Остров фарисеев. Фриленды - Джон Голсуорси
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А мы, кто даже и понятия не имеет, что значит «изнеможение», называем их лентяями и бездельниками, – вдруг произнес вслух Шелтон.
Было девять часов, и уже совсем стемнело, когда они добрались до Дауденхема. На улице, по которой они шли, не было заметно никаких признаков гостиницы; прикидывая, где бы им переночевать, они миновали церковь с четырехугольной колокольней и рядом с ней увидели дом – по всей вероятности, жилище священника. Крокер остановился.
– А что, если мы спросим его, где бы нам переночевать? – предложил он, облокачиваясь на калитку, и, не дожидаясь ответа Шелтона, позвонил.
Дверь отворил сам священник – гладко выбритый мужчина без кровинки в лице, чьи впалые щеки и худые руки свидетельствовали о постоянной борьбе с лишениями. Его серые глаза аскета глядели доброжелательно, тонкие губы были чуть тронуты подобием улыбки.
– Чем могу быть полезен? – спросил он. – Гостиница? Да, тут есть одна – «Голубые шахматы», только она, вероятно, уже закрыта. Они там рано ложатся, как положено добрым христианам.
В глазах его появилось задумчивое выражение: казалось, он, как заботливый пастырь, размышлял о том, куда бы поместить этих промокших овец.
– Вы, случайно, не питомцы Оксфорда? – спросил он так, словно ответ на этот вопрос мог разрешить проблему их ночлега. – Колледж Святой Марии? Да неужели? А я из колледжа Святого Павла. Моя фамилия Лэдимен, Биллингтон Лэдимен; возможно, вы помните моего младшего брата. Я могу предложить вам комнату здесь, у себя, если вы сумеете обойтись без простыней. Я на два дня отпустил экономку, и она по глупости захватила с собой ключи.
Шелтон охотно согласился, решив, что тон священника вполне естествен для человека его профессии и вовсе не свидетельствует о высокомерии.
– Вы, я думаю, проголодались за день ходьбы. Боюсь, у меня в доме… мм… ничего не найдется, кроме хлеба. Я мог бы вскипятить вам воды: горячая вода с лимонным соком все же лучше, чем ничего.
Он провел их в кухню, разжег там огонь и поставил чайник, а потом вышел, чтобы они могли снять промокшую одежду, и вскоре вернулся со старыми, порыжевшими пиджаками, ковровыми ночными туфлями и одеялами. Путники переоделись и, налив себе по стакану кипятка, последовали за хозяином в его кабинет, где, судя по разложенным на столе книгам, он перед их приходом готовил свою проповедь при слабом свете лампы.
– Мы причинили вам бездну хлопот, – сказал Шелтон. – Вы, право, очень любезны.
– Ну что вы, – ответил священник. – Мне только жаль, что в доме ничего нет.
Такая бедность особенно поражала при воспоминании о плодородии тучных полей, мимо которых путники проходили днем; голос священника, вылетавший из бескровных губ, звучал трагически, хотя он и не сетовал на горькую судьбу. Голос этот был какой-то особенный: казалось, что его обладатель знаком и с богатством, и с красотой, но глубоко презирает пошлую потребность в деньгах, тогда как глаза – бесцветные глаза аскета – говорили яснее слов: «О, как бы я хотел сам испытать, что значит возможность хотя бы раз в год истратить лишний фунт или два!»
Все тут было куплено по дешевке, никакой роскоши – недоставало даже самого необходимого. Комната была унылая и пустая; потолок потрескался, обои выцвели, и лишь книги, аккуратно расставленные на полках, выделялись среди этого запустения глянцевитой кожей своих корешков с тисненным на них гербом.
– Мой предшественник привел дом в плачевное состояние, – сказал священник. – Мне говорили, правда, что бедняге приходилось очень туго. К несчастью, в наши дни, когда приходы приносят так мало, трудно ожидать чего-то другого. А он был человек женатый, имел большую семью…
Крокер, уже успевший выпить дымящийся напиток, сидел в своем кресле, улыбаясь, и клевал носом; вид у него был довольно забавный: он наглухо застегнул черный пиджак и, завернув ноги в одеяло, протянул их к слабому пламени только что зажженного в камине огня. Шелтон же совсем перестал чувствовать усталость. Необычная обстановка давала пищу его мозгу, он украдкой разглядывал убогое жилище, и все: комната, священник, мебель, даже сам огонь – вызывало в нем такое чувство, словно он видел перед собой ноги, торчащие из коротких, не по росту брюк. Но Шелтон догадывался, что под окружающей его скудостью скрывается что-то другое – что-то возвышенное и сугубо отвлеченное, что исключало всякую возможность участливых расспросов. И, повинуясь овладевшему им нервному возбуждению, он вдруг воскликнул:
– Зачем только священники обзаводятся такими большими семьями!
Легкая краска проступила на щеках хозяина – ее появление было неожиданным и странным; в это время Крокер хмыкнул, как человек, который задремал, но не хочет этого показывать.
– Да, это, конечно, приводит к печальным последствиям, – пробормотал священник, – в большинстве случаев.
Шелтон хотел было переменить тему разговора, но в эту минуту злополучный Крокер вдруг всхрапнул. Будучи человеком практичным, он уже крепко спал.
– Большая семья, – поспешно произнес Шелтон, увидев, как взметнулись вверх брови священника, когда он услыхал храп, – это, можно сказать, почти преступление.
– Да как же это может быть преступлением?
Шелтон почувствовал, что ему нужно чем-то подкрепить свою мысль.
– Право, не знаю, – сказал он, – только уж очень много слышишь о таких семьях – я имею в виду семьи священников. У меня самого два родных дяди…
На лице священника появилось новое выражение: он плотнее сжал губы, чуть выставив вперед подбородок. «Ну прямо настоящий мул!» – подумал Шелтон. Глаза священника тоже изменились: стали более серыми, колючими и чем-то похожими на глаза попугая. Шелтону теперь совсем не нравилось его лицо.
– Я думаю, что в этом вопросе мы с вами, пожалуй, не поймем друг друга.
Шелтону стало совестно.
– Впрочем, мне, в свою очередь, хотелось бы задать вам один вопрос, – сказал священник, как бы снисходя до Шелтона и показывая, что он готов продолжать разговор на затронутые им низменные темы. – Чем же вы оправдываете брак, если не тем, что он диктуется законами природы?
– Я говорю просто то, что думаю.
– Дорогой мой сэр, вы забываете, что материнство для
