Неоконченный роман одной студентки - Любен Дилов

— Я пришла к тебе. Здравствуй.

— Ага, значит, желаешь мне здравствовать, а? А что это у тебя на лице?

Такого начала я меньше всего ожидала. Однако я не имела права сказать правду о маске, которая должна была предохранить меня при употреблении газового пистолета. Я пробормотала что-то невнятное, вроде «как тебе сказать… это маска… на случай, если в твоем лабиринте…»

— Ха-ха-ха! — расхохотался бык. — Значит, решила меня напугать? Ну-ка сбрось эту маску, сбрасывай, тебе говорю! Посмотрю я на тебя, какая ты храбрая.

Я медленно сняла маску, опустила ее — пусть болтается на шее! — но ни на секунду не спускала пальца с курка пистолета, потому что в этом узком коридоре никак нельзя было избежать возможного удара. Я оглянулась по сторонам в поисках укрытия, потом оглядела бычью голову и тут поняла, что она словно парализована. Ни разу не дрогнула ни ноздря при разговоре, ни глаз в черном провале, что легко было заметить даже при слабом освещении.

— А ты хороша, — сказал этот странный бык с кротким одобрением, от которого нетрудно было прийти в смущение. — А может, ты очередная девица?

В замешательстве я сказала:

— Я не девица, — а он снова рассмеялся коротким смешком и сказал:

— Ну, это не имеет значения. Он, Минотавр, уже постарел и уже не ест мяса, так что не бойся! — после чего бычья голова задвигалась, начала опускаться вниз, а над нею показалось бледное лицо мужчины третьего возраста, если следовать классификации, данной впоследствии Аристотелем. Потом из-за угла показалась и вся его фигура — хилая, сутуловатая, в простых одеждах отшельника. В одной руке мужчина держал страшную бычью голову, а в другой — большой глиняный сосуд.

— Ты кто? — спросила я его, а он мне ответил, что слуга Минотавра, и я снова забеспокоилась. Этого я не предусмотрела. А ведь Минотавр как-никак царский сын, и у него, вероятно, был не один слуга, возможно, даже целая свита. Если придется всех усыплять, плохо мое дело… Однако пока опасности не чувствовалось, потому что слуга Минотавра сказал мне по-стариковски дружелюбно:

— Идем, идем, девушка! С тобой, кажется, можно поговорить, потому что других присылают ни живых ни мертвых, так что их долго не можешь привести в чувство. Пойдем, не бойся!

И он застучал копытами, оказавшимися самыми обыкновенными деревянными сандалиями. Я догнала его, держа пистолет наготове, раздумывая на ходу, а не стоит ли усыпить его и самой поискать Минотавра, но сосуд в его руке отвлек мое внимание. Такого я еще не видела ни в музеях, ни в альбомах, посвященных крито-микенской культуре, и я спросила, для чего он — для воды или для вина?

— Ты хочешь пить? — ответил он мне вопросом на вопрос. — Я дам тебе напиться. И вино у меня есть, и ключевая вода. Наверное, от страха пересохло в горлышке, а? — спросил он с добродушным смешком. — Потерпи немного, скоро придем.

Коридор завершился площадкой, от которой вверх шли около двадцати каменных ступеней. Они вывели нас на чистую, огражденную со всех сторон террасу с навесом для тени, прикрепленным к невысокому зданию. Сама терраса и здание находились на краю высокого обрывистого морского берега. Отсюда, наверное, взлетели в небо Дедал и его сын Икар на скрепленных воском крыльях, чтобы навсегда покинуть лабиринт с его страшной тайной.

Я еще не знала, в какой точно год попала я на Крит на своем хронолете, потому что тогда хронолеты давали ужасный разброс во времени и мы работали, в значительной мере полагаясь на удачу, но я не смела спросить, чтобы не выдать себя. Я была довольна уже и тем, что попала во времена Минотавра.

— Ну, добро пожаловать, располагайся, — указал мне старик на широкое, удивительно чистое ложе под навесом. — А я принесу тебе свежей водицы. А может, предпочитаешь вино для смелости, а? — задорно подмигнул он мне выцветшими глазами. Трудно было предположить, чтобы страшный зверь держал у себя слугой такого добряка.

Я ответила ему, что мне ничего не нужно, что я спешу, а о сосуде спросила потому, что никогда не видела таких.

— Но это вовсе не сосуд! — поднял он его. — Разве не видишь, что у него нет дна? Это рупор, в него я рычал, чтобы испугать тебя, но ты оказалась молодцом.

Он осторожно поставил рупор в угол, рядом бросил бычью маску с красными нарисованными ноздрями. Теперь я решилась пошутить:

— Неужто Минотавр так постарел, что не может уже и реветь?

Старик выпрямился передо мной, озабоченно оглядел мою тщательно подобранную для путешествия одежду того времени.

— Послушать тебя, так ты вроде не критянка и не афинянка…

— Нет, — призналась я. — Я прибыла сюда издалека. Я фракийка и хочу только поговорить немного с Минотавром. Можно?

Явно довольный, что угадал мое происхождение, он снова улыбнулся той странной, по-стариковски лукавой улыбкой. Так улыбался мой прадед, когда играл со мной. Старик сказал:

— Раз уж мы сбросили маски, можно. Я — Минотавр.

Мне очень захотелось сказать ему: «Послушайте, не морочьте мне голову!», — но я не знала эквивалента этого выражения на их языке, поэтому только немного отодвинулась, прижалась спиной к стене, чтобы видеть оба входа на террасу. Под навесом было прохладно. Дыхание моря освежало воздух, и средиземноморский зной чувствовался не так сильно. Старик засуетился, поставил передо мной мисочку с финиками, стал еще милее:

— Покушай, доченька. Из Финикии. Ты, вроде, не поверила мне?

Одна фотокамера, которой я снимала, была спрятана в брошке у меня на груди, и я приподняла мисочку, украшенную типичным для того времени орнаментом. Если бы я могла взять ее с собой, какой бы фурор произвела! Впрочем, вероятнее всего, меня попросту обвинили бы в фальсификации. Археологи все еще верят только тому, что пролежало в земле определенный ими самими же срок. Наши же путешествия во времени служили им лишь для подтверждения той или иной их гипотезы. Конечно, я хотела также выиграть время, чтобы переварить свалившуюся на меня новость. И я сказала:

— Как тут поверить, если все говорят совсем другое?

Мое неверие ничуть не обидело его.

— Молоденькая ты слишком, потому и не знаешь, что никогда не верно то, что все говорят. Всю правду знают немногие. Стоит чему-нибудь стать всеобщим достоянием, как оно тут же обрастает вымыслом, превращается в сказку.

Я изучала социальную психологию и потому не могла не похвалить старика:

— А ты, оказывается, мудрец.

— Когда твоим убежищем становится лабиринт, доченька, не можешь не помудреть. Не думаешь ли ты, что мудрость даруется нам богами? Она — наше примирение с миром.

— Хорошо, расскажи мне тогда всю правду, — попросила я, тем не менее оставаясь начеку, а он тут же согласился, сказав:

— Погоди только, пойду пару раз прореву. Скажу тебе по совести, надоело мне это ужасно. Но в последнее время повадился сюда разный люд, особенно заморские купцы, которые приезжают на своих кораблях, а глядючи на них, и дети становятся все настырнее. Сказано ведь, что Минотавр требует только юношей и девушек, а как получит свое, остальных не трогает. Хлопот с ними не оберешься. Заблудятся, со страху обревутся, обмочатся, от них весь лабиринт мочой провонял, беда мне с ними и только, порой не знаешь, как поделикатнее вывести их отсюда…

Милый старикашка, видать, страдал свойственной его возрасту болтливостью, к тому же, вероятно, ему редко попадались слушатели, но у меня не было времени, и потому мне пришлось прервать его. Я спросила:

— Зачем царь Минос построил лабиринт?

— Я не верю, что мой милый отец задумал это чудо, вероятнее всего, это затея Дедала. Наверное, потому, что походит он на нашу жизнь. Ведь человек всю жизнь блуждает в запутанных ходах, все тыкается в глухие стены и не находит выхода. Смотрю, и дети уж, играя в песке, все лабиринты строят, а не башни и царские дворцы.

Старик зацокал деревянными сандалиями вниз по ступеням, осторожно неся глиняную воронку, но, наверное, ему было лень входить в лабиринт, потому что теперь его рев казался мычанием вола. Потом он вернулся, сел рядом на ложе, и я записала скрытым записывающим устройством по-стариковски многословную и такую обыкновенную человеческую историю, что, возможно, коллеги были правы, не поверив в нее. И действительно, стόит ли уничтожать красивый вымысел ради банальностей жизни?

Какой-то прорицатель предсказал царю Миносу, что его сын завладеет престолом. Эти прорицатели, как водится, навлекают на людей много неприятностей, вставил старик, да и мошенников среди них тоже немало. Конечно, завладеет, что тут такого особенного, ведь для этого и рождаются сыновья, чтобы когда-нибудь занять место отцов! Однако царь Минос по-своему истолковал предсказание, тем более, что, как ему было предсказано, он должен был погибнуть из-за своего сына, что, впрочем, потом и случилось. Он действительно погиб из-за своего сына, но сын в этом не был виноват. Очевидно, царь Минос был умным и умелым правителем, к тому же ему хотелось прослыть справедливым и добрым, следовательно, обычное убийство отрока не принесло бы ему славы — ни перед народом, ни перед богами. Тогда-то и пришла ему в голову гениальная идея — объявить о прегрешении царицы. И о лабиринте. Потому что она давала возможность добиться сразу многого. Во-первых, таким образом он устранял своего сына и избавлялся от своей постаревшей супруги. Во-вторых, у него появлялось средство тайно стращать народ, ибо уже в те далекие времена было известно, что царю легче сойти за доброго и легче править, когда вместо него есть кому пугать народ. Однако все же он не особенно притеснял людей, приказав только афинянам собирать девушек и юношей, которых, разумеется, отправляли не к сыну — Минотавру, а в царские покои, за которыми уже не следило ревнивое око царицы. И ему удалось осуществить свой план. Народ любил его, боги уважали до тех пор, пока с ним не случился нервный срыв и он не бросился за Дедалом; тогда и Кокал ос свел с ним счеты, ошпарив его кипятком в ванне. Но говорят, что и там, в подземном царстве, он устроился неплохо, там его избрали судьей.