Аденауэр. Отец новой Германии - Чарльз Уильямс

Супруги Цинссеры (отец к тому времени благополучно вернулся из армии) начали обсуждать возникшую проблему. Мать предложила радикальное решение: Гусей надо поскорее отправить куда-нибудь подальше, чтобы образумилась. Доктор Аденауэр — это, конечно, друг семьи, большой человек, он приложил руку к тому, чтобы Фердинанд получил звание профессора и кафедру дерматологии в только что созданном Кёльнском университете (наверняка последнее было сказано вполголоса, может быть, даже шепотком: и стены имеют уши; возможно, при этом посплетничали и на тот счет, что сам бургомистр, инициатор и главная движущая сила в деле организации университета, не упустил случая получить от его ученого совета степень почетного доктора). Все это хорошо и говорит в пользу соискателя руки их дочери, но есть и препятствия: он почти вдвое старше, он никогда не сможет забыть покойной Эммы — ведь он так ее любил; их Гусей никогда не сможет ему ее заменить, да к тому же его дети никогда не примут ее в качестве матери. И наконец, разные конфессии: как их дочь, воспитанная в духе протестантского либерализма, сможет приспособиться к жестким канонам католичества?

Отец не возражал; было решено, что Гусей по крайней мере на полгода уедет из Кёльна, за это время она остынет и, Бог даст, найдет себе подходящего жениха. Родственники были в Вене и в Висбадене; ей предложили самой выбрать, куда ехать. Она остановилась на Висбадене. Все, казалось бы, шло, как было задумано. И тут произошло неожиданное: не прошло и нескольких недель, как Гусей вновь объявилась в доме родителей и, набравшись храбрости, сказала то, что и следовало ожидать от молодой влюбленной: «Я не могу без него». Родители больше не сопротивлялись. Последовала помолвка, затем обряд перехода в католичество; ее новым духовным пастырем стал брат Конрада Ганс. Гусей сразу активно включилась в женское католическое движение.

Свадьба состоялась 25 сентября 1919 года. Церемония была подчеркнуто скромной: она состоялась не в каком-либо из кёльнских соборов, а в маленькой часовне госпиталя Святой Троицы; священником был все тот же Ганс Аденауэр, невеста была не в белом, а в скромном серебристо-сером платье, на последовавшее скромное угощение был приглашен только узкий круг ближайших родственников. Разговоры вращались вокруг темы возраста новобрачных: ему было сорок три, ей еще не исполнилось двадцати четырех.

Медового месяца не было: молодая пара провела всего два дня в бадгодесбергском отеле. Даже на это время Аденауэр не мог полностью отвлечься от дел: несколько раз к ним в отель приезжали чиновники из Кёльна с неотложными поручениями. «Лучше бы он перешел в садовники», — вздыхала новобрачная. По возращении в Кёльн она вообще практически оказалась одна: муж целыми днями пропадал на работе, да еще частые поездки в Берлин.

Прислуга не хотела слушаться указаний «этой девчонки», а хуже всего было то, что поведение детей Конрада от первого брака, казалось, оправдывало наихудшие предсказания ее родителей. Теперь они должны были по идее звать своих прежних подружек Гусей и Лотту «мамой» и «тетей», однако ни Коко, ни Макс не собирались следовать этому правилу. «Я ее помню школьницей с ранцем за спиной, какая она мне мама?» — резонно высказался однажды старший. Вдобавок они не считали, что их мачеха отличается особым интеллектом, и предпочитали общаться с сестрой Эммы. «Миа и была наша приемная мать» — эти слова внук Аденауэра, Конрад, неоднократно слышал от своего отца.

Словом, брак начинался не на самой гармоничной ноте. Кто знает, что из этого всего вышло бы, если бы не характер Гусей. Терпение, тепло души, доброта — все это помогло ей справиться с проблемами, неожиданно обрушившимися на нее — именно неожиданно, поскольку соискатель ее руки не дал себе труда предупредить Гусей о них или как-то подготовить к трудностям, которые ее ждали. Таков уж был его обычный стиль. А что касается Гусей, то один из друзей семьи отозвался о ней следующим образом: «Меньше всего она думает о себе. В основном о Боге. А порой даже меньше о Боге, а больше о муже. Во всяком случае, в сердце на нервом месте уж точно муж». И впрямь: в страстном чувстве любви и обожания, которое она испытывала к Конраду, было что-то сказочное. Утром она не отходила от окна, пока его служебный автомобиль не скроется за поворотом; не менее чем за полчаса до его предполагаемого возвращения к обеду или к ужину, она бросала все дела, делала заново прическу, тщательно подкрашивалась, обязательно надевала свежее платье или блузку. Вся жизнь ее была подчинена одному — ублажить супруга, сделать ему приятное.

Это была нелегкая задача. Прежде всего глава семьи не терпел никаких нарушений раз и навсегда определенного распорядка дня. Утром — завтрак вдвоем с Гусей, затем пятнадцатиминутная прогулка с собакой (Аденауэр ненавидел кошек, но любил собак; вначале у него была овчарка, но кто-то сказал ему, что это пошло, и он завел ротвейлера). Ровно в 8.45 машина отвозила его в ратушу. Ровно в 13.45 он приезжал на обед — на этот раз за столом должны были присутствовать и дети. После еды он обычно полчаса дремал — в спальне или на террасе, смотря по погоде. В 14.45 — снова на машине в ратушу до восьми вечера, порой он задерживался и дольше, в частности когда был какой-нибудь прием или банкет. Спать ложились не позднее 11 часов.

В родительском доме Гусей не привыкла к такой жесткой регламентации, в современной семье тем более ни одна жена не смогла бы выдержать такого режима, но молодую супругу Аденауэра это, видимо, устраивало. Хуже были резкие смены настроения у главы семейства. Он мог быть то добрым и благодушным, то вдруг становился придирчивым и злым до бешенства. Это он унаследовал от отца, который обычно вымещал свои служебные неприятности на домочадцах. У его сына, во всяком случае, поводов для стрессов и волнений было никак не меньше.

Пожалуй, меньше всего забот доставляли ему оккупанты. Трения, конечно, были. Губернатор и его люди реквизировали для своих нужд лучшие особняки и отели города, около сотни школьных зданий было занято под казармы. В гарнизоне процветало пьянство, особенно отличался в этом смысле младший командный состав. Однажды в январе 1919 года группа сильно выпивших молодых офицеров, громко гогоча, забралась на постаменты памятников кайзера Вильгельма и императрицы Августы, на головы скульптур были водружены ночные горшки. Имелись случаи грабежей, дорожных происшествий из-за несоблюдения правил движения военными водителями, стрельбы по мирным гражданам: патрули не церемонились в случаях, когда кто-нибудь медлил с выполнением команды «стой».

В условиях оккупации такого рода инциденты неизбежны, для их расследования и ликвидации в ратуше по инициативе Аденауэра был создан специальный отдел. Это было разумное нововведение. К лету 1919 года отношения между оккупантами настолько улучшились, что визитеры из Лондона характеризовали их даже как «относительно дружественные». Свою роль сыграла отмена в июле существовавшего до того времени запрета на внеслужебные контакты с немцами. Солдаты, возвращавшиеся домой, говорили, что рейнландцы относились к ним не просто по-дружески, но и «тепло». В докладе, представленном британской администрацией министру иностранных дел лорду Керзону 24 марта 1922 года, отношения, сложившиеся с аппаратом бургомистра, определяются как «в целом удовлетворительные и гармоничные». Конечно, особой любви между оккупантами и оккупируемыми быть не может но определению, а в данном случае продовольственные трудности и рабочие волнения являли собой дополнительные причины для конфликтов.