Тревожный август - Эдуард Хруцкий

— Зачем же так, Миша? — ответила она. — Здесь не одни барыги. Нехватка, вот люди и понесли сюда то, что могут продать или обменять, и нет в этом ничего зазорного. Люди свое, не ворованное продают или на продукты меняют. А сволочь есть, конечно. Только она здесь-то вся и собралась. Ее, как магнитом, тянет к человеческому горю. Вон, видишь, — она кивнула головой в сторону игроков.

Мишка сам давно уже наблюдал, как эти двое внаглую чистят простодушных людей, зараженных азартом.

— Ну-ка, подожди, — Мишка шагнул к толпе.

— Зачем? — Зоя схватила его за руку.

— Сейчас увидишь.

— Миша!

— Так надо.

Мишка раздвинул плечами любопытных, подошел к банкомету.

— Что, товарищ военный, спытай счастье, — улыбнулся парень желтыми потраченными зубами.

— Давай.

— А ставишь что?

— Вот, — Мишка вытянул из кармана золотое кольцо.

— Дай гляну, — сказал второй и протянул руку.

— Смотри из моих рук.

Парень наклонился, внимательно рассмотрел кольцо.

— Рыжье, — шепнул банкомету.

— Сколько против него? — спросил банкомет прищурившись.

— Три куска.

— Идет.

— Предъяви.

— Не в церкви...

— Здесь тоже не фрайера.

Банкомет достал из кармана толстую пачку денег:

— Метать?

— Мечи.

Три карты шлепнулись на дощечку. Мишка подошел к банкомету вплотную и крепко взял его за руку. Парень дернулся, но Костров держал крепко.

— Ты что, падло, а? — прошипел банкомет.

— Тихо, сявка, кого лечить решил? — Мишка выдернул из рукава банкомета карту, бросил на дощечку.

— Вон он, туз, — сказал он спокойно, забирая деньги, и, повернувшись к угрожающе надвигавшемуся на него второму, добавил: — Тихо, фрайер, сопли вытри, а то я тебя сейчас по стенке разотру.

Толпа весело загудела. Мишка повернулся и пошел к Зое. Вслед ему несся тяжелый мат.

— Зачем ты? — спросила Зоя.

— Золото им показал. Теперь, где надо, разговор пойдет, мол, появился карась с рыжьем.

— А что такое рыжье?

— Эх ты, знать надо. Это на нашем с тобой нынешнем языке золото.

— О господи, бедный Тургенев.

— Кто?

— Да так я, Миша, кое-что из школьного курса вспомнила.

— А...

Они продирались сквозь толпу. Мимо старушек, торгующих постным сахаром, мимо пацанов, пронзительно кричащих: «Папиросы! Папиросы «Пушка»!» Мимо женщин с невидящими глазами, вынесшими на рынок осколки годами складывающегося быта, мимо юрких подростков в кепках-малокозырках.

Они шли через этот ссорящийся, гомонящий, торгующий человеческий клубок, ища только им одним нужные лица. Их толкали, извинялись и бранили, но они продолжали свой путь. Купили у старушки постный сахар и пошли дальше, аппетитно похрустывая, приценивались к совсем новеньким сапогам, постояли рядом со старичком, торгующим старыми часами. Потом они выбрались из толпы и подошли к кинотеатру «Смена». У входа в кассы толпился народ: шел американский фильм «Полярная звезда». На огромной афише был нарисован горящий самолет. Здесь можно было передохнуть. Но напротив кинотеатра была как раз трамвайная остановка, и битком набитые красные вагоны выбрасывали на тротуар десятки людей. День был воскресный, и многие со всех сторон города ехали на рынок.

— Давай отойдем, — сказала Зоя.

Они зашли за кассы кинотеатра, стали у проходного подъезда каменного двухэтажного дома, через него можно было попасть во двор.

— Да, — Мишка полез за папиросами, — к этой сутолоке привыкнуть надо. Сразу не разберешься.

— Это сегодня, — ответила Зоя, — все-таки выходной.

— А в обычные дни?

— В обычные народу мало. Заняты люди, работают.

— Ну а барыги?

— Эти-то здесь крутятся.

Внезапно она замолкла и сжала Мишкину руку:

— Смотри.

Мишка, прикуривая, чуть повернулся и увидел на другой стороне знакомую кепочку-малокозырку и косую грязную челку. Рядом с банкометом стоял высокий сутулый человек в мешковатом, неопределенного цвета костюме. В нем Костров сразу же узнал того самого «счастливчика», выигравшего две тысячи. Они о чем-то говорили, иногда поглядывая в Мишкину сторону.

«Засуетились, сволочи, — внутренне усмехнулся Мишка, — три куска деньги немалые. Посмотрим, что будет дальше». Он бросил спичку, повернулся к Зое, взял ее под руку. Девушка сразу же прижалась к нему, улыбаясь, игриво и многообещающе.

— Товарищ сержант, — услышал Костров за своей спиной глуховатый, официальный голос. Он обернулся и увидел пожилого младшего лейтенанта в очках и двух красноармейцев с винтовками СВТ[11]. На рукавах у них алели повязки с белыми буквами КП.

Патруль. Мишка похолодел. Вот сейчас он достанет липу, и поведут его в комендатуру. Конечно, там все разъяснится, выпустят, но зачем лишние сложности, да еще на глазах этих двоих? Тут ему в голову пришла невероятная и дерзкая мысль. Пришла внезапно, и он уже точно знал, то будет делать и как.

— Документы, — еще раз устало приказал командир и протянул руку.

— Есть, товарищ младший лейтенант, — Мишка краем глаза увидел, что Зоя скрылась в подворотне, теперь все было в порядке: между ним и спасительной аркой стоял боец с красивой, но ненадежной винтовкой СВТ.

Мишка, оторвав руку от пилотки, медленно начал расстегивать карман гимнастерки, сделав всего полшага вперед. Теперь он стоял как раз между младшим лейтенантом и бойцом. «Ну, — внутренне собрался он, — давай, Мишка. Давай».

Сильным ударом сапога он подсек ноги лейтенанта, одновременно правой ударил бойца чуть выше пряжки ремня. Не оборачиваясь, сбив с ног какую-то женщину, он бросился в подворотню. За спиной раздалось запоздалое «Стой!», но он уже был во дворе рядом со спасительным подъездом.

Зоя открыла дверь и увидела Мишку, прислонившегося к косяку. Глаза у него были совсем шалые, дурные глаза. Костров вошел молча, косо посмотрел на Зою и сел на сундучок в прихожей.

— Ну как ты? — спросила она.

— Как видишь, — Мишка встал, пошел в комнату, на ходу расстегивая гимнастерку.

Зоя пошла вслед за ним. Костров сел на диван, перебирая на груди желтые пуговички со звездочками, пальцы его бегали по ним, как по ладам баяна, словно он наигрывал одному ему известную мелодию.

Заскрипела дверь в стене, показалась голова Самохина.

— Вы чего? — спросил он, удивленно глядя на Мишку.

— Патруль, — вздохнула Зоя, — напоролись, глупо совсем.

— Ну и что?

— Сбежали.

— А они?

— Они ничего, — Мишка встал, расстегнул пояс с тяжелой кобурой. — Им, старичкам этим, салажат ловить, а не нас. Знаешь, Самохин, — он хитро прищурился, — помог нам патруль-то этот. Ох как помог.

— Как же так?

— А вот так, зови ребят, расскажу. Зой, ты бы разыскала Игоря, пусть мне штатское пришлет, завтра опять пойдем в карты играть.

Данилов

— Я понимаю, понимаю. Но, если честно, ничего не понимаю в специфике вашей, только по тону чувствую, что больной на поправку идет. — Данилов пододвинул стул к столу главврача. Стул противно, по-поросячьи взвизгнул. Данилов поморщился. — Когда он сможет говорить, вот что для меня главное.

— Как вам сказать, — врач посмотрел на Данилова, потом перевел взгляд куда-то за его спину, — ожоги. Сильные ожоги. Плюс, конечно, элемент симуляции имеет место быть.

— Что? — удивился Данилов.

— Имеет место быть, присказка такая, — врач усмехнулся, — ждите.

— Да поймите вы меня...

— Я не бог, хотя понимаю вас отлично. Вам нужно, чтобы «мотоциклист» заговорил? Так? Нет, вы мне ответьте.

— Так.

— Прекрасно, — врач вытянул перед глазами руки и начал внимательно рассматривать их, — он не транспортабелен пока.

— А это вы к чему?

— Возможно, вы захотите забрать его к себе. Возможно, ваши врачи, ваши методы...

— Доктор, — сказал Данилов почти шепотом, — вы же интеллигентный человек, о чем вы, доктор? Какие методы? Кто наговорил вам этой ерунды? У нас работают точно такие же врачи, как и везде. Эх, доктор, доктор.

Данилов откинулся на спинку, и стул опять пронзительно взвизгнул. Главврач опустил руки, помолчал и сказал тихо:

— Не раньше чем через пять дней.

— Что же делать? Против науки не попрешь. — Данилов встал, протянул врачу руку: — Значит, буду надеяться.

— Надейтесь.

Прежде чем выйти на улицу, Иван Александрович прошел к комнате, в которой лежал «мотоциклист». У дверей дежурил милиционер.

— Ну как? — спросил его Данилов.

— Да все так же, товарищ начальник.

Данилов немного постоял, посмотрел на плотно закрытую дверь палаты и, козырнув вытянувшемуся милиционеру, пошел на выход. Вчера из Москвы прислали данные на «мотоциклиста» — Виктора Степановича Калугина 1910 года рождения, по профессии шофера, уроженца города Дмитрова Московской области. В справке значилось: что: «Калугин Виктор Степанович судим дважды: в 1930 году по статье 166 УК РСФСР и в 1938 году по статье 86»[12].