Дело о физруке-привидении - Ника Ракитина

Потом мы открыли поддувало нашей печки и заложили кирпичом его также. Конечно, насухо — а все остальные были закупорены по-настоящему, на растворе. Но тут уж нам оставалось только надеяться, что свинья не съест. Зато мы могли отодвинуть кирпич и рукой проверить, на месте ли клад, и для этого не нужно было лазить наверх.

Все это мы сотворили на одном дыхании. Даже правильнее будет сказать, на вдохновении. Потом отгребли подальше отбитую штукатурку, и тщательно размазали побелку равномерно по полу так, чтобы нельзя было сказать, что к какой-то одной печке подходили позже или чаще, чем ко всем другим.

Совершив все эти подвиги, мы осторожно изникли из корпуса, по-индейски бесшумно закрыли за собой оторванные доски окна и смылись. Нам хотелось петь и ходить на голове. Степан не возражал поделить прибыль поровну — значит, он сможет купить себе мотоцикл (он фанат), я же давно хотел приличный комп. А тут классно выходит — ни у кого денег не просить. Конечно, еще будет морока с продажей, но все-таки продать что-то, что у тебя уже имеется, намного проще, чем продавать то, чего у тебя нет и не предвидится.

Так что до города мы долетели на крыльях. В следующий же выходной следовало уговорить отца Степановой девушки съездить с нами на его машине, забрать клад. А там… там посмотрим. Самый тщательный план может провалиться.

Да, чуть не забыл — в корпусе мы и нашли вот эту тетрадку. Валялась на полу, так что совесть не мучила, когда брал. На ее обложке я для памяти зарисовал корпус, дорогу, окно, в которое мы влезали. И самую первую запись — от 22 апреля — сделал именно тогда, когда сидели в домике и ждали, чтобы дождь чуть-чуть перестал. Ну и взял с собой в город. А потом, уже дома, как выдалось время, решил и записать всю историю — мало ли, для чего пригодится. Ну вот, дописал наконец. Аж рука болит.

Черт дернул меня за язык — "самый тщательный план может провалиться". Кто ж знал, что Степан с Иркой поссорятся в самый неподходящий момент. И пока они не помирились, Иркиного отца нечего было думать просить. А потом как-то незаметно сессия подкралась. И началось! Ну не рассказывать же, что такое сессия. Вот, а потом я вчера (Приписка на полях "12 мая") туда на велосипеде метнулся — меня чуть кондратий не хватил — лагерь открывается, строители с вагончиками, ломами, малярными валиками, прорабы и начальники с бумажками суетятся — в общем, был я на стройке на практике. Не буду врать, что знаю эту кухню насквозь, но кой-какие признаки читать умею. А по признакам тем и выходит: аврал! Вот-вот сдают в эксплуатацию. Ну и как теперь мне вынимать захоронку? Да и откроют лагеря, это же детишек напустят. Они же не то, что мы — они в это поддувало и сами пролезут, и каждую дырку не поленятся проверить. Не придумаю, что делать.

Перечитал дневник — так забавно тон рассказа меняется. Я все книги когда читаю, как будто слышу голос, которым эту книгу вслух проговаривают. У некоторых книг такой глубокий бас, прямо видишь зрелого рассудительного мужчину, который про свою жизнь излагает. У некоторых — обычный голос молодого парня моих примерно лет плюс-минус год-два. Ну и другие голоса тоже есть. Ну вот, а в дневнике голос так меняется прямо на глазах. Забавно.

Ладно, раз уж получилось, что дневник посвящен этой нашей реликвии, так о делах и станем писать. В общем, еще перед сессией кинулся я в гороно — у матери там подруга — хочу, мол, летом в лагере подработать. Да не в каком хошь, а именно вот в этом… ага, вот на развилке Речицкого шоссе… А сам и названия не знаю. А причина — ну, уже и сам не помню, что сказал. Только гороно не сильно и возражало — откуда ж мне тогда было знать, что в воспитатели мужчину не очень-то загонишь. Деньги маленькие, а работа нервная, вот. А главное, все время сидишь да боишься, не случилось бы чего. А мне говорят, воспитателей всех набрали, физруком пойдешь? А я бы и дворником пошел, но согласился без видимой радости, чтобы в глаза не бросалось.

Ну, а как первый раз назвали меня детишки по имени-отчеству, так я аж весь передернулся — до того непривычно. Ну вот, и живу я теперь в домике, в двух шагах от того клада, а взять не придумаю как. Уже и Степан беспокоится, и сам сижу на иголках — вдруг кто найдет? Нам и так повезло просто фантастически — корпус с печками не стали открывать, и даже ремонтировать его не пробовали, обошлись другими. Наш как стоял заколоченным, так и стоит. А как вспомню, что боялся — найдут строители — то чуть сессию не завалил с перепугу. Да и Степка переживал. Но обошлось. И что нам стоило на чердаке спрятать? Даже в жилых корпусах не очень-то лазят на чердак. Тогда не подумали — теперь мучаемся. И еще. Чем дальше думаю, тем меньше мне его хочется продавать. В музей выставить, и пусть табличка: нашли такие-то там-то и там-то. А можно и без таблички — я не гордый. И пусть Степка сколько хочет говорит, что я дурень и наивный идеалист. А его половину я ему выплачу когда-нибудь.

Нет, ну не могла же Любочка догадаться! Не бывает так. Совпадение. Мистика. Паршивый беларуский романтизм. Подожду…

Дождался. Вчера заметил, детишки чего-то возле корпуса роятся. Надо срочно приду…"

Максим вздрогнул от легкого поскребывания в дверь, потряс одурелой головой. Все части головоломки сложились, ну почти все… он знал!

— Макс, это ты? — позвал Данила неуверенно.

— Я, — хриплым голосом подтвердил Максим.

— Докажи.

— Дихлордифенилтрихлорметилметан.

Снаружи заскрипело, дверь затряслась и Даник ойкнул:

— Не открывается!

Максим вспомнил, что он запирался и изнутри, и повернул защелку.

Встреча была даже горячее и сердечнее, чем когда Наполеон смылся с Эльбы и прикатил на сто дней в Париж.

— А я твою простыню нашел.

Да, с некоторым усилием эту развесистую, грязную донельзя тряпку можно было назвать простыней. Симрик оглядел бывшие при нем простынки: его и Даника.

— Это не моя.

— Но Катька… она тебя гнала… а тут малина…

Щелк. Последний кусочек мозаики стал на предназначенное место. Максим едва не сплясал качучу.

— Спать хочу, — вгрызаясь в собственный язык, пробормотал он. — Лопать хочу — умираю. Вы помирились?

— Ага! — отозвался Даник радостно. — Я ее до корпуса провожал. А потом она меня. А потом опять я.

— Так до утра и провожали.

— Не-а, — не воспринял иронии Кахновский. — Это мы крысу долго ловили. Призрак крысу напугал. Так куда это… — он искоса взглянул на бывшую простыню, — девать?

— Забери. Как вещественное доказательство. Корочка хлеба у тебя найдется?

— Три корочки! — пообещал Даник, сияя. Он чувствовал себя слегка виноватым и готов был для друга на все. — Тумбочка! Сколько захочешь!

Максим с трудом потянулся, заскрипев суставами. Он сильно хотел спать, замерз и жутко проголодался. Но рядом с раскрытой тайной это были сущие пустяки.

Глава 7.

1.

Завхоза нагнулась за бумажкой, отвесив тяжелую казенную часть, да и застыла в этом положении.

— Добрый день, Галь Васильна, — пробегая, бросила Валькира небрежно. — А вообще-то я вас искала. Почему вы не дали Терминатору зеркало?

— Тер-р… кому?

— Игрь Ленидычу, — пояснила Кира, обмахнувшись роскошно разрисованным веером — веер привез из Венеции Жанночкин папа, а Жанночка пожертвовала для общего дела. Завхоза уставилась на веер, как кура на косточку, немало Валькиру позабавив.

— Зер… — завхоза с трудом распрямилась: — Что это на вас?

Кира перекрутилась, как кошка, заглядывая себе за спину:

— Где?

— Это! — величавый жест полной руки. Ей бы не завхозой, ей в театре Катьку Вторую играть. — Где вы это взяли? И кто позволил?

Валькира осмотрела себя внимательнее. До нее дошло наконец, что Галина Васильевна имеет ввиду шелковые тяжелые занавески, из которых Кира соорудила средневековое платье, утащив их из методической комнаты. Там зазря пылятся, а тут такой эффект!

— А-а, — улыбнулась она как можно ласковей, — Ростиславыч распорядился. По случаю турнира. Так как же зеркало?

Завхоза надулась и произнесла:

— Не дам.

— А придется!

И мазнув длинным шлейфом по ногам опешившей от такого нахальства завхозы, Кира решительно направилась к пристройке начальника.

— Роман Ростиславович! — позвала она сквозь открытое окно. На голос через подоконник перевесился Боря и лизнул Валькиру в щеку. — К вам можно?

— Можно, — Роман Ростиславович бросил свои бумаги и галантно подал руку, помогая даме умоститься на подоконнике. В ее волосах качнулась диадема из разнокалиберных бус. И вообще выглядела Кира так, что начальник сглотнул. А Кира подобрала густо малиновый шлейф, отрясла его от пыли и, перебросив через колено, заявила:

— Роман Ростиславович, я жаловаться пришла.

Роман Ростиславович нашарил краешек стула, медленно опустился на него. Нахальный Боря тут же водрузил ему на колени свою тяжелую башку.