Ангелы уходят не прощаясь - Виктор Лихачев

— Это не так, уверяю вас. Да и вообще по жизни мне ближе позиция Сократа.

— Я знаю, что ничего не знаю?

— Да.

Они пошли дальше.

— Арсений Васильевич…

— Я слушаю вас.

— Сегодня вы будете общаться с Наташей… Вы человек гордый…

— Я?

— Не спорьте, гордый. Я тоже. Поэтому нам так непросто друг с другом.

— К тому же мы однополярные.

— Мы?

— Не спорьте, однополярные. Оба — с северного полушария.

— Все бы вам шутить… Наташа очень … своеобразный человек. Доброты необыкновенной.

— Вы меня начинаете напрягать. Слышали историю, как одного человека подготавливали к смерти его близкого родственника? В результате он сам помер, так и не узнав ничего.

— Не перебивайте. Это очень важно. Наташа удивительно… в этом мире говорят: прямолинейна. Но это другое. Она никогда не лукавит и говорит то, что думает. Причем, говорит подчас удивительные вещи. К ней даже приходят посторонние люди за советом, я стараюсь не пускать, но, тем не менее — приходят.

— Я, кажется, понимаю вас. Вы думаете, у Наташи какой-нибудь дар?

Елена только пожала плечами:

— «Какой-нибудь» это звучит …

— Согласен, не очень. Скажите по-другому.

— У нее дар. Она «видит» людей. Представьте себе такую ситуацию. Стоят две женщины. Несли тяжелые сумки с рынка и остановились возле нашей калитки. А Наташа неподалеку на скамеечке сидит. Одна женщина другой говорит: «Ох, совсем печень замучила! Чего только не пила, не помогает». Вторая ей вторит: «И я хвораю. Ноги никакущие стали. Еле ковыляю». Вот так жалуются одна другой, а моя не выдержала и говорит: «Все правильно. И будут болеть». Сама покраснела, тетушки на нее удивленно смотрят, мол, что она такое говорит, а Наташа им дальше выдает: «Печень болит, потому что вы к причастию ходите, вам Господь все прощает, священник от Его имени грехи отпускает, а вы одному человеку обиды простить не можете. Столько лет в себе это носите, вот ваша печень и приняла злопамятность вашу на себя».

— Так и сказала?

— Да. Самое главное, женщина та спорить не стала, только сумки выронила. А вторая к забору подбежала: «Доченька, а про мои ножки скажи?» Наташа и ей выдала: «Потому болят, что ходите по городу и рассказываете, какая у вас невестка плохая. Только ведь не вам с ней жить. Не злословьте — и пройдет боль». Ну, и что на это скажете, Арсений Васильевич.

— Интересно. Но, мне кажется, вы и сами к этому отчасти относитесь, как к чудачеству.

— Вот именно — отчасти. С одной стороны — вся ее жизнь у меня перед глазами, с первых часов до сегодняшнего дня. С другой…

— Что же вы замолчали?

— Это началось после последнего… Ну, не смотрите на меня так! Не хотела я о болезни Наташи вам говорить.

— Почему?

А если, узнав, будете к дочке по-другому относиться? Она совершенно не выносит жалости. Кстати, вспомнила. Готовьтесь к выволочке. Помните, в вашей книге герой о «Мастере и Маргарите» рассуждает?

— Мне ли не помнить. Наташе показалось, что я ругаю Булгакова?

— Наоборот, по ее мнению, вы …

Женщина не договорила. Они подошли к знакомому дому, где у калитки, ведущей на половину, где жили Елена и Наташа, их встретил Тихон.

— Ура! Пришли.

— Ты нас встречаешь, друг Тихон? — спросил мальчика Покровский.

— Очень шарлотку хочется. Все готово, а вас нет.

Он подошел к мужчине и женщине, и, не спрашиваясь, взяв обоих за руки, повел их в дом. Елена и Арсений переглянулись.

— Идемте скорей. Меня, между прочим, там комет-гель ждет.

— Что тебя ждет? — переспросила Елена.

— Комет-гель. Специально для меня тетя Галя сделала.

— Я, кажется, догадалась, — улыбнулся Покровский, — друг Тихон имеет в виду гоголь-моголь.

— А я как сказал?

* * * К удивлению Покровского, кроме шарлотки и гоголя-моголя, на столе он увидел еще очень много чего необычного. Галина, Ирина, мама Тихона, и Наташа с гордостью поглядывали на пришедших. В дальнем углу сидел молодой лысоватый человек. Как догадался Арсений, это был Михаил, муж Ирины.

— Нам заявили, — сказала Ирина, показывая в сторону Наташи, что вы вернетесь вдвоем и…

— И будет великое перемирие. Нет, будет мир. — Наташа подошла сначала к Елене, обняла ее, потом протянула руку Покровскому. Тот очень осторожно пожал ее.

— Не бойтесь, жмите сильнее.

— Какой мир? — Елена была явно растеряна. — Я думала мы тихо, спокойно…

— Так, не командуй, — вступила в разговор Галина, — это наше общее решение. Собрались мы в складчину, повод и впрямь замечательный.

— Какой повод?

— А разве это не повод — два человека нашли в себе силы понять друг друга?

— Галина, прости, но ты как-то стала слишком уж высокопарно выражаться. Знакомство с некоторыми писателями идет тебе не на пользу.

— Говори, говори, а то ты была бы не ты.

— Но ведь вы пришли вдвоем, Лена?

— Да, Наташа, но…

— Все, хватит, — поднялся Михаил, — суеты-то сколько. Тихон, мы мужчины?

— Да.

— Тогда командуй.

— «Все к столу!» — отдал приказ мальчуган.

Случайно или нет, но Елена и Арсений оказались за столом рядом. Пару раз он совершенно случайно касался ее, и всякий раз молодая женщина вздрагивала.

— Похоже, вы были правы, — смущенно улыбнулась она, — однополярные. Плюс на плюс.

— А вам идет смущение, — невпопад брякнул Покровский. И неожиданно засмущался сам.

Он было попросил Галину прочитать свои стихи, но она отказалась:

— Нет…

— Настроения? — подсказал Михаил.

— Настроение не причем. Мне нужно войти в определенную волну. Сегодня этого не получится.

И Галина рассказала о последних новостях в редакции. К ее удивлению, Покровский отнесся к этому не просто спокойно, а, как показалось, даже легкомысленно.

— А что, собственно произошло? По закону о печати, Абакумов ваш имеет право написать в ту же газету опровержение.

— Так все написано правильно. Нечем ему крыть.

— Вот и я об этом. В суд обращаться — себе дороже. А только там он может узнать фамилию написавшего. Не думаю, что ребята из областной газеты сдадут Орлова.

— Арсений, а откуда…

— Галина Аркадьевна, помилуйте, я столько лет в журналистике. То же еще? Князев?

— Уже смешно.

— Ремизов?

— Еще смешнее.

— Женщин ваших исключаем.

— Пожалуй, да. Хорошо, давайте начистоту до конца. Владимир Олегович признался мне вчера, что это он — автор статьи в «Рубеже». Выдавать на летучке себя Орлов не стал, но тогда же и ваша фамилия прозвучала, и вот, как настоящий российский интеллигент…

— Галина Аркадьевна, он боится за меня?

— Владимир Олегович не хочет, чтобы из-за него пострадали вы.

— Так я же не писал статью! Мне известно больше о прошлом Энска, нежели о его настоящем. Хотя… это же идея.

В глазах Покровского мелькнули озорные искорки.

— Что вы задумали, Арсений Васильевич? — Галина Аркадьевна растерялась окончательно. Ей казалось, после рассказа о случившемся в редакции, здесь начнется серьезный разговор, в результате которого будет найдено единственно верное решение. Завтра она сообщит о нем Владимиру, Владимиру Олеговичу, а тут…

— Предлагаю запутать эту шайку-лейку окончательно. Вторую статью в «Рубеж» напишу я. Назовем ее «Энские были 2», как в американских фильмах. Затем вы напишите третью часть былей. Надеюсь, материала хватит?

— Материала-то хватит, но вы не знаете, какие это страшные люди.

— Кто, Галина Аркадьевна?

— Абакумов и его окружение. Мэр в этом районе и бог, и царь…

— Вы еще скажите — герой.

— Конечно, не герой, — присоединился к разговору Михаил, — но правит он районом, как зулусский царек. Что же касается, его мстительности — о ней у нас легенды ходят. Он ведь в последние годы советской власти физкультуру в школе преподавал. Меня успел поучить. Не любили его ребята, потому что он их и свою работу не любил. Уроки доведет и бегом на рынок…

— На рынок? Зачем? — удивился Покровский.

— Как зачем? Тогда же кооперативы появились. Многие в торговлю подались. Ну, так вот. А Григорий Алексеевич торговать-то торговал, но пошлину не платил. Его директор рынка и гонял. Знаете, что первым шагом сделал Абакумов, став главой района?

— Уволил директора рынка?

— Уволил… Сгнобил! Посадил мужика и где он сейчас никто не знает. А просто уволил наш бог и царь директора школы.

— Его-то за что?

— Ее, Александру Ивановну. Замечательная была женщина. За что уволил? Она же ему тоже взбучки за плохую работу давала. Такой человек — и стоял в директорском кабинете, и краснел, как мальчишка. Как простить такое?