Тайна пациента - Лорет Энн Уайт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Возняк никогда не забудет леденящую душу сцену, представшую перед ним и его товарищами в доме.
«С тех пор я повидал немало страшных картин, мертвых тел», – сказал Возняк журналисту из «Медисин-Хат стандарт» на десятую годовщину убийств. – «Но очень мало – с детьми, и еще меньше – с детьми, оставленными в таком состоянии… Я не понимаю – как можно совершить подобный кошмар. Жестокость. Не могу понять, даже теперь, столько лет спустя».
Через двадцать лет после ответа на вызов в скромный домик в мирном Глен Дэнниге Возняк выступил на телевидении: «Это было отвратительно, гнусно – я бы больше никогда не хотел такое увидеть. Это по-прежнему самая худшая сцена в моей жизни». Он помолчал, а потом в его взгляде появилось нечто странное. Он посмотрел прямо в камеру. «Если зло существует – в тот день оно было там. В том доме».
Арвен делает еще глоток вина, вспоминая, с чем столкнулся тем апрельским вечером Возняк. И печатает:
«Сначала он заметил кровь – на лестнице, на стенах в гостиной, на кухне, на полу, на задней двери. Возняк уже знал, что ждет его в подвале. Он видел в окно. Потом офицеры услышали плач.»
Внезапно Арвен чувствует волнение. Она перематывает страницы документа. Хочет вернуться к началу и подробнее описать экспозицию, колорит места. Ненадолго задумавшись, она пишет:
«Медисин-Хат известен как «Газовый город». Если верить туристическим сайтам, город может похвастать большим количеством солнечных дней в году, чем любой другой город Канады – в среднем 330 дней – и если зима сковывает прерии льдом, то летом здесь жарко и сухо. Когда в 1904 году под городом обнаружили месторождение газа, оно оказалось огромным – около 400 квадратных километров. Оно обеспечило растущий город таким объемом энергии, что фонари горели ночью и днем: это выходило дешевле, чем нанимать работников для выключения газовых фонарей.
Еще газ обеспечивал работу гигантских печей в богатом глиной регионе. Жар в печах позволял делать водонепроницаемые красные кирпичи, а благодаря запасам кирпичей на Западе началось активное строительство домов. А еще в ульевых печах делали знаменитую керамику, которую развозили по всему миру. Но почти постоянные вспышки из газовых колодцев и окружающих кирпичных фабрик, где люди тяжко трудились в мучительном зное, окрашивали небо в оранжевый цвет. Когда в 1907 году город посетил Редьярд Киплинг, его взору открылась инфернальная картина, о чем любят писать на туристических сайтах.
«Похоже, у этой части страны, – гласит его знаменитое изречение, – вместо подвала настоящий ад, а единственный люк туда – Медисин-Хат».
И действительно, настоящая сцена из ада предстала перед…»
За спиной у Арвен хлопает дверь. Она оборачивается, задевая бокал вина. Он с грохотом разбивается об плиточный пол. Над головой загораются яркие лампы. Колотится сердце. Арвен моргает от неожиданного, слепящего света, застигнутая врасплох и физически вырванная из своего далекого мира убийств.
– Мам?
– Господи! Джо!
Она вскакивает, роняя стул, спешит к доске и захлопывает дверцы. В крови бурлит адреналин, когда она резко поворачивается к сыну.
– Какого дьявола, Джо. Убирайся отсюда! – она указывает на дверь. – Как ты смеешь вот так врываться? Черт подери… Неужели нельзя просто постучать?
Ее сын стоит огорошенный. Арвен бросает взгляд на собственное отражение в зеркале на стене. Видит растрепанные, непричесанные волосы, вспоминает, что на ней по-прежнему ночная рубашка, сине-белая, как у погибшей женщины из ее истории, и это приводит ее в ярость. Потому что сын застал ее в таком виде, и ей это отвратительно.
– Я велела тебе никогда сюда не ходить. Никогда. Ясно? Что непонятного? Здесь мое рабочее место. Мое личное пространство. Мы с тобой делим коттедж, но не это место, Джо. Уходи.
Но Джо упрямо стоит, глядя на захлопнутые дверцы шкафа и слегка приоткрыв рот.
Арвен с тревогой задается вопросом, многое ли он успел увидеть.
– Прости, – уже тише говорит она. – Господи, Джо. Ты меня правда напугал. Я… Я погрузилась в работу.
Сын переводит взгляд на ноутбук, потом на стопку блокнотов, испещренных записями интервью, взятых до приезда сюда. Он смотрит на папку с вырезками из старых газет, потом на старый магнитофон и кассеты.
– Я просто зашел спросить, не хочешь ли ты поужинать, – тихо говорит Джо. – Я подогреваю остатки пасты. Зашел узнать, может, ты хочешь. Я…
– Джо, у нас договоренность насчет завтрака. На завтраке мы всегда вместе. Но если я решаю поработать допоздна, то пропускаю ужин. У меня здесь есть еда в холодильнике. Есть микроволновка.
Ее сын прекрасно знает – иногда она рисует всю ночь в противошумных наушниках, погрузившись в собственную голову, в свою психику, в свое сердце.
Он смотрит на пустые бутылки из-под алкоголя на столешнице, на бокал с вином, на дымящуюся в блюдце самокрутку, и Арвен вдруг четко ощущает запахи марихуаны и ладана и запах собственного немытого тела.
– Да, мам. Вижу, у тебя тут… наркота.
Она поджимает губы. Ее сын ее осуждает. И она снова упала в глазах своего мальчика. Арвен страдает и одновременно хочет защититься. Иногда ей кажется, что ей самой было шестнадцать буквально вчера. Она помнит, как чувствовала себя одновременно совершенно взрослой и ребенком. Иногда она ощущает себя на шестнадцать лет – словно подросток, заключенный в более взрослой и решительной женщине с дурной головой и слабеющим телом, изношенным из-за оборотов в стиральной машинке времени. Она не имеет права быть матерью.
Она не способна нести ответственность даже за себя саму.
С чего она вообще решила, что справится – сможет вырастить мальчика и соответствовать стандартам собственного сына? Чем она заслужила такого цельного человека? По логике, с такой матерью Джо должен был стать куском дерьма и сидеть в тюрьме. Но иногда плохие родители получают хороших детей.
Иногда хорошие родители получают самых худших детей.
– Это твой проект? – спрашивает
