Оборотень - Елизавета Абаринова-Кожухова

— Ну, Диогена я знаю, — стала Надя загибать пальцы, — Сафо знаю, Данте знаю, а вот кто такая была донна Клара?

— Как, вы не слышали о ней? — изумился Александр. — Это же прославленная испанская поэтесса Клара де Гонсалес, которую Святая Инквизиция сначала чуть было не сожгла на костре как ведьму, а спустя сто лет канонизировала как святую.

— Увы, до нашей глухомани ее имя еще не дошло, — с сожалением вздохнула Чаликова. — Да и я вообще-то специализируюсь на более древней словесности.

Это, было, конечно же, не совсем так — Надя неплохо разбиралась и в словесности не столь древней, но с одним уточнением: в словесности своего мира. Раздвоение реальностей (или, по гипотезе доктора Серапионыча расщепление Земли на две «параллельных») произошло где-то в XII–XIII веке, и поначалу обе действительности были тесно связаны между собою. Но затем эти связи стали понемногу ослабевать, и Горохово Городище близ Кислоярска (иначе — Холм Демонов близ Царь-Города) оставалось одним из немногих, если не единственным местом на Земле, где еще можно было «перепрыгнуть» из одного мира в другой. К таким выводам пришла историк Хелен фон Ачкасофф, участвовавшая в самой первой экспедиции в параллельный мир, где она исследовала Царь-Городские архивы и установила, что там содержатся сведения об именах и событиях весьма древних, а чем ближе к нашему времени, тем их становилось меньше. Так что не удивительно, что в замке Александра были в ходу такие имена как Сафо, Диоген или Данте.

— Вы о чем-то задумались, Надя? — оторвал журналистку от ее размышлений голос Александра.

— Да-да, Ваше Величество, — встрепенулась Надя. — Все это очень интересно. Удивительно, что я даже и не слыхивала о донне Кларе де Гонсалес. А когда она жила?

— Ну, лет двести-двести пятьдесят тому обратно, — припомнил король.

— А этот, как его, господин Ал-Каши? — назвала Надя имя одного из поэтов, который во время поэтических чтений обычно сидел где-то в сторонке, мало ел, почти ничего не пил и больше слушал других, чем говорил сам.

— А, ну Ал-Каши — это был такой восточный поэт семнадцатого столетия, охотно пояснил король, — последователь знаменитого Омара Хайяма.

— Омара Хайяма знаю, — радостно закивала Надя, — так что теперь обязательно познакомлюсь и с творчеством Ал-Каши.

А про себя Надя подумала, что напрасно приняла в качестве псевдонима имя Перси — звучное и красивое само по себе, но совершенно неуместное для слуги царь-городского боярина Василия. Прослышав о нравах при дворе Александра, они с Василием решили, что Надя там будет находиться под именем, взятым в честь английского поэта Шелли, весьма известного и популярного в том мире, откуда они прибыли, но о котором вряд ли кто-то слышал в параллельной действительности.

Поскольку результаты акции по похищению белопущенских девушек для султанского гарема превзошли самые смелые ожидания, то Петровича за ее успешное проведение щедро наградили — дали временное освобождение от работ на конюшне. Бывший лиходей и душегуб отлеживался от побоев ведрами и коромыслами в своей каморке, где его и застал князь Длиннорукий, реабилитированный от подозрений в самозванстве.

— Ну, здравствуй, Соловей, — радостно приветствовал князь Длиннорукий Петровича, опуская на грязный пол какой-то мешок. — Давненько я тебя изловить хотел, да не вышло. Вот и встренулись!

— Вчера уже видались, — буркнул Петрович и отвернулся от гостя на второй бок.

— То был не я, — ответил Длиннорукий. Петрович вновь повернулся на первый бок и изумленно уставился на князя. — Да-да, вчера к тебе приходил самозванец. Он беззастенчиво присвоил не только мое княжеское звание, но даже лицо. Но мы вывели его на чистую воду!

— A хрен вас разберет, — проворчал Петрович, — кто настоящий, а кто нет. Все вы угнетатели трудового народа и бедного люда!

— Да я всегда стоял за бедный люд! — с чувством стукнул себя в грудь Длиннорукий. — За то и претерпел от злобных наветчиков, засадивших меня в сырую темницу!

— Врешь ты, князь, — покачал головой Петрович, с кряхтением поднимаясь со своего топчана. — Ну, зачем пожаловал? Ежели по делу, то говори, а ежели нет, так не обессудь — не с руки мне теперь с тобою растабарывать.

— По делу, еще как по делу! — с жаром подхватил Длиннорукий. — Нынче хорошенько отоспись, а завтра мы с тобой должны будем отправиться в Новую Ютландию ко двору короля Александра.

— A это еще зачем? — с подозрением прищурился на Длиннорукого Петрович. — Нет уж, лучше оставьте меня тут, при лошадином дерьме…

— Оставайся, пожалуй, — не стал особо настаивать Длиннорукий, — да только скоро тебя самого невозможно будет отличить от того, что ты убираешь.

— Больно уж ты, князь, мудрено говоришь, — пробурчал Петрович.

— Могу и не мудрено, — бросил бывший градоначальник. — Покамест ты тут гребешь дерьмо лопатой, мухоморский народ стонет под гнетом противонародного короля, и неужели ты откажешься помочь ему сбросить тяжкие оковы? — Князь утер вспотевшую лысину и выжидательно уставился на Петровича.

— A-а-а, грабить будем! — наконец дошло до того. — Ну, это я завсегда согласен. — И, спохватившись, торопливо добавил: — Токмо справедливости для.

— Ну вот и договорились. — Князь развязал мешок и принялся вытаскивать оттуда какие-то поношенные шмотки. — Давай поищем для тебя чего-нибудь. A то, знаешь ли, у посланника князя Григория не должно быть в помощниках такого оборванца.

Потирая пострадавшие места, Петрович слез с топчана и принялся разглядывать одежду — старые кафтаны, дырявые штаны, стоптанные сапоги и потертые шапки.

— A, ну вот, кажется, что-то более-менее подходящее, — обрадовался Длиннорукий и извлек из кучи изрядно протертые, но на вид еще достаточно крепкие штаны ядовито-малиновой окраски. — Примерь-ка, а потом княжеские швецы подошьют.

— Дрянь какая-то, — скривился Петрович.

— Ну, одежка, конечно же, со второй ноги, — вздохнул князь, — но все лучше, чем твои отрепья.

Петрович отвернулся и нехотя стянул с себя многократно стиранные, но все равно весьма дурно пахнущие портки. Затем он взялся было за малиновые штаны, но в этот миг услышал позади себя странный звук, будто что-то упало. Петрович обернулся и увидел лежащего на нечистом полу князя Длиннорукого.

— Эй, князь, чего с тобой! — всполошился душегуб. — Ну вот, не было печали, так черти прислали…

Но тут, к своему облегчению, Петрович увидел, что Длиннорукий открыл глаза.

— Слава те господи, не помер, — пробормотал Петрович. — A то возись тут с покойником…