Удары шпаги господина де ла Герш, или Против всех, вопреки всем - Амеде Ашар

18.

Ла Рошель

Прошло несколько месяцев. Подвергшийся нападению с суши, блокированный со стороны моря дамбой и флотом, отрезанный от мира внушительными силами, которые кардинал Ришелье стянул вокруг его ветхих стен, Ла Рошель пришел к тому роковому часу, когда поредевший и изголодавшийся гарнизон больше защищал свою честь, чем осажденный город.

Арман-Луи и Рено расстались в Дюнкерке. Прежде чем пуститься в новые приключения, которые, возможно, сведут их на поле битвы шпага к шпаге, они обнялись.

- Не щади больше католиков, как и я не буду щадить гугенотов, - сказал Рено своему брату по оружию.

И в то время как один, переодетый в торговца с тюком на крупе лошади, искал дальнюю окольную дорогу, которая позволила бы ему проникнуть в осажденную крепость, - другой с рассветом, с высоко поднятой головой, со шпагой на боку, шел напрямик в компании с Каркефу, чтобы явиться в лагерь кардинала.

Оба достигли своей цели. Промчавшись стрелой под пулями, лошадь Армана-Луи донесла его до ворот Ла Рошеля, которые открылись и закрылись за всадником. В результате случайного дорожного поединка Рено вернулся в свою палатку с окровавленной шпагой - так он отметил свое благополучное прибытие.

Увидев своего горячо любимого сына, г-н де Шарней, раненый, измученный жаждой и бессонницей, нашел в себе силы обнять его и заплакал.

- Я умру счастливым, - сказал он. - Теперь я знаю, что ты достоин крови, породившей тебя.

Ничего более страшного и душераздирающего, чем зрелище разгромленной Ла Рошели, Арман-Луи ещё не видел. Ядра и бомбы кардинала разрыли землю - и по всюду зияли огромные воронки. Стены крепости разрушены, горящие дома разворочены от основания до крыши, везде торчат остовы обгоревших от пожаров зданий, распахнуты двери церквей, постоянно переполненных толпами женщин и детей, на коленях стоящих в молитве среди развалин.

Мужчины - на крепостных стенах. Каждую минуту пушечные ядра разносят крыши или пробивают стены домов, продырявливают башни и поднимают, падая, облака пыли. Крепостные стены шатаются, проломы увеличиваются, и едва хватает целой ночи, чтобы заделать бреши и восстановить разрушенные участки.

Все больше растет число погибших. Нет надежды на спасение, - все ищут случая пасть в бою. Город погружен в скорбь.

Во вражеском лагере, в изобилии снабжаемом всем необходимым, кардинал ждет желанного часа, когда падение Ла Рошели позволит ему перенести все усилия на Европу и сразить Австрийский дом. Он в нетерпении подсчитывает, сколько дней отделяют от этого решающего момента, и торопит работу инженеров, подогревает рвение солдат. Он смотрит на город, последние пушки которого ещё грохочут, - и взгляд его омрачается.

- Что за смельчаки погибают там?! - говорит он. - И все же я покорю этот мятежный город и, если потребуется, не оставлю в нем камня на камне. Франция должна быть единой и сильной в руках короля!

И после его визита батареи вновь и вновь извергают железо и огонь.

Однажды утром г-н де ла Герш навестил г-на де Шарней, которому иногда с трудом удавалось добираться до бастиона, чтобы собственноручно выстрелить из пищали. Только его душа поддерживала ещё в нем силы и продлевала в нем жизнь, а тело было вконец истерзано. Увидев своего внука похудевшим, почерневшим от пороха, с горящим взглядом, старый дворянин приподнялся на постели.

- Ну что? - спросил он.

- Все потеряно, - ответил Арман-Луи.

Г-н де Шарней взмолился, глядя в небо:

- Господи! Боже всемилостивый! Да свершится воля твоя!

Потом, уверенно взглянув на внука, сказал твердым голосом:

- И что же, собираются сдаваться?

- Нет. Есть ещё две пушки, способные стрелять, и руки, способные драться.

- Тогда зачем же отчаиваться? Бог, спасший свой народ в пустыне, позволит ли Он до конца уничтожить Ла Рошель?

- Этой ночью прибыл курьер. Теперь ясно, что рассчитывать на помощь бесполезно. Английский флот, отчаявшись пробиться к нам, возвращается в свои порты. Мы останемся одни.

- Кто-нибудь говорит о капитуляции?

- Никто. Каждый на своем посту. Но если всем довольно того, чтобы только достойно погибнуть, то, что касается меня, я хочу добиться большего.

- Говори что ты имеешь в виду?

- Я пришел просить вашего благословения. Через час я буду во вражеском лагере. Возможно, я не вернусь.

Г-н де Шарней поцеловал Армана-Луи.

- Ты подумал о мадемуазель де Сувини? - спросил он.

- Нет минуты, когда бы я не слышал её имени в своем сердце, - ответил Арман-Луи, - но она знает, что долг чести превыше всего. Если мне не суждено снова свидеться с ней, хочу, чтоб она знала, что я был достоин её.

- Очень хорошо, сын мой. А теперь объяснись.

- Нас здесь пятьдесят дворян, которые поклялись уничтожить батарею, которая обстреливает выход из бухты Конь. Мы хотим на прощание сделать славный подарок кардиналу - наши солдаты, у которых скоро не будет другого отечества, кроме могилы и шпаги, нанесут ему последний визит. Вчера его грозная батарея в последний раз зарядила пушки. Именно эта батарея должна пробить главную брешь, предназначенную для того, чтобы штурмовые отряды армии короля ворвались в город... Но уже сегодня вечером мы превратим батарею в груду хлама. Так мы исполним наш долг, - и наша честь будет спасена.

- Но это гибель, а где же удача?

- Нас пятьдесят, я уже сказал вам. К этому отряду присоединятся ещё две сотни ополченцев и солдат, которые пойдут за нами до конца. Перебежчик, проникший в наш лагерь этой ночью, сказал нам, что кардинал хочет посетить прямо сегодня подрывников, которые собираются взорвать крепостную стену форта Сен-Луи. Нас считают неспособными попытаться сделать что-либо за пределами наших крепостных стен и не берут в расчет нашу отчаянность. Форт Болье, который выходит на бухту Конь, плохо вооружен; вражеский гарнизон, зная о нашем бессилии, спит среди бела дня или занимается мародерством. В полдень мы обрушимся на батарею, которую этот гарнизон вызвал на подмогу, она почти не охраняется; мы пройдем по телам тех, кто защищает её, и если мы сможем проникнуть в лагерь, вокруг которого так часто прогуливается красное платье г-на де Ришелье, наши непримиримые враги узнают, на что способна горстка людей, решившихся пренебречь любой опасностью.

Г-н де Шарней, приложив пальцы ко лбу Армана-Луи, сказал:

- Помоги тебе Бог! Я благословляю тебя, сын мой!

Все случилось так, как намечал Арман-Луи. Незадолго до полудня пятьдесят дворян и двести человек пехоты сосредоточились за контрэскарпом, который защищал подступы к бухте Конь. Каждый всадник взял ещё по человеку на круп лошади. Ровно в полдень потайной ход, спрятанный в углу бастиона, открылся и отряд лавиной покатился на врага. Прежде чем часовые успели дать залп из мушкетов, пространство, отделявшее потайной ход от батареи католиков, было наполовину пройдено.

Несколько канониров, внезапно проснувшихся, открыли беспорядочный огонь, но пушки, наведенный на стену, послали свои ядра поверх первых рядов атакующих. Однако несколько человек полегли, но Арман-Луи и двадцать всадников домчались до батареи, прежде чем орудия были вновь заряжены, и расправились с канонирами.

- Вперед! - крикнул де ла Герш пехоте, которая поднялась из укрытий.

- А я дальше не пойду, - сказал один старый солдат. И, взяв кирку, он принялся окапываться у бруствера батареи.

Это был ополченец, который ещё за несколько дней до того, струсив, покинул свой пост. С тех пор не видели лица мрачнее, чем у него.

Арман-Луи посмотрел на старика-ополченца с презрением.

- Как хочешь, - бросил он ему. - Ты сосчитаешь тех, которые вернутся сюда...

Лицо старика стало мертвенно-бледным.

- Пусть те, что вернутся, меня забудут! - сказал он. И ополченец принялся копать с удвоенной силой.

Как могучий поток, прорвавший плотину, волна атакующих устремилась на королевскую пехоту.

Навстречу уже спешили наскоро собранные отряды солдат, впопыхах вооружающиеся шпагами и мушкетами.

Первые разрозненные цепи были смяты неистовым ударом атакующих, но стычка со следующими переросла в страшный рукопашный бой.

Однако ружейная и артиллерийская стрельба привлекла пристальное внимание кардинала. Он бросил подрывников, за работой которых наблюдал, и направился к батарее, которой предназначалось пробить брешь в стенах Ла-Рошели у бухты Конь, - к батарее, которая так внезапно оказалась во власти гугенотов.

Первой мыслью кардинала было, что осаждающие получили подкрепление и перешли в наступление. Но никакой отряд не выходил из города; перед ним была всего лишь горстка смельчаков.

- Э! Да это сюрприз! У волков ещё есть зубы! - проговорил он.

Он сделал знак двум офицерам, и они поскакали галопом к месту сражения. В это время, зажатые со всех сторон, атакованные свежими полками католиков, оправившихся от неожиданности, гугеноты, которые всего одно недолгое мгновение были хозяевами форта Болье, начали отступать.