Мертвее не бывает - Чарли Хьюстон

— Он умирает.

Да, черт возьми. С этим не поспоришь.

Дэниел указывает мне на пол в углу, я прохожу и сажусь. Он опускается рядом с коллегой и заботливо дотрагивается ладонью до его лба, а затем подушечками пальцев мягко касается лица. Умирающий перестает дрожать.

— Он умирает, Саймон. Как и все мы.

— Все, кроме тебя. Не так ли, Дэниел?

Он улыбается и пожимает плечами.

— Время покажет. Однако Джордж здесь, перед тобой. И силы стремительно покидают его.

— Отчего же?

— Он, как бы так выразиться, фундаменталист в своих верованиях и убеждениях. Он совсем перестал питаться.

— Господи. И как давно?

— Теперь уже как несколько недель.

— И все же он до сих пор жив?

— А вот с этим можно поспорить, ты так не считаешь?

Я смотрю, как Дэниел поглаживает бровь умирающего. Он прав. Они все умирают. Силы покидают их. Вот что происходит, когда отказываешься от питания. Вирус жаждет, чтобы ты питался. Нуждается в этом. Он крепнет, обостряет чувства и понуждает тело питаться и потреблять все больше и больше крови. Насытившись кровью, на некоторое время он отстает от твоего организма. Но через некоторое время все повторяется снова. Отказавшись от пищи, ты обрекаешь Вирус на поедание твоей собственной крови, той, что течет в твоих венах. То же самое происходит и с людьми: при отказе от еды их организм принимается поедать ресурсы их тел.

Члены Анклава практически совсем отказались от принятия пищи. Руководит ли ими принцип? Или стремление сохранить жизни другим? Нет же. Они отказывают себе в пище, потому что считают себя этими чертовыми призраками.

Дыхание Джорджа становится все более неровным. Губы медленно разлепляются, обнажая зубы, напрочь лишенные десен. Рот широко раскрыт, и слышно, как легкие шумно вбирают воздух. Дэниел наклоняется вперед и что-то шепчет умирающему прямо в ухо. Черт, он что, вздумал и сейчас читать свои проповеди?

Я бесшумно поднимаюсь, чтобы уйти. Однако вижу, как Дэниел нетерпеливым жестом указывает мне сесть обратно. Не хочу я этого видеть: ведь парень сейчас концы отдаст, зрелище не из приятных. Да только, как говорится, в Риме веди себя как римлянин, поэтому, находясь в доме Дэниела, я должен играть по его правилам. Для него я — лишь один из его учеников.

Тем временем спина Джорджа порывисто дугообразно изгибается, а пальцы отчаянно хватают края лежанки, оставляя небольшие вмятины в бамбуковом настиле. Дэниэл чуть ли не ложится на него, придавливая его трепещущее тело своим, поглаживая по лицу и продолжая что-то шептать на ухо. Как можно распевать возвышенные песни на ухо умирающему?

Раздается резкий потрескивающий звук, он вырывается прямо из легких Джорджа и походит на хруст шейных позвонков. В следующий миг распахиваются веки, и из уголков глаз струится белесый гной. Резкий шум все нарастает и нарастает, кожа на лице начинает резко дергаться и перемещаться, будто она уже давно живет своей, отдельной от Джорджа, жизнью. Ощущение такое, что еще немного, и кожный покров умирающего вампира лопнет, и оттуда посыплется фонтан жуков и маленьких змей. Губы Джорджа судорожно смыкаются и размыкаются, словно он какая-то гигантская рыбина, случайно выплеснувшаяся на берег и теперь умирающая на столь жизненно важном для людей воздухе. Он злобно кусает лишь ему видимого врага и скрежещет зубами. Гной обильно струится по его щекам, а один глаз, вдруг не выдержав напряжения, выпадает из глазницы и скатывается по щеке. Его голова неистово бьется о деревянный пол.

— Саймон, помоги мне!

Я не реагирую.

— Помоги мне!

Я подползаю к ним, хватаю судорожно дергающиеся ноги умирающего и стараюсь усмирить их. Однако все тщетно. Джорджем уже руководит некая нечеловеческая сила.

— Держи его, Саймон.

Я вновь хватаю его за ноги и пытаюсь пришпилить их к полу тяжестью своего тела. Он дергается. Моя помощь едва ли эффективна. Дэниел уже полностью обвил руками его тело и держит так крепко, насколько это возможно. Однако Джордж продолжает брыкаться и извиваться, и мы оба едва не разлетаемся по противоположным углам комнаты. Оба его глаза теперь болтаются на нервах и кровеносных сосудах, пока он гневно трясет и мотает головой в разные стороны. Внезапно и его спина приступает к выполнению своих выкрутасов: она резко выгибается раз, два, три… снова и снова. Каждый раз, как она с сухим стуком опускается на пол, я слышу звон ломающихся костей. В его легких что-то бурлит и надрывается, сам он весь напрягается, мучимый рвотными рефлексами, и в новом витке брыканий и изворотов отбрасывает нас от себя. Его спина в очередной раз опускается на лежанку, чтобы больше уже не подняться никогда. Все кончено. Посмотрев на него, едва ли можно сказать, что только что простился с жизнью еще один человек. Он больше походил на высохший ствол жалкого безлиственного дерева.

Дэниел поднимается и протягивает мне руку. Не обращая на нее ни малейшего внимания, я поднимаюсь сам.

— Спасибо тебе, Саймон.

Я безмолвно смотрю на останки Джорджа.

— Куда-то исчез весь мой запас крови, Дэниел. Кто-то проник ко мне и забрал его.

В ответ раздается лишь легкий смешок.

— Боюсь, в надежде подкрепиться ты пришел не по адресу.

Члены Анклава в существование Вируса не верят. Или же верят, но отрицают его естественную природу. А если не естественную, то уж физическую точно. В общем, я в их философии мало что смыслю. Они, как мне кажется, верят в то, что Вирус — не от мира сего. Он сверхъестественен. Они принимают на веру все это дерьмо про сверхъестественную природу Вселенной. Они считают, что когда Вирус полностью тебя поглотит, ты из физического состояния превратишься в частицу сверхъестественного, однако сознание утратишь навсегда. Смысл всей их жизни, тот конечный пункт голодного и изнурительного путешествия мимо современных благ и удовольствий в отрыве от физического и естественного — обращение в частицу Вселенной еще при жизни на этой бренной Земле. Они перестают питаться физически, чтобы не осквернять этим своей желанной цели. Но они питаются духовно, всеми силами поддерживая свое сознание. Никому из них не удалось обрести высший статус во время подобного существования на земле, однако эта философия продолжает функционировать и сдавать позиции, как видится, не собирается. Так происходит уже на протяжении веков. Сомнению не подлежит: рано или поздно все они закончат, как Джордж. Но только не Дэниел.

Мы сидим у подножия лестницы, ведущей к небольшим комнатам, похожим больше на тюремные камеры, и наблюдаем за тем, как ученики Анклава совершают свои ежедневные упражнения. Со стороны их не отличить от спортсменов тай-чи. Их движения настолько медленны и тщательно продуманы, что похоже, они и не двигаются вовсе.