Сотня цветов. Японская драма о сыне, матери и ускользающей во времени памяти - Гэнки Кавамура
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А вы уже купили коляску?
– Нет пока. А что?
– Берите обязательно японского производства. Говорят, что она и по качеству лучше, и по размеру более компактная. А то импортные слишком широкие и могут не пролезть через турникеты в метро.
– Ого! Как много надо учитывать при выборе!
– А про колыбель-шезлонг ты слышала?
– Да. Думаешь, тоже стоит купить?
– Чего тут думать – незаменимая вещь! Слышала, некоторые дети сразу перестают плакать, как только их туда уложишь. А еще советуют детскую кроватку покупать такую, чтобы у нее стенка могла опускаться: она намного удобнее.
– Да-а, с младенцем, оказывается, столько нюансов…
– Ну вот мы – мы придерживаемся подхода Джины Форд и планируем укладывать ребенка по методу «родительского расписания».
– Джина Форд? Это еще кто? – зависла Каори. Палочки в ее руках тоже перестали двигаться.
Лапша на бамбуковой тарелке незаметно стала подходить к концу. Таро отправился на кухню готовить добавку, а Идзуми, не зная, чем себя занять, стал вылавливать лапшу, которая наматывала круги в нижней чаше-бассейне.
– Джина Форд – признанный британский эксперт по воспитанию детей!
– О, тогда надо разузнать подробнее! Да, Идзуми?
– Да, мы тоже можем попробовать.
«Да, вот и мы станем обычными папой и мамой». При этой мысли Идзуми испытывал гордость. Хотя сейчас его смущала некая наигранность звучащего диалога.
Эти две супружеские пары стали часто собираться вместе, когда выяснилось, что у Маки и Каори почти совпадает дата родов. При каждой встрече Маки делилась новыми изобретениями для беременных и молодых мам. И всякий раз Идзуми с Каори все больше мучила мысль о том, насколько плохо они подготовлены к появлению ребенка. Причем это чувство не способствовало решению тревожащей проблемы: им не давали покоя рабочие вопросы и заботы о Юрико. Получалось, что в ходе общения с Маки и Таро супруги Касай только накапливали знания, которые пока негде было применить.
– Каори, имей в виду: когда погружаешься в работу, ты – страшнее дьявола, – сказала намеренно приглушенным голосом Маки и заулыбалась: видимо, она хотела вовлечь в диалог Идзуми, который был лишь молчаливым слушателем.
– Страшнее дьявола? Да быть такого не может! Скажи же, Идзуми!
– Ну, не знаю… Я ничего такого не замечал, пока мы вместе над проектом работали, – ответил он обтекаемо.
Идзуми был занят разглядыванием вида, открывающегося из окна за спиной жены. Из многоэтажки в торговой части города можно было наблюдать самый центр Токио, здания которого под палящим летним солнцем виднелись нечетко: они словно плавились в струящемся от жары воздухе. Идзуми вспомнил: по дороге сюда Каори поделилась с ним своим наблюдением: «И все-таки удивительно: если разговаривают две беременные женщины, одна против другой ни в коем случае не попрет, всегда же поддакнет и подыграет».
– Наверное, все оттого, что ты своего рода перфекционист. А поскольку ты требуешь аналогичного подхода и от подчиненных, им, по всей видимости, приходится нелегко.
– Точно! Мне про тебя говорили, что ты из тех людей, которые не могут никому доверить какое-либо дело.
– По этому поводу мне нечего возразить, – засмеялась Каори. Она подняла запотевший стакан и за раз выпила весь ячменный чай. – Наверное, именно поэтому я до сих пор не могу оставить работу и уйти в декрет.
– Каори, я тебе поражаюсь. Я вот думаю, что больше не смогу работать как прежде.
Звонкий удар перебил Маки: это кастрюля снова ударилась о раковину. Такой своеобразный звук гонга вместе со вздымающимся паром извещали о готовности лапши.
Идзуми привстал со стула, но Таро тут же его остановил.
– Сиди-сиди. В этот раз я уже и сам справлюсь, – послышался его тонкий голос из-за паровой завесы.
– Маки, не наговаривай на себя!
– Ну как знать. Я и до этого выезжала только на том, что могу свободно говорить по-английски. Не сказать, что я своим трудом вносила существенный вклад в общее дело. И начальник мой, я думаю, прекрасно это понимал, просто не обращал внимания. Поэтому я тогда и поменяла работу. А сейчас – декрет, а потом и отпуск по уходу за ребенком – это, я считаю, отличное время, чтобы переосмыслить, чего я вообще хочу в этой жизни. В данный момент я не думаю, что смогу когда-нибудь отдаваться работе с тем энтузиазмом, который прежде был.
Маки окинула взглядом квартиру. В углу светлой гостиной стояли упаковки с подгузниками, пачки салфеток для детской гигиены, коробки с игрушками и еще разные штукенции для малыша.
– Мне кажется, ты и к материнским обязанностям будешь подходить с такой же щепетильностью, что сейчас к рабочим, – хихикнула Маки, которая, вероятно, решила, что нужно вернуть прежнюю легкую атмосферу.
Идзуми поддержал ее в этом стремлении:
– Да, если женушка за что-то взялась, то отлынивать она себе не позволит.
– Я смотрю, тебе тоже уже не терпится нырнуть с головой в пеленки! – подколола Каори мужа, приструнив его взглядом.
Как раз в этот момент Таро принес тарелку со второй партией. Зоркий взгляд мог заметить, что между щедро наваленной белой лапшой изредка мелькала розовая и светло-зеленая.
Когда Идзуми был ребенком, в летнее время лапша сомэн была частым гостем на обеденном столе в доме Касай. Сын варил лапшу, а мама в это время готовила картошку в кляре. Когда все было готово и семья приступала к еде,
Идзуми вытаскивал из всей лапши, которая горой лежала на блюде, только цветную. А мама доедала за ним обычную белую.
– Да, раньше цветная была такой вкусной, – заговорил Таро: он будто прочитал мысли, крутившиеся в голове задумчиво глядевшего на лапшу Идзуми, и решил озвучить их. – Но в какой-то момент простая белая стала намного лучше.
– Кстати, ты не помнишь, когда примерно оно вот так поменялось?
– Ох, я уж не припомню, – добродушно сказал Таро и потянулся за бутылкой, на этикетке которой был изображен тунец кацуо, открыл крышку и подлил себе соуса.
– У вас мальчик? У нас девочка! А вы уже выбрали имя?
– Нет пока.
– А с общим количеством черт для написания имени определились?
– А это действительно на что-то влияет?
– Ой, а мы тут с Таро-тяном недавно ходили в школу для беременных!
– Серьезно? И как вам?
– Ой, там было так неуютно, совсем не по себе. А пренатальную педагогику ты практикуешь? Даешь малышу в утробе послушать классику?
– Я
