении XIII века семантическую эволюцию, сравнимую с теми, которые были пройдены термином «miles» в XI веке и «рыцарем» — в XII. Сначала им обозначались слуги, ведавшие оружием и лошадьми. С этими слугами с первой половины XII века начинают смешиваться аристократические отпрыски, желающие обучиться рыцарскому ремеслу. По мере того как посвящения в рыцари становятся все более редкими, число оруженосцев благородного происхождения все более возрастает, причем большая часть их, как и сержантов, никогда не будет возведена в рыцарское звание. Само слово «оруженосец» станет со временем титулом низшего слоя дворянства.

Иерархия различных воинских ступеней прекрасно иллюстрируется расценкой их оплаты: к 1200 году рыцарь в среднем получал 10 су, то есть вдвое больше, чем конный сержант; пеший сержант получал 8–9 денье, между тем как сапер или каменщик — всего 2 денье. Представителям только еще рождавшегося «инженерного» рода войск было еще куда как далеко до рыцарей!

Оценка численности средневековых армий представляет немалые трудности. В эпических произведениях число бойцов всегда выражается баснословными цифрами. Это относится и к воинству христиан, и особенно к сарацинам, которые в любом столкновении валятся десятками тысяч под ударами рыцарских копий и мечей. Хронисты частенько поддаются влиянию той же тенденции — прежде всего тогда, когда речь заходит о действительно больших армиях, таких, к примеру, которые были задействованы в Крестовых походах. Впрочем, приводимые ими цифры далеко не всегда абсурдны или внушены мистикой чисел. Некоторые статистические данные, особенно когда они характеризуют ограниченные контингенты, не следует отвергать с порога: они выражают собой как раз тенденцию противоположную, стремление к точности. Другой вопрос, в какой степени стремление это реализуется. Но даже если они содержат серьезную погрешность в оценке абсолютной численности войск, соотношение сил воюющих сторон может быть передано с большим приближением к истине{11}. К тому же и в наши дни оценка численности большой толпы всегда сопряжена с широким «веером» мнений — не будем же слишком строги в наших суждениях о тех, кто не располагал нашим инструментарием, техническим и ментальным.

По меньшей мере возможно, исходя из количественных данных, приводимых в хрониках, вывести численное соотношение между рыцарями и пехотой. Оно, разумеется, колеблется — в зависимости от обстоятельств: 1 рыцарь к 4 пехотинцам при Гастингсе (1066), 1 к 10 в Первом крестовом походе (1099), 1 к 12 при Бувине (1214); в среднем же в XI–XII веках на одного рыцаря приходилось от 7 до 10 пехотинцев. Рыцари, стало быть, составляли в средневековых армиях элитарное меньшинство, что нисколько не умаляло их престижа — напротив! Именно их относительная малочисленность служила основанием их огромного морального превосходства относительно прочего воинства.

Очень много говорено и написано о том, что Средним векам осталось неведомо военное искусство, что воины пренебрегали вопросами тактики. Однако один манускрипт, многократно переписанный, переведенный на множество языков, несчетное число раз комментированный и цитированный, оказывается на поверку… чисто военным трактатом. Имеется в виду «De remilitari» Вежеса (Vegèce), который в 1290 году был переведен Жаном Приора (Priorat) с латыни на французский язык, причем не в прозе, а в звучных стихах, под заглавием «Liabrejance de Vordre de la chevalerie»{12}. Это сочинение послужило источником вдохновения для авторов последовавших военных трактатов: Жиля Римлянина в XIII веке, Оноре Боне (или Бове) в XIV, Кристина Пизанского и Жана из Бюеля (Bueil) в XV веке. Каждый из названных переделывал труд Вежеса, прилагая его и приспосабливая к запросам своего времени в ходе изложения и анализа нового фактического материала.

Так вот: тот, кто ознакомился с этими работами, больше не сможет поверить в то, что рыцари не знали ни порядка, ни дисциплины и что все их военное искусство сводилось к тому, чтобы ринуться очертя голову на противника, едва завидев его. Искусное маневрирование, иногда заслуживающее самой высокой оценки, предполагает заранее обдуманный план, коллективную готовность выполнять исходящие от командующего приказы и сплоченность как итог дисциплинированности.

Сражения в Средние века были, как известно, редки. Обычно военачальник почти инстинктивно избегал общей битвы, замыкаясь в крепости; отсюда — преобладание осад в военной истории. Вместе с тем довольно обычны были и вылазки осажденных с целью помешать осадным работам либо вообще положить конец осаде. Рыцари в поисках военных подвигов ратовали, преимущественно, за такое решение, но военачальники, как правило, прибегали к нему лишь как. к крайнему средству. Наиболее удачно произведенной вылазкой следует признать, вероятно, ту, что в 1098 году позволила христианским рыцарям, изнемогавшим от голода и болезней в Антиохии, прорвать кольцо осады и обратить в бегство армию Карбуки.

Фронтальная атака, столь ценимая рыцарями, а также историческими и литературными источниками эпохи, имела целью посеять панику в рядах противника и обратить его войско в беспорядочное бегство. Она обычно следовала после «обработки» вражеских боевых порядков лучниками и арбалетчиками. Производилась же она либо в разомкнутом строю глубиной в 3–5 рядов, либо, напротив, в сомкнутом. В последнем случае 20–30 рыцарей под своим знаменем составляли особую тактическую единицу «конруа» (un conrois), которая держалась плотно, чуть ли не стремя к стремени. Многие конруа, соединенные по тому же принципу, образовывали «баталии» (une bataille). Армия обычно насчитывала от трех до четырех «баталий».

Итак, конруа атакуют в сомкнутом строю, опустив по команде свои копья, причем рыцари до самого фронтального удара, беспрестанно пускают в ход шпоры, наращивая скорость бега своих коней с тем, чтобы столкновение достигло наивысшей силы. Никто не должен вырываться вперед: слитность движения отряда как единого целого — абсолютное условие успеха. Подобный прием предполагает, разумеется, и дисциплину, и солидарность воинов. Несмотря на уверения источников, первая атака редко бывала победоносной. Добившись частичного успеха, то есть наметив брешь в рядах противника, конруа уступает место следующим за ним отрядам, а сам под прикрытием их продолжающейся атаки выходит из непосредственного контакта с противником и, сделав полукруг, восстанавливает свое построение, после чего возобновляет атаку. Такой маневр необходим, так как рыцари конруа, завязнув после удара копьями в рукопашной, ведущейся преимущественно мечами, рискуют быть либо выбитыми из седел, либо обращенными в беспорядочное бегство, после которого сбор под знаменем делается весьма проблематичным.

Провал попытки взломать оборону противника фронтальной атакой иногда побуждал военачальника наступающей стороны изменить сценарий дальнейших действий: он прибегал тогда к имитации бегства с поля боя с целью выманить обороняющихся с их выгодных позиций и расстроить их ряды. В укромном месте, мимо которого пролегал заранее намеченный путь псевдобеглецов, устраивалась засада… Такой маневр, несмотря на очевидную примитивность, неоднократно увенчивался победой. Наиболее известный пример — битва при Гастингсе.