В тени старой шелковицы - Мария Дубнова

То, что Вы оба стали шахматистами, – это, конечно, неплохо. Но, дорогой мой Микуник, ты слишком рано увлекся шахматами. Все знаменитые шахматисты начинали играть в 9—10 лет (в возрасте Бореньки), и только один известный шахматист Капабланка начал играть в шахматы с 6-летнего возраста. Видимо, ты, Микунчик, хочешь играть лучше Капабланки. Я советую тебе попросить маму достать интересную книгу с картинками «Робинзон Крузо» и понемногу привыкать к чтению, а когда я приеду домой, то уж научу Вас играть в шахматы по-настоящему.

Письмо сестрам, 11 февраля 1951 года

Меня очень огорчает то, что папа ничего не пишет. Анечка в своем письме пишет: «Папа шлет тебе горячий привет. Писать ему трудно». Почему трудно? В чем дело? Невольно вспоминаю период до нашей разлуки, когда он очень страдал от болезни глаз и должен был лечь на операцию. Что же случилось дальше? Делал ли он операцию? Прошла ли она удачно? Как у него сейчас дело с глазами и как общее состояние его здоровья? Прошу подробного отчета о здоровье папаши, кто за ним ухаживает и чем он занимается, ходит ли он по-прежнему часто в синагогу Богу молиться…

Вообще-то я ни в чем не нуждаюсь, и кроме того у вас имеется собственная детвора, о которой надо позаботиться в первую очередь. Но коли вы решили помочь мне в минуту жизни трудную и, что называется, вытянуть Соломона, то я просил бы организовать высылку мне аналогичных посылок в количестве 5—6 шт., не больше. Я просил бы организовать посылки так, чтобы они исходили от вас, мои дорогие сестрички и свояки, и не отразились на скромном бюджете моей семьи.

18 февраля 1951 года

Прежде всего поздравляю вас со всенародным праздником – выборами в Верховный Совет РСФСР. Сегодня я слушаю по радио замечательный концерт из Москвы и мысленно я с вами, мои дорогие! У меня все по-прежнему. Постепенно поправляюсь. Кровяное давление за последнее время стабилизировалось на уровне 160—170. Здесь нет необходимого для меня лекарства – диуретина, и я написал Ане, чтобы она достала это лекарство и в очередной посылке выслала его мне (в хорошей упаковке). Между прочим, я еще до сих пор не получил высланных тобой 75 рублей из-за финансовых затруднений. В дальнейшем, если будете иметь возможность выслать деньги, вышлите на имя Мирры, а она передаст их мне наличными.

Большое спасибо дорогим Фиме и Саррочке за то, что они одели и обули мою детвору. Я помню, что мне в прошлом году было очень холодно от одной только мысли, что ребята ходят без пальто.

Здравствуй, дорогой Боренька!

Прежде всего, горячо поздравляю тебя с большим всенародным праздником – выборами в Верховный Совет РСФСР. Не сомневаюсь, что ты с мамочкой, дядей, тетей и бабушкой ходил на избирательный участок, и мама, наверное, купила тебе в этот день какие-нибудь вкусные вещи.

Большое спасибо тебе, дорогой, за то, что ты взял на себя собрать все газеты и бюллетени по шахматному турниру между Ботвинником и Бронштейном. Когда приеду домой, буду учить тебя и Микунчика играть в шахматы так, чтобы ты с Микой играли лучше Ботвинника и Бронштейна.

Напиши, дорогой, поподробнее, как проходит твоя учеба, какие предметы вы сейчас учите в школе? Что проходите по арифметике, по русскому языку и так дальше.

Меня все интересует. Целую тебя крепко, крепко, мой родной Боренька!

Твой папа Соломон

Здравствуй, дорогой Микунчик!

Микочка дорогой! Ты на меня не обижайся. Ты, конечно, старый шахматист. Боренька соберет все нужные книги и журналы по шахматной игре, я приеду и буду учить тебя и Бореньку играть в шахматы так, чтобы Боренька играл лучше Ботвинника, а ты чтобы играл лучше Бронштейна. Напиши мне, достала ли мама тебе книгу «Робинзон Крузо». Если она не достала, пусть обязательно достанет эту книгу с картинками, а ты ее прочти, а когда я приеду, ты мне расскажешь, что написано в книге.

Крепко целую и обнимаю тебя, мой родной.

Твой папа Соломон

20 февраля 1951 года

Теперь несколько слов о твоем письме, Олечка. Ты пишешь: «Олька теперь не та». Вот это-то и нехорошо. Олька должна быть именно той замечательной, очаровательной, какой ты всегда была в моих глазах. Что значит – ты уже не та? Разве ты когда-нибудь кого-нибудь обижала?

Неплохо то, что ты с моими родными в отличных отношениях. Пусть не обижаются мои родные сестрички и свояки, но, откровенно говоря, они немало поиздевались надо мной. В самом деле, надо мной висела такая большая опасность, а они не могли выполнить мою единственную просьбу – дать мне адвоката Раскина. Разве нельзя было сделать так, чтобы каждая сестричка отказалась в тяжелый для меня момент от пудры и одеколона, а свояки – хоть бы от табака, и если бы каждый из них ежемесячно выделил бы по 50 руб. с человека, то за полтора года это было бы достаточно для оплаты даже адвоката Коммодова. При личной встрече я Вам подробно расскажу, что опытному адвокату было исключительно легко добиться моего полного оправдания. Но прошлого не вернешь, и особых претензий я ни к кому из моих родных не имею. Тем, что я не чувствую особого энтузиазма по отношению ко мне и со стороны дяди Муни, тети Анюты и т. д. – ну да бог с ними. Все хорошо, что хорошо кончается.

Приветствую, Олечка, твое решение писать мне еженедельно с Боренькой по одному письму. При удобном случае не возражаю получать иногда и дополнительное письмо. Ко мне все здесь относятся хорошо, и препятствий к выдаче писем не будет.

Вчера у меня была Миррочка, принесла кислого молока. Она выглядит хорошо и вовсе не похудела. Просто перегружена работой.

5 марта 1951 года

Прошу учесть, что Мирру я почти не вижу. Она была у меня 8.02, 19.02, 28.02 и вчера 4.03, но ей не дают свидание. Она по положению не имеет на это право. По положению на свидание имеют право только прямые родственники: жена, дети, отец, мать, братья и сестры. Но если бы Мирра была понастойчивей, она бы уже давно была у начальника колонии и, пользуясь тем, что я лежу в санчасти, легко добилась бы свидания. Мы же, больные, находимся на особом режиме, и нам не разрешается отлучаться никуда даже из своей палаты.

8 марта 1951 года

Здравствуй, дорогой Боренька!

Извини меня, родной, что я стал неаккуратно писать тебе. Постараюсь теперь быть поаккуратней. Итак, до матча Ботвинник – Бронштейн осталась только неделя. Помни, деточка, свое обещание: собирай кусочки из газет, которые касаются турнира, сделай такой альбомчик, в котором собери все, что касается турнира, а также шахматные бюллетени. Учись, миленький, на отлично. Я скоро приеду домой и тогда научу тебя играть лучше Ботвинника, а Микунчика научу играть лучше Бронштейна.

Крепко, крепко целую и обнимаю тебя.

Напиши мне, как слон спас хозяина от тигра.

Здравствуй, дорогой Микунчик!

Как ты, мой ненаглядный шахматист, поживаешь? Попроси мамочку, чтобы она написала мне, читаешь ли ты книжечку «Робинзон Крузо». Боренька написал мне, что ты тоже часто смотришь картины. Пусть мама напишет, а ты продиктуй, какая картина тебе больше понравилась и почему.

9 марта 1951 года

Здравствуйте, дорогие!

Считаю, дорогие, что Вы сделали большую ошибку, что скрывали от меня до настоящего времени, что [мое] дело в надзорном порядке в Верхсуде Союза. Кроме того, мне до сих пор неясны мотивы, по которым Верхсуд РСФСР отверг протест прокуратуры. Фима пишет, что это результат сильных и основательных возражений адвоката Флатте. А Мирра (с которой я имел только одно свидание в 20-х числах февраля) говорила, что протест даже не обсуждался по той причине, что он прислан с опозданием. Сам черт не разберется, в чем же дело.

Киселев нагнал столько страху на Ольку за мои жалобы, что она на свидании умоляла меня не писать больше никаких жалоб. Между тем, я допустил большую ошибку, что сразу после суда (узнав о протесте) не написал жалобу на имя тт. Кагановича Л. М. и Хрущева Н. С. Ведь, по сути дела, решением Воронежского облсуда разгромлены все варианты обвинительного заключения, а ст. 111 – это результат того, что надо было как-то спасти «честь мундира». Вот это-то и надо было написать в моих жалобах в правительство.

Многого вы не знаете. Например, такой факт, о котором мне в частной беседе рассказал эксперт Нечаев. «Ваши жалобы произвели большой переполох в Москве». Особенно большой произвела моя жалоба от марта 1950 г. (ее я написал т. Л. М. Кагановичу 6/III-50 г., накануне выборов в Верховный Совет Союза с вопросом, почему я, имея колоссальные заслуги по паровозным заводам (что удостоверили Веллер и Андреев), из-за происков липецких деятелей лишен возможности выборов в Версовет Союза?). И было приказано Нечаеву бросить все работы и срочно выехать в Липецк. Сам председатель суда Лебедев мне заявил, что мои жалобы были очень убедительными, громили основательно обвинение и доказывали особо пристрастное ко мне отношение, но только он советовал мне немного изменить резкий и оскорбительный тон.