Великое восстановление наук, Разделение наук - Фрэнсис Бэкон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Из этих трех областей первая более или менее разработана, остальные две исследованы столь слабо и неудовлетворительно, что их следует отнести к разряду требующих разработки (desiderata). Ведь не существует ни одного достаточно аргументированного и полного описания таких явлений природы, которые бы отклонялись от обычного хода ее развития, будь то какие-то исключительные создания определенных стран и местностей, или необычные по времени явления, или же, как говорит Плиний, игра случая (casuum ingenia), или проявления каких-то неизвестных свойств, или явления, уникальные (monadica) в своем роде. Я, пожалуй, не стану отрицать, что можно найти слишком много книг, наполненных всякими баснословными сообщениями, фантастическими тайнами, беззастенчивым обманом и написанных лишь для развлечения и удовлетворения пустого любопытства, но серьезной и строгой систематизации всех чудесных явлений природы, тщательно проверенной и подробно изложенной, у нас нет, а тем более нет должных попыток отбросить и, так сказать, публично подвергнуть остракизму получившие распространение всевозможные лживые измышления и басни. Ведь, судя по тому, как обстоят сейчас дела, если ложные и фантастические представления относительно явлений природы закрепятся и — потому ли, что так велико уважение к древности, потому ли, что не хочется вновь исследовать эти явления, потому ли, что подобные вещи представляются замечательными украшениями речи благодаря тем сравнениям и аналогиям, которые из них можно извлечь, — получат распространение, то потом их уже никогда не искоренить и не исправить.
Целью сочинения такого типа (а этот тип сочинений освещен примером самого Аристотеля) менее всего будет удовлетворение пустого любопытства, к чему стремятся чудотворцы и фокусники. Наоборот, такое произведение поставит перед собой прежде всего две важные и серьезные задачи: первая из них — исправить ошибочность некоторых аксиом, которые в большинстве своем основываются на избитых и широко известных примерах; вторая — найти более удобный и легкий переход от чудес природы к чудесам искусства. Самое важное в этом деле — зорко следить за природой, когда она внезапно отклоняется от естественного хода своего развития, чтобы в результате таких наблюдений можно было в любой момент восстановить по своей воле упомянутый ход развития и заставить природу подчиниться. И я не собираюсь советовать полностью исключить из этой истории чудесных явлений все суеверные рассказы о колдовстве, ворожбе, чарах, сновидениях, предсказаниях и тому подобном, если совершенно точно известно, что соответствующее событие действительно произошло. Ведь еще неизвестно, в каких случаях и до какой степени то, что приписывается суеверию, может быть объяснено естественными причинами. И поэтому мы хотя и считаем, что занятия такого рода деятельностью, безусловно, заслуживают осуждения, однако уверены, что в результате внимательного наблюдения и тщательного изучения этих вещей получим отнюдь не бесполезные знания о них, и не только для того, чтобы должным образом разобраться в преступлениях людей, обвиняемых в подобного рода деятельности, но и для того, чтобы глубже проникнуть в тайны самой природы. Следовательно, нужно без колебания вступать и проникать во все такого рода тайники и пещеры, если только перед нами стоит одна цель — исследование истины. Вы, Ваше Величество, подтвердили правильность этого собственным примером, ибо обоими прекраснейшими и ясновидящими глазами, глазом религии и глазом естественной философии, столь мудро и прозорливо проникли в кромешный мрак и доказали, что нет никого более похожего на солнце, которое, освещая даже клоаки, остается незапятнанным[139]. Однако я хотел бы напомнить о том, что эти рассказы вместе со всеми суевериями следует излагать отдельно и не смешивать с рассказом о подлинных и ясных явлениях природы. Что же касается религиозных рассказов о знамениях и чудесах, то они либо не во всем истинны, либо вообще не имеют никакого отношения к явлениям природы, а потому не должны рассматриваться в естественной истории.
Остановимся теперь на истории покоренной и преобразованной природы, которую мы называем обычно историей искусств. Здесь мне, правда, известны некоторые работы о земледелии и даже о многих механических искусствах, но что в этой области самое плохое — это то, что постоянно остаются без внимания и игнорируются наиболее известные и распространенные опыты в тех или иных практических дисциплинах, хотя они дают для познания природы столько же, если не больше, чем вещи менее распространенные. Ведь считается, что наука будет чуть ли не осквернена и унижена, если ученые обратятся к наблюдениям и исследованиям вопросов, относящихся к механике, если только это не какие-то тайны искусства или же вещи, слывущие весьма редкими и утонченными. Над этой пустой и высокомерной заносчивостью с полным основанием смеялся Платон, выведя хвастливого софиста Гиппия, беседующего с Сократом, честным и глубоким исследователем истины. Когда разговор зашел о красоте, Сократ в соответствии со своим непринужденным и свободным методом рассуждения воспользовался примером сначала прекрасной девушки, затем прекрасной лошади, наконец, прекрасной и великолепно выполненной глиняной вазы. Возмущенный этим последним примером, Гиппий сказал: «Я бы, конечно, с негодованием отказался спорить с любым, кто приводит столь низкие и грязные примеры, если бы меня не удерживали правила вежливости». На что Сократ с иронией заметил: «Ну конечно, как же ты можешь вынести их, если ты одет в такое великолепное платье и прекрасные сандалии»[140]. Во всяком случае можно, пожалуй, утверждать наверняка, что великие примеры дают нам не самое лучшее и не самое надежное знание. Именно об этом не без остроумия говорится в известном рассказе о философе, который, созерцая звезды на небе, упал в воду; ведь если бы он посмотрел под ноги, то смог бы увидеть звезды в воде, но, глядя на небо, он не мог увидеть воды в звездах[141]. Точно так же часто случается, что вещи мелкие и незначительные дают нам больше для познания великих вещей, чем великие — для познания малых. Поэтому очень хорошо заметил Аристотель: «Природа любой вещи лучше всего обнаруживается в ее мельчайших частях»[142]. Поэтому природу государства он ищет прежде всего в семье и в простейших формах социальных связей (мужа и жены, родителей и детей, господина и раба), которые встречаются в любой хижине. Совершенно аналогично природу этого великого государства (т. е. Вселенной)
