В ожидании Конца Света - Марианна Гончарова

— Здрассссте. Это… Это… Бог?

Нет, удивительные какие все-таки, лихие и пройдошливые люди — вот эти, которые создают, например, такой портал. Или берут себе ник в Интернете: «God» или, например, «BOG».

Ладно, допустим, кто-то не совсем здоров. Мания там, голова съехала набок, то да се. Кто-то отчаянно глуп и самоуверен. Бывает. Это ведь нормально, когда глупость и самоуверенность таскаются парочкой повсюду вместе, взявшись за ручки. Ну эти — еще ничего. На них можно не обращать внимания.

Ну а вот, помню, первый секретарь райкома Теренчук Михаил Иванович, например. Он почему-то однажды решил, что он — «BOG». Нет, он так себя не называл, но всем видом своим показывал.

Или, допустим, один человек собрался за границу поехать. Или два человека. Посмотреть, погулять и, конечно, сравнить. Ну тут, поблизости, в ГДР, Польшу там или вообще в страну лучших друзей Советского Союза — Болгарию. Та еще заграница. И вот ему, этому секретарю райкома Теренчуку, приносят документы. И эти документы долго лежат. Лежат, лежат. Лежат, лежат. Доходят. И человек этот, которого черт дернул купить путевку за рубеж, нервничает — пустят, не пустят — и тоже медленно доходит. А документы лежаааааат. У инструктора там или еще у кого-нибудь. И наконец все желающие поехать за рубеж приглашаются на специальную комиссию, входят в кабинет, где сидят все во главе с этим «BOGом». Входят, потупив взор, с ужасным чувством вины перед секретарем райкома и его товарищами, с чувством вины за то, что они такие-сякие не патриоты непонятно зачем ломятся в другую страну. И уже проклинают и заграницу, и профсоюз, и себя, и тот день, когда путевку купил, — зачем ему это надо было вообще, сидел бы себе дома на диване, горя не знал.

— И чего тебе не сидится, тебе что, здесь плохо, У НАС? — не глядя на изменника Родины, рассеянно листая его документы, под нос бурчит Теренчук. А бурчанье его такое, как у собаки, — непонятно, чего ждать: то ли затихнет и успокоится, то ли разразится страшным лаем.

В ответ изменник что-то застенчиво блеет, прогнувшись и виновато улыбаясь, и не решается сказать: но вы-то сами, и жена ваша, и дети ваши… вы-то уже были сто раз.

А не решается, конечно, потому что кто он, а кто Теренчук, которому можно все, он же — «BOG».

И потом все смущенное стадо желающих поехать за кордон выгоняют в коридор и маринуют там, а «BOG» тяжело и мрачно задумывается. Ну что, товарищи, спрашивает он комиссию, обводя всех сидящих угрюмым бульдожьим взглядом. А те глаза прячут, чиркают в блокнотиках с озабоченным видом. Ну что — презрительно и брезгливо отшвыривает ногтем указательного пальца Теренчук анкету с фотографией, и та едет по длинному полированному столу и падает на пол, — пустим этого N в Венгрию, а? И все молчат, вроде как размышляют, а пускать ли этого N или не пускать. Кто-то незаметно поднимает анкету и угодливо кладет перед Теренчуком.

— Скользкий он, этот N… — говорит «BOG», сквозь зубы цедит, глядя в бумаги на фотографию N. И все кивают-кивают, мол, да, скользкий, да. Хотя некоторые, у кого совесть еще не совсем померла, думают: блин, зачем я вообще сюда работать пошел, в этот серпентарий, ведь хороший парень этот N. И станок новый изобрел, и первое место в области по прыжкам с шестом, и улыбка чудесная, и жена у него беременная, и мама у него — первая моя учительница, научила меня «жи-ши» писать. И ведь точно скажет сейчас про усы, про очки и вынесет вердикт: «не пускаем» И добавит: «опозорит нас».

— Вон же усы у него. И очки! — осуждающе сообщает «BOG», тыкая холеным пальцем в фотографию на анкете. — Не пускаем его. Опозорит же нас, товарищи.

И этот, у которого совесть, думает: кого это «нас» опозорит, кого «нас»… А сам… кивает, кивает.

Одна знакомая наша, работала она в отделе учета райкома, добрая женщина, всегда всех предупреждала, что надо фотографироваться без очков. И без усов. Ну не любит «BOG», кто в очках и с усами. Очень искренне огорчается. Прямо сильно расстраивается душой, когда видит фотографию то ли того, кто в партию вступает, то ли кто за границу едет, обижается, голос дрожит у него, и он огорченно лопочет:

— Ну вооот… В очкааах… Что ж это он в очкаааах… Как же мы можем ему верить?

И не подписывает документы.

Мои дети сейчас даже поверить не могут, что вот такой самодовольный чванливый персонаж решал судьбы людей, практически суд вершил. И участь твоя иногда зависела от твоего зрения — носишь ты очки или нет, то есть интеллигентное у тебя лицо или простоватое, а уж усы — это было вообще серьезное преступление. О пятом пункте и говорить не хочется.

Я ведь тоже стояла у него на ковре. Причем меня, молоденькую тогда маму двухлетнего ребенка, вызвали в райком партии на семь утра. Трудно поверить? Было. И я стояла, как Комиссаржевская на знаменитом портрете, опустив руки и стиснув пальцы в замок, и думала одну мысль. Мысль была такая: что означает выражение «за гранью добра и зла»? Что это значит и где это можно увидеть, почувствовать, чтобы описать? Я, кстати, считаю, что это очень неплохая мысль, чтобы ее думать в тех ситуациях, когда слушать собеседника и задумываться о том, что он говорит или чаще кричит, необязательно.

Словом, вот так я стояла там в кабинете. И я вдруг услышала вопросительную интонацию. То все он бурчал-бурчал, а тут вдруг:

— А?

Я переспросила:

— Простите?

А он мне:

— Так расскажите, как же встретил вас мистер Беннет у себя в офисе.

И я ответила. (Боже, как долго я об этом мечтала, видела в своем воображении, и вот это случилось.) Я ответила как Коллонтай. Я ответила:

— Вначале он предложил мне сесть.

И после паузы услышала:

— Вы свободны.

И я ушла. А потом еще неделю меня все спрашивали:

— Что с тобой, почему ты такая бледная?

Тяжелая работа — переводчик. Когда группа наших специалистов по сельскому хозяйству приехала домой из Британии, каждого вызывали к специальному инструктору обкома и расспрашивали, кто как себя вел и, главное, как работал и вел себя переводчик.

Ой, а вот однажды уже группа молодых фермеров из Великобритании жила у нас в области, ездила по полям, по колхозам — не помню, были ли тогда еще колхозы, и мы иногда забирались с ними в глухие тупики и углы, а главное, все время шастали вдоль границы с Румынией, заезжая иногда в Молдавию купить вина или фруктов. И вдруг об этом каким-то образом узнала милиция. Мамочки, что тут случилось! Стали искать виноватых — почему не сообщили? — орал на меня какой-то красномордый чин. Я пожимала плечами, мол, я обычный гайд-переводчик, обычный сопровождающий, толмач. Спросите у тех, кто повыше и еще повыше. Спросите у принимающей стороны. Словом, крайнего найти не могли, но последние два дня за автобусом с группой чинно ездила машина с мигалкой. Именно за, а не перед. И если вдруг у сопровождающих были какие-то сомнения, они звонили в приемную «BOGа», там бегом докладывали самому, и уже «BOG» решал, разворачивать наш автобус или пропускать дальше. И не потому, что там был какой-то секретный объект, а потому, что… А понятия не имею почему. И не хочу об этом сейчас думать. Нет времени. Времени нет.

Боже мой, ну о чем я думаю. Вот вечно так. Или смеюсь как ненормальная, или думаю о всяких пустяках перед ответственным делом. Хотя, честно говоря, снисходительность небесных сил по отношению ко мне я не могу подвергать сомнению. Спасибо им, небесным силам! Просто они меня иногда как котенка, как неразумного котенка тыкают в миску с молоком.

Однажды мне нужно было принять решение. Серьезное решение. Я сидела днем в пустом почти кафе. И думала. А потом спросила. Мысленно спросила. Молча — в себя. Мол, ну, что делать? Да или нет? Прислушалась к себе, но не услышала ответа. Я посидела чуть-чуть, бестолково рассматривая носок своего сапога — спрашивая себя, я качала ногой, как маятником. И тут позвонили — зайдите срочно по поводу ваших документов. Совсем незнакомый голос. Красивый бархатный голос. Голос сказал: «Это вы?… Зайдите к нам за документами…» И мне показалось, что голос просто недосказал… Потому что споткнулся немного на словах «Это вы?..». Может быть, он хотел спросить: «Это вы сейчас задавали вопрос?» Думаю, что именно так и было. Он хотел сказать так: это вы сейчас спросили? Тогда не сидите, не качайте ногой, встаньте, пойдите, сделайте хоть что-нибудь. Например, сходите за документами, а ответ свой на вопрос вы увидите сами. По дороге. Именно так он хотел сказать. Но что-то ему помешало. Наверное, он не совсем мне доверял, подумал, что я ему не поверю. Но я сразу расценила это как знак и выскочила на улицу, на ходу заматывая шею длинным шарфом.

Я вышла из кафе на площадь. Там стояли люди. Кучей. Небольшой такой кучей стояли люди и пялились на небо. А на темном, грязно-сером, почти черном небе, зимой, в начале февраля, висели две гигантские зловещие радуги. Две. Такие яркие, широкие, огромные и бесконечные, как будто они опоясывают всю нашу планету. Страшное зрелище. Оттого что радуги эти две были такие, как два широченных шарфа, небрежно брошенных какой-то гигантской великаншей, земля наша казалась совсем маленькой, а люди на улице, напуганные жутким небесным театром, вообще выглядели маленькими беззащитными муравьями. Я присоединилась к ним — вот же как бывает, бежишь один, а когда тревожно и опасно, ты все равно несешься поближе к муравейнику, к таким же, как ты. И так мы стояли толпой посреди площади, и к нам со всех сторон все бежали и бежали люди, выскакивали из автобусов, из машин, даже не закрыв на замки дверцы. Нам под ноги забрались уличные собаки и коты с поджатыми хвостами, чтобы тоже присоединиться, обняться, держаться с нами за руки, потому что вместе, неважно кто ты — человек или кот, — все равно, когда вместе, рядом, не так страшно. Думаю, каждый из нас, стоящий в тесной молчаливой толпе те самые последние в жизни — такое было чувство — десять минут, притихший под этими жуткими радугами, каждый из нас, исключая примкнувших к нам котов, собак и птиц, — каждый еще десять минут назад задавал себе свои глупые, постылые, пустяковые вопросы, качая ногой… Мы спрашивали себя, как быть, что делать, куда идти, да или нет, покупать или не покупать, ехать или не ехать, соглашаться или подождать. Ну нам всем и показали. Нам дали конкретный ответ на все наши расплывчатые туманные вопросы. Ответ был таким: «Все вы дураки. Думайте о главном».