Полное собрание сочинений. Том 11. Друзья из берлоги - Василий Песков

Таков урок. Урок любопытный и поучительный. И не только для норвежцев, конечно.

Домик в горах

Норвежец, где бы ни жил – в столичном ли Осло (тут говорят Ушлу), в городках ли поменьше или в рыбацком поселке, – будет стремиться построить еще и домик в горах. Эти домики видишь повсюду. Уединенные, без видимой связи с суетой жизни, отраженные в тихой воде, как гнезда, прилипшие к скалам, они такая же характерная часть Норвегии, как и фиорды. У богатых дома богатые (и в местах наиболее живописных), у бедняков домишки простые, но сделаны с поразительной аккуратностью, пожалуй, даже изяществом. И везде одинаково чувствуешь заботу людей не подавить природу своим присутствием, а приютиться под крылом у нее.

Слово «дача» для домиков не подходит. Они похожи скорее на наши «садовые домики». Только «садом» человеку тут служит дикий мир леса, камней, шумных речек и тихой озерной воды. Ни в какой другой стране я не почувствовал большей близости человека к природе, чем тут. Где-нибудь в Полинезии или в Африке люди еще не порвали пуповину естественных связей с природой. Тут, в Норвегии, эти связи умело культивируются. Домик в горах – это не место, где в выходные дни валяются на диване, играют в домино, читают или сидят за чаем. Лодка, лыжи, пеший поход по горам (для полной выкладки норвежец положит в рюкзак сверх обычной поклажи еще пару увесистых валунов) – вот зачем едут из города в горы.

Все норвежские горные домики, когда, проезжая, смотришь на них из окошка, роднит один примечательный знак: у каждого дома мачта, и на ней обязательно – флаг. Его подымают не только в дни государственных праздников, но и в дни семейных торжеств: дни рождения, свадьба, приезд хорошего друга. Норвежцы, сдается, ищут любого повода для поднятия флага.

Наш приезд на озеро Ляуна этим и был отмечен. Хозяин домика поспешил к мачте, и наше знакомство проходило под хлопанье на ветру красного полотна с сине-белым крестом.

Хозяина звали Уляус.

– Уляус Онслон, – представился он всем нам по очереди и пригласил в домишко с оленьим рогом над дверью. Потом гостям были показаны: «собственное озеро», банька, сарай для дров, плоскодонная лодка.

Живет Уляус тут бобылем. Когда-то в озере была рыба. Но в 1955 году (Уляус эту дату хорошо помнит) в последний раз он вынул тут из воды аборя (окуня).

То же самое происходит на многих озерах. Ученые ищут тому причину, и тут, на Ляуне, у них станция. Одинокий немолодой человек оказался при деле и был рад сейчас нашей компании, пришедшей с дороги по узкой, заросшей черемухой тропке. Мы пили кофе, говорили с учеными. В какой-то момент разговора хозяин поманил нас с Альмой на скамейку возле окна.

– Ваше имя напомнило мне одного человека…

Наспех, боясь отстать от нашей компании, я записал рассказ – частицу жизни встречного человека.

В семье Онслон было тринадцать детей. Семь сыновей – Аре, Осмунд, Онуи, Адольф, Уляус, Уляв, Франц и шесть дочерей – Кристине, Анна, Мария, Марта, Гюдрун, Сигне. У каждого брата было свое занятие. Двое рыбачили, двое охотились, пятый по возрасту Уляус был плотником – строил в горах такие вот домики.

Я спросил: много ли выстроил? Уляус помолчал с минуту, прикидывая в уме.

– Восемнадцать. Все целы. Я работал на совесть.

Вместе братья собирались на этом «семейном озере», удили рыбу, косили сено, зимой ходили на лыжах. Тут, на озере, застало их известие о войне. Три младших брата сразу ушли в партизаны. Поручение у них было простое: относить в глухую избушку в горах телеграфисту сообщения в Лондон и приносить в деревню ответы. Немцы выследили братьев и всех троих отправили сначала в портовый Кристиансанн, потом в лагерь под Осло, потом всех троих повезли в Дахау.

– Из трех я остался один. Уляв и Франц погибли. Я видел черный дым крематория. С ума не сошел потому только, что думал об этом вот озере. Старался все время думать о нем. Об этих кувшинках, о кругах по воде от рыб. Я был скелетом и вернулся сюда калекой. Сил хватило только держать в руках удочку. Но рыбы в озере вот не стало… Да, забыл самое главное, – спохватился старик, – в лагере знал я вашего парня с Волги. Звали Василий. Хорошо помню имя. Он был такой же скелет, как и я, но держался бодрее всех. Однажды он споткнулся, когда вели на работу, и подняться уже не мог…

Мой собеседник помолчал, прислушиваясь к тревожному крику птицы за ольхами. День был ветреный. По воде бежала мелкая рябь. У домика на флагштоке хлопал нарядный флаг.

– И еще вы должны знать, – сказал Уляус, когда нам с Альмой уже надо было спешить к автобусу. – Вы должны знать: тут в горах немцы держали русских пленных. Расстрелы, голод, каторжная работа. Норвежцы чем могли помогали вашим людям. Немцы повсюду расклеили надписи: «За помощь русским – расстрел». Все равно помогали. И ни один норвежец не выдал русских, если им удавалось бежать.

Мы тепло попрощались с хозяином озера. С дороги домик и воду было уже не видно. Повыше елей краснела полоска флага, который Уляус Онслон поднял к приезду гостей.

Казнь

У каждого народа есть свои герои и свои предатели. После беседы на озере я почему-то вспомнил Кнута Гамсуна, его книги, наспех перечитанные перед поездкой. Характер книг и вся биография Гамсуна никак не предполагали его поведения после прихода немцев.

Сын бедного рыбака-крестьянина, ученик у сапожника, юнга на корабле, писарь в городском учреждении, каменщик, кочегар, ловец трески, кучер на конно-железной дороге, репортер провинциальной газеты – такова биография Гамсуна. Герои его прославленных книг – простые, сердечные, работящие люди Норвегии. И сам он стал героем своей страны, горячо любимым и признанным. Это ему, как брату, писал Максим Горький: «Сейчас в Европе Вы величайший художник, равного Вам нет ни в одной стране». Было это в 1927 году. А в 1940 году старик Гамсун приветствовал приход фашистов, стал сотрудничать с норвежским «фюрером» Квислингом, обратился по радио ко всем, кто, подобно братьям Онслон, ушел в отряды Сопротивления, с призывом сложить оружие. Позже он даже ездил на свидание с Гитлером. Как могло такое случиться? На этот вопрос норвежцы пожимают плечами: все, мол, бывает в человеческой жизни.

Но суд над отступником все же свершился. Причем сразу же после его речей и первых статей в газетах. Ежедневно по почте писателю стали приходить его книги. В коротких записках норвежцы сообщали, что не могут держать дома книги изменника. Несколько тысяч книг было переброшено через забор усадьбы, где жил Гамсун. «Каждую субботу специальный грузовик увозил их из сада». Можно только гадать, что думал Кнут Гамсун, глядя на эти книги. Для признанного своим народом писателя вряд ли есть казнь суровей, чем эта.

Великие

Прощаясь с Осло, я забежал в лавку купить что-либо на память, но не купил. «Карманные деньги» в пяти зеленых бумажках показались мне интереснее безделушек, предназначенных для туристов. Они лежат сейчас на столе, рядом с норвежскими картами, фотопленкой, фигуркой викинга в шлеме (подарок друга), записными книжками, газетными вырезками, и я с любопытством разглядываю в увеличительное стекло лица на этих бумажках.

На одной – поэт Вергеланн, на другой – драматург Бьернсон, на третьей – драматург Ибсен, на четвертой – самой ходовой бумажке в пять крон – путешественник Нансен. Эти люди – гордость Норвегии. Но для всех, кем гордятся в этой стране, в ходящей по рукам «галерее» места далеко не хватило. Композитор Григ, живописец Мунк, скульптор Вигеланд, путешественник Амундсен, наш современник Тур Хейердал…

«Не бросили за борт» норвежцы и Гамсуна. Книги его издаются. И он остался, конечно, великим писателем. Но в галерею почета его не поставить. «Было бы счастьем, если б старик умер в восемьдесят лет, и какое это несчастье для него и для всех нас, что умер он в девяносто два», – говорят норвежцы.

Ни один народ талантами не обделен. Но то, что создано в Норвегии к концу XIX века, сразу было замечено и признано миром. Энгельс писал: «Норвегия пережила такой подъем в области литературы, каким не может похвалиться за этот период ни одна страна, кроме России». Спустя много лет Горький, обращая свой взгляд к этой стране, говорил, что количество народа не влияет на величины талантов – «Маленькая Норвегия создала огромные фигуры Гамсуна, Ибсена»…

У нас великих норвежцев знают достаточно хорошо. Но стоит напомнить: один из них жил недавно, был другом нашей страны и, возможно, есть люди, обязанные жизнью этому норвежцу. Имя его Фритьоф Нансен.

Это был подлинно великий человек. И если кто-нибудь из начинающих жизненный путь попросил бы назвать ему образец человека для подражания, Фритьоф Нансен должен быть назван одним из первых.

О Нансене много написано. (Нелишне было бы кое-что издать заново, специально для молодежи.) Тут же уместно для привлечения к книгам о Нансене упомянуть лишь отдельные характерные черточки жизни, которой гордятся норвежцы и которой может гордиться все человечество.